– Назовите же его наконец! – воскликнул я, выведенный из терпения его медлительностью.

– Взгляните-ка на это! – сказал он вместо ответа, протягивая мне кусочек картона, с темневшим на нем пятном.

Это был билет первого класса от Виллара до Ниццы.

– Это тот самый билет, – пояснил Дольчепиано, – которого не оказалось при убитом Монпарно. Убийца не пожелал оставить его при нем.

– Вероятно, из-за этого пятна, которое есть не что иное, как отпечаток окровавленного пальца, – заметил я, рассматривая билет.

Однако, не ошибались ли мы? Не были ли мы увлечены желанием во что бы то ни стало отыскать убийцу. В таких случаях нельзя действовать легкомысленно. Одного подобного доказательства еще не достаточно.

– Это, может быть, простое совпадение, – заметил я.

– В таком случае, вот вам еще одно совпадение. Число, когда был куплен этот билет.

Действительно, на одном из концов билета сохранились какие-то цифры. Они в точности совпадали с годом и числом того дня, когда было совершено преступление.

– Это уже важная улика, – согласился я.

– А это? – торжествующим тоном произнес Дольчепиано, вынимая из мешка небольшой мундштук.

– Мундштук господина Монпарно! – воскликнул я. – Да, да, я помню, его жена говорила мне, что убийца захватил в числе прочих вещей и мундштук. Вы правы, сомнений быть не может. Это он.

– А вот и ключи!

Итальянец вынул из мешка связку ключей и положил их на стол.

– Два ключа от входных дверей, один, очевидно, от подъезда, другой от квартиры… Эти ключи, меньших размеров, вероятно, от шкафов и комодов.

– Ключ от сундука отсутствует, – заметил я. – Это вполне естественно, так как при помощи его была совершена кража и сам ключ найден мной в помойном ведре. Странно, что злоумышленник не унес его с собой, а предпочел оставить на месте преступления.

По губам Дольчепиано скользнула ироническая улыбка.

– Это ему было бы не легко сделать.

– Почему?

– Потому что никакого грабежа и не было совершено, мистер Падди.

– Как не было! – воскликнул я в негодовании. – А взорванный сундук? Как вы это объясните?

– Мы об этом потом поговорим. А теперь послушайте, что я вам скажу, и взгляните на это.

Он опустил руку в карман и вынул оттуда кусок картона и сложенный пополам лист бумаги.

Кусок картона представлял собою бандероль, какую обыкновенно употребляют для посылок модные магазины. На ней стоял адрес Саргасса, извозчика в Пюже-Тенье.

Бумага оказалась счетом одного из магазинов в Ницце на имя того же Саргасса.

– Полный костюм велосипедиста, шапка, фланелевая рубашка, пара чулок для спорта, – прочел Дольчепиано, подчеркивая ногтем перечисленные в счете предметы. – Пересылка была заранее оплачена, как и все вышеупомянутые вещи, что видно из счета. Как вы думаете, этот костюм предназначался Саргассу?

– Само собой разумеется, нет.

– Так! Посмотрите на число. Посылка была отправлена за два дня до совершения преступления.

– Что вы говорите! – воскликнул я. – Значит, он предназначался…

– Сообщнику? Конечно. Этот костюм был у него надет под блузой. Теперь будьте внимательны. В котором часу произошел взрыв в сундуке?

– В шесть часов вечера, – ответил я. – Фитиль мог быть зажжен часов около пяти.

– Следовательно, вор должен был находиться в Ницце уже в четыре часа дня. Между тем мы знаем, что человека в блузе видели в Тине около пяти часов утра.

– После чего его след был потерян.

– Подождите, в восемь часов утра в Везюби появляется неизвестный человек, одетый в велосипедный костюм, толстые вязаные чулки, коричневые с красными и зелеными полосами и обыкновенные тонкие сапоги. Мало того, если на нем уже нет рыжего парика, борода все-таки существует и вполне схожа с бородой человека в блузе. Судебные власти держали это открытие в тайне.

– От восьми часов утра до четырех часов дня он мог десять раз доехать до Ниццы.

