А мысль Коли все больше рвалась к будущей жизни. «Жизнь после смерти», такую книжку прочитал. Но главный вопрос: надо ведь сперва умереть, без этого никак не получится. И не просто, а гордо, по-лесному. Может, даже на дуэли. Он стал и книги выбирать такие. Особо ничего не открыл. Но не во сне, а даже днем вдруг останавливался и слышал: «Господа, сходитесь… Как условлено, на десять шагов… Никаких извинений…» Шесть раз Коля прочитал «Героя нашего времени» и люто возненавидел этого баловня судьбы. И чем уж так плох Грушницкий в своей шинели? Чем виноват?

Смерть Коли — на краю, в обвал, но главное, чтоб не зимой, а все как там, летом, ранним утром.

Коля выведал, где штаб-квартира зеленых, и записал свои данные. Так. На всякий случай. Читал газеты и все больше склонялся к одному человеку из ближнего окружения важного правительственного лица. Фамилия — Грушкин. Близость с Грушницким придавала особый смысл. Да, это судьба.

Коля копил, копил деньги, пока на рынке не встретил человека с выправкой и восточным лицом. Жизнь и смерть раскачивались у того над губой, под усиками. Подошел. Без колебаний:

— Продаешь? Сколько?

И пистолет перешел в Колин карман. Не торгуясь, отсчитал помененные на рубли баксы. Теперь все как бы стало на место.

«Боюсь ли я смерти», — часто задавал себе этот вопрос Коля. И всегда, с презрением: «Поглядим через пятьсот лет». Ходил тренироваться в подмосковный лес, по Киевской, чтоб спокойнее смотреть в небо.

— Привет! — говорил он деревьям. — Мы еще встретимся.

Как-то Коля увидел Грушкина на фотографии в газете. Он долго рассматривал черты его лица, примеривался.

Около станции, по той же Киевской зашел в пивной бар… И вот судьба. За столиком сидел Грушкин, положив голову на руки. Перед ним стояли шесть кружек пива. Коля подошел.

— Разрешите.

Тот тяжело поднял голову.

— Вы Грушкин, — твердо сказал Коля.

Человек посмотрел из-под темных, пьяных бровей.

— Ну допустим.

— Я хотел вас кой о чем спросить, — начал Коля, еще не зная, чем кончит. — Значит, вы Грушкин? А может, Грушницкий?

— Чего ты хочешь?

— Я пришел отомстить, — и четко, раздельно, — Григорию Александровичу.

— Кто это?

— Неважно… Давайте выйдем.

— Зачем? А за это заплатишь? — и Грушкин мрачно обвел глазами стол с кружками.

— За все, — торжественно звучал голос Коли.

Он выложил деньги. Человек, уже сильно нагруженный, с трудом поднялся.

Коле не терпелось, и они отошли за угол пивной всего метров на десять. Коля достал пистолет, стал совать в руки Грушкину.

— Как и тогда, ваш выстрел первый, но теперь не промахнитесь… У вас снова есть шанс.

Грушкин взял пистолет, осмотрел. И с размаху ударил им Колю. Но рука была не крепка. И он заорал:

— Меня вчера списали, а ты, гнида, хочешь, чтобы я застрелился?

Руки у Грушкина дрожали. Неверным пальцем нажал на курок. Пробегавшая мимо черная кошка с визгом высоко подпрыгнула и ухнула наземь.

Коля посмотрел на только что убитую, дохлую кошку. И, не оглянувшись на Грушкина, пошел прочь.

Сверло с победитовым наконечником вошло в блочную стену. Электродрель раздробила тишину в комнате. И через минуты три-четыре отверстие было готово.

Валера Шепелюк проверил и еще пальцем почистил. Вставил пробку. Ввинтил надежный шуруп. Повесил зеркало, сзади укрепленное проволокой. Проверил, чтоб ровно висело. Поглядел в зеркало. Увидел там мохнатое существо.

— Я жду невесту, — сказал Валера. — Она красивая. — Подумал и добавил. — Ну, не так. Но симпатичная.

— Поглядим, — сказало существо.

— Погляди, — не возражал Валера, — но ничего такого не выражай, если что.

— Если что, не выражу. А когда придет?

Валера затруднился:

— Обещалась. Сегодня, — и спохватился. — Если придет, ты не гляди, что мы с ней будем делать.

— Как это? Я не могу.

— Ладно, гляди, но не очень. Чуть-чуть.

Валера сел к столу, где все уже было готово. Сидел и думал: «Время идет. Я ведь не мальчик. Да, — и мудро добавил, собрав все в одну мысль. Жизнь».

Глядел в окно. На потолок. В зеркало не глядел.

Около пяти снял трубку телефона:

— Вера, Вер, приходи…

Послушал.

— Приходи, ну приходи. Придешь, а?

Через час пошел открывать дверь. Коридор. Чуть задержался.

Молодая женщина вошла в комнату. Оглянулась на зеркало.

— Вроде у тебя в коридоре висело?

— Ага, — обрадовался Валера. — Ты туда не гляди, ты вот сюда, — и показал на стол.

На столе две бутылки вина, и обе открыты. Два фужера. Закуски. Ваза с апельсинами. Все культурно.

— Ну чего ты хотел? — спросила женщина.

— Вер, потом. Видишь, марочное, — и он налил себе и ей. — Ну, как говорится, со свиданьицем, и чтоб не последняя.

Они выпили. Вера наскоро закусила.

— Если какое дело, скажи.

— Какое дело? Просто позвонил. Давай еще.

— Значит, ничего. А я испугалась.

— Вер, — он хлебнул сначала воздух, а потом из фужера, — Вер, может, останешься?

— Да ты что? У меня Катька должна с английского вернуться.

— Вер… Вер… Вера…

Но женщина уже поднялась.

— Возьми хоть апельсин, — ухватился за последнее Валера. И вдогон. Может, на час, а?

В коридоре заминка. Дверь хлопнула.

Валера вернулся в комнату. Сел за стол. Налил себе полный фужер. И разом, как стакан с водкой. Потом еще и еще.

— Она симпатичная.

Валера поглядел в зеркало:

— Ты о ком?

— О Вере.

— Да это разве… В школе на одной парте… Ну, в школе на одной парте, и все.

Опорожнил одну бутылку. Взял апельсин. Повертел. Положил опять в вазу. Пошла и вторая бутылка. Отяжелел. И сквозь туман услышал:

— Может, еще придет?

— Кто?

— Ну та.

— Кто та? Кто та? — грубо орал Валера. — Один я, а ты: та. Откуда ей?! — И зло: — Замолчи.

Схватил пустой фужер. Хотел запустить им в зеркало. Воздержался: плохая примета.

Нетвердо подошел к зеркалу.

Увидел картину из лесной жизни. Овраг, или, как в книжках, долина. Вся в огромных белых ромашках.

— Эй! — крикнул Валера. — Эй! Где ты? Эй! Где я?

И белые подвенечные ромашки качнулись от его ветреного голоса.

Ветер никак не хотел затихать внутри Селюни Лычугина. Иногда там мотались звезды среди клочьев сырых облаков.

А за окном на улице студеная зима. Мороз градусов под двадцать, а у него внутри осенняя тоска бездомная. Сапоги не вытащишь. Причем каждую ночь. И чего у него ветер внутри крутит?

— Нет, я не святой! — крикнул он в пустоту. — Дура ты, Лидка. Нам бы с тобой жить по-людски, уходя в ласку. Ты не думай, я бабьих сисек навидался. А теперь давай тихо, аккуратно. Чтоб детишки, а?

Его голос заглушал включенный телевизор. Там какие-то беспогодные люди чего-то говорили, целовались чужими губами. И вдруг выскочила на экран рыжая, хохочет. Разинула рот. Белые зубы. Ах ты Боже мой, не Лидка, нет. Но одно видно — родная.

Селюня вздрогнул. Рванулся навстречу рыжей, через ночь, через осень и зиму… Но в ту же минуту рыжая показала ему тюбик с зубной пастой.

— Тьфу, — сплюнул Селюня.

Закрыл глаза. Выключил телевизор.