Поиск
* * *
Я столько здесь бродил, о будущем мечтая,
Что чудилось порой — его я вспоминаю,
Я за руки ловлю его в бреду своем,
Я чувствую его дыхание губами,
И вместе с ним безумными словами.
Мы песни о неведомом поем.
Я так любил здесь тишину ночную,
И столько раз, как в детстве, шел вслепую,
И столько раз сбивался я с пути,
Встречаясь вновь с виденьями своими
В том переулке, чье исчезло имя
Из памяти моей, как влага из горсти́,
Что явь и вымысел в моих зрачках навеки слиты.
Ведь я не знал, что трауром повиты
В любых мечтаньях нынешние дни,
Что человек лишь только видит пламя,
Не в силах рассказать его словами,
И если он сейчас всех зорче между нами,
Другие — срок придет! — смутят его огни
История течет меж пальцами так быстро,
Что миновавший день сегодня только искра,
Но если милые напевы забывать,
То как привыкнуть к дням, что нас опережают?
Пространством нашу клетку называют,
Но прутья уж не могут нас сдержать.
Чтоб сохранить все то, чему свидетелями были,
Мы громоздим в лугах могилу на могиле,
Но, камень растолкав, люцерна зацветет.
И в наших зеркалах однажды отразится
Не догоревший луч, а тот, что разгорится,
Мечта не наша и закон не тот.
Свидетели неправедных событий
наш черный век, когда война в зените,
Свой удивленный взгляд подняв к звездам,
Толпились люди, света ожидая.
И веру их, и гнев их разделяя,
Я тоже ждал развязки, я был там.
Звезда! Все страхи малые отриньте,
Забудьте минотавра в лабиринте.
Звезда, как в зной блеснувшая вода!
Звезда земли, как стала ты такою?
Взойду на холм, коснусь тебя рукою,
Далекая и близкая звезда!
Я заменял все сущее противным,
Жизнь подменяя представленьем дивным,
Чудесной чередой метаморфоз.
В хрустальный сад, где дымка голубая
Не таяла, я приходил, ступая
По лепесткам неувядавших роз.
Я счастья ждал безмерного, как море,
Я ждал любви, забывшей о позоре
Цепей своих, большой, как небеса.
А жизнь идет и все вперед торопит,
Своим путем — тем хуже для утопий! —
По-своему свершая чудеса.
Когда цветет весна и дышим глубоко мы,
Кто ворожит тут, ангелы иль гномы?
Иль линии руки меняют вдруг людей?
Иль будем мы смешны, как лжепророки,
Приняв за праздник горизонт широкий,
Не видя ни распятья, ни гвоздей?
От всей души потешатся над нами
За то, что мы собой вскормили пламя,
Отдав ему все, что горело в нас.
Легко быть мудрым, получив ожоги.
Над нами посмеются по дороге
За то, чем были мы в свой беззаветный час.
Что ж, я сто тысяч совершил ошибок,
А вы поете тех, кто был лукав и гибок,
Вы хвалите благоразумья путь.
Да, жизнь и сапоги я потерял в потемках,
Считаю раны в яме меж обломков,
И до рассвета мне не дотянуть.
Но знаю я и в самом черном горе:
Мрак просветлеет и займутся зори.
Ночь кончится — уже петух поет.
Пусть вы всем звездам выколете очи —
Я солнце берегу в своей кромешной ночи,
Победа в сердце у меня живет.
ПРОЗА О СЧАСТЬЕ И ЭЛЬЗЕ
У влюбленных — живописные слова.<i>Шарль Орлеанский</i>Имя любви моей — первая мысль моя.
Эльза! Рассвет прошумел, как прилив и отлив.
Эльза! Я падаю! Где я? Как гальку, меня
Поволокло по пескам уходящего дня.
Смерть отступила, еще раз раздумав, — я жив!
Смерть передумала, тело мое на время в залог заложив.
Сердце, которому больно, — это я, мои мышцы и кровь.
Что за смычок на виске моем пробует лад?
Эльза! Все дышит опять, когда я говорю про любовь,
Каждый новый рассвет — это крещение вновь,
Он свинцовым губам моим тебя возвращает назад.
Эльза! Все дышит опять, когда имя твое твердят.
Мир вкруг тебя повторяет младенческие года,
Неотлетевшего сна срывая с себя лоскуты,
Я возвращаюсь из дремы, из своего никуда,
Я открываю глаза, но привыкнуть нельзя никогда,
Что каждое новое утро рядом со мною — ты,
И я снова к тебе возвращаюсь из далекой своей пустоты.
Все, что было, вернется опять на тот же магический круг,
Стоит вспомнить о прошлом хотя бы во сне, как сокровище, память
храня,
Я держу твою руку — из моих ей не вырваться рук,
И достаточно этой руки, чтобы мир поволок меня вдруг…
Ты в объятьях моих, ты куда увлекаешь меня,
Боль и радость быть вместе навеки соедини?
Что ж, еще один день! Вот баржа отправляется в путь,
Разрезая ноябрь… Вот баржа натянула канат.
Я отчетливо слышу, что люди вокруг говорят,
Мне подобные люди, — их надо сносить как-нибудь.
Со вчерашнего вечера я позабыл их чуть-чуть.
Но, однако, я слышу — в камышах уже гуси кричат.
Дикий зверь в меня загнан, он рвется за чем-то вослед,
Как в колодце ведро, громыхая во мраке моем.
Мне цепляться за жизнь и расчета, пожалуй, уж нет,
Надо мною горит только инея свет,
Ночь в крови у меня, на лице моем тень моих лет.
Не к тому ли идет, что меня растерзают живьем?
Слышу, эхо артерий меня наполняет опять.
Это ужас, когда его звук во мне снова кипит.
Неужели я должен всего лишь терпеть и молчать
И, не веря в него, чудеса торопливо свершать,
Словно раненый зверь, что еще не до смерти убит,
До поры, пока псарь не трубит.
Это что за пейзаж? Или сон продолжается мой,
Сокровенный, постельный, прижившийся в сердце моем?
Я иду за тобой. Жизнь — струя за твоею кормой.
Все другое — мираж. Только ты в самом деле со мной.
Я был прежде безумен. Куда ты захочешь, пойдем.
Нет, со мной не случится беды — ты в объятьях моих, мы вдвоем.
Я живу ради тайного солнца, чьи лучи затаенно горят
На щеках твоих с первого дня,
Ради губ, что свою изначальную бледность хранят.
Можно мучить меня, истязая на всяческий лад,
Ради них, распиная, пронзая, казня,
Ради этого стоит страдать — колесо не пугает меня.
Что? Осенние розы? Они не нужны.
Эта детская линия лба, как чиста она и хороша.
Лепестки анемоновых век, словно в детстве, нежны.
Я живу среди этой от всех затаенной весны,
Ароматами мая глубоко дыша,
Когда голову мне на плечо ты кладешь не спеша.
Ты права первородства, любовь моя, свято храни.
Я на этой основе для жизни большой поднялся.
Этой силой из мрака мои возрождаются дни,
Эльза, юность моя, о далеких сверканий огни!
Чередуются в сердце весны и зимы голоса,
Эльза, жажда моя и роса!
В синеватой лохани с бельем позабытый валек
Или песня, в груди похороненная навсегда…
Тень березы, упавшая наискосок…
Вез тебя я был тем, кого тащит песок,
Мокрой паклей в стоячем покое пруда,
Тем обломком кораблекрушенья, которое время несет, как вода.
Я был неизменно против, я верил лишь в черный исход
И за это в любую минуту побился бы об заклад,
Пока ты не вышла навстречу и я не рванулся вперед.
Я был случайным часом, замедлившим стрелок ход,
Невнятное бормотание, звучащее невпопад,
Деревянное спящее сердце — когда бы не первый твой взгляд.
Я был бы угрюмым малым, запирающим дверь на замок,
Актером, живущим на свете, былые афиши храня,
Жонглером, который, как шарик, исчезнет в положенный срок.
Я часто вижу отчетливо, кем бы я сделаться мог,
Если бы ты не явилась и не вмешалась в меня,
И вновь не поставила на ноги обезножившего коня.
Я обязан тебе всей жизнью своей, ходом часов и минут.
Я пыль, я камень на том пути, по которому ты идешь.
Это ты мне щедро дала слова, что в песнях моих поют.
Слова мои и слава моя, как плющ, тебя обовьют.
Я только верное зеркало, и ты в нем себя узнаешь.
Я только точная тень твоя, я только твой медный грош.
Я о житейских делах все от тебя узнаю.
Я отныне на белый свет твоими глазами гляжу.
Я всю тебя выпил, как пьют из фонтана струю.
Ты меня научила — я песни прохожих пою.
Ты меня научила — звезды в небе я нахожу.
Ты меня научила — я дрожью твоей дрожу.
Я узнал от тебя о свете дня, о небесной сини и шири.
Я узнал от тебя обо всем, обо всем.
Ты открыла мне: счастье — не лампа в трактире,
Ты взяла меня за руку в адском мире,
Где люди не ведают больше, что значит — вдвоем,
Ты взяла меня за руку, и мы с тобой рядом идем.
Какое признание страшное! Как я решился? Как смог?
Какая молитва так бывает смела без оглядки?
Но я рисую отчетливо — как босую ногу — песок,
Как море — пловца, как подушка — висок,
Как зеркало озера — быстрый полет касатки,
Как форму руки твоей — тонкая лайка перчатки.
Неужто и впрямь я отдан на суд небесам?
Я это свершил и оправдываться не умею,
И тайну свою и тень свою предал я сам,
Я чужд был расчетам, я верил иным голосам,
Я рифме поверил, я шел, увлекаемый ею.
Счастливым назвал я себя и от страха бледнею.
Горькое слово «счастье», загадочен облик твой.
Какое чудовище облекается в маску идей?
Сфинкс с руками химер и меняющейся головой,
Который в гробницах любящих пар стоит, словно часовой
«Счастье», как «золото» — слово досужих людей, —
По желобу катится с шумом игральных костей.
У тех, кто толкует о счастье, часто глаза грустны.
Что это? Разочарованье, рыдающее навзрыд?
Отчаянный всхлип гитары, лопнувшей вдруг струны?
И все же я утверждаю, что счастье — не только сны,
Оно существует, счастье, и не в облаках парит,
Земля — великая гавань, где на рейде оно стоит.
Верьте мне или не верьте, я несчастье видал не раз,
И, стало быть, право свидетельства дается мне неспроста.
Пусть вы направляетесь к солнцу, а оно уходит от вас,
Пусть над людскими затылками рука палача поднялась,
Пусть человечьи руки уготовлены для креста —
Я твердо верую в счастье, и вера моя чиста.
Ты привела меня в луга, где воздух соткан из цикад,
Где горстка скудная земли осталась нам от древних стад.
Лаванды вечный аромат затоптан множеством копыт,
Как бы из камня он растет, который тут и там лежит.
Земля из царственных гробниц, из отоснившегося сна,
Сухих личинок, мертвых крыл, окаменелостей полна.
В ней есть кармин, он заключен в раздавленном тобой ростке,
Его растительная кровь осталась на твоей руке.
Полуразрушенной змеи еще не стертые следы —
От старой крепостной стены остались длинные ходы.
Она осталась до сих пор, как старый пограничный знак,
Зигзаги вьются вкривь и вкось, межуя землю кое-как.
Какое длинное кашне — его веками ела моль.
Давным-давно забыли все его значение и роль.
Земли зачумленной кусок стеной решили обнести.
Не то что люди, тут овец запрещено было пасти.
И как живым, так мертвецам, которым не было конца,
Приказ был отдан, как бойцам: повязок не снимать с лица.
Путь от Венаска в Карпантра… Обмолвился я в добрый час.
Венаск, о город, где я был с тобою вместе в первый раз.
Путь от Венаска в Карпантра… Там церковь высоко стоит,
И крыша сложена на ней из каменных могильных плит.
Край между Роной и Дюране… Чумной, тебе по сердцу он,
Край без воды, край высоты, где страх себе построил трон.
Ты предо мной открыла том, в котором древняя печать,
Трагедии, убийства, яд, — их не заставишь замолчать.
Я вслушиваюсь в твой рассказ… Возня и скрежет невпопад.
То, подымаясь из могил, оружьем призраки шумят.
Ты привела меня с собой в страну банкротств, в смятенный край,
Где все, что видишь ты вокруг, — насмешки ради, так и знак.
Всё декорации и хлам. В жилье врывается зима.
Могилы парфюмеров — бутафорские дома.
Желаешь кабошонов — кабошоны тут как тут.
Зеленые растения вдоль набережной растут.
Ведет заброшенный квартал за железнодорожный путь.
Дома и люди там живут все кое-как да как-нибудь.
Полуразрушенный дворец, орава грязной детворы,