– Постойте. В Везюби он садится на трамвай. Едет в течение четырех часов, выходит в Сен-Мартене, нанимает мула и переезжает итальянскую границу. Тут уже мы действительно теряем его след. Но нам это и не важно, так как в то время было уже более четырех часов дня. Из этого вы видите, что он не мог быть в Ницце и вся история с грабежом – одна выдумка.

– Но я сам видел ключ, – заметил я.

– Это доказывает только то, что господин Монпарно, уезжая, не взял его с собой и он преспокойно оставался на улице Пасторелли, – насмешливо ответил Дольчепиано.

– Боже мой! Но кто же тогда положил фитиль? – испуганно воскликнул я.

– Кто? Вы, может быть, догадаетесь, когда я назову вам имя нашего молодца, – бросил он на меня какой-то странный взгляд.

– Прошу вас, не томите меня больше, – взмолился я. Дольчепиано вынул из кармана часы.

– Теперь я могу сказать. Он, вероятно, уже арестован. Это Антонин Бонассу.

На моем лице, вероятно, отразились в эту минуту все цвета радуги.

– Антонин Бонассу? – повторил я, бессмысленно глядя на Дольчепиано.

В моем мозгу мгновенно пронеслись самые ужасные предположения.

Мое самозванство обнаружено. Я заподозрен в убийстве. Итальянец играет со мной, как кошка с мышью, ожидая момента задушить меня своими когтями.

Все последние события: встреча в поезде, комедия с арестом, в которой сознательно принимали участие контролер, агент и главный комиссар, наконец, это посещение гостиницы, осмотр принадлежащих убитому вещей, все это было придумано с одной целью: вырвать у меня признание. Дольчепиано внимательно следил за мной, замечал каждую перемену в моем лице и, видимо, ждал, чтобы я так или иначе выдал себя. Наконец, убедившись в бесплодности своих ожиданий, он решил идти напролом и бросил мне в лицо мое собственное имя.

– Вы подозреваете меня? Вы с ума сошли! Я не виновен! – чуть не вырвалось у меня в первую минуту.

Но меня удержало какое-то новое чувство, внезапно примешавшееся к бушевавшим во мне возмущению и гневу. Я вдруг понял, что сама судьба против меня, что все обстоятельства, от первого до последнего, сложились таким образом, что у меня не было никакой возможности оправдаться. Вокруг меня было столько лжи, неправдоподобия и подтасовок, что я сам не мог разобраться, в чем и где истина.

Я присвоил себе имя Падди Вельгона. Симулировал поездку в Геную. Собирался уехать в Италию, обставив свой отъезд самыми тщательными предосторожностями, что придавало ему вид тайны.

Затем нельзя забывать говорящие против меня совпадения.

Ключ от сундука нашел я.

Марки, компрометирующие нас обоих, и Софи, и меня, принес я.

Как опровергнуть такую подавляющую сумму обвинений?

– Вы шутите! – пробормотал я упавшим голосом.

– Пойдемте! – сказал Дольчепиано, направляясь к двери.

Я последовал за ним, едва держась на ногах. Мы спустились с лестницы и снова вошли в контору. Перед столом, уронив голову на руки, дремал швейцар. Дольчепиано хлопнул его по плечу.

– Что угодно? – вскочил он.

– Вы записали фамилию приезжих из десятого номера? – спросил итальянец.

– Нет. Не знаю, может быть, записала сама хозяйка. Она была здесь, когда они приехали. Я только проводил в номер сначала даму, а затем господина.

– В котором часу приехала эта дама?

– Сегодня утром, между шестью и семью.

– А господин?

– В час дня. Я теперь припоминаю, что дама сказала свою фамилию. Она, вероятно, значится в книге.

– Дайте мне взглянуть, – сказал Дольчепиано, незаметно протягивая швейцару монету.

Тот замялся и, видимо, был удивлен.

– Полиция! – прошептал итальянец, бросая на него строгий взгляд.

– В таком случае, извольте! – испуганно произнес тот, раскрывая книгу.

– № 20… 6… 17… 3… 10-го что-то не видно. Вероятно, не записан! – сказал он, водя пальцем по странице.

Дольчепиано протянул через его плечо руку и схватил лежавшую в книге карточку.

– А это что?

Он бросил на нее беглый взгляд и протянул мне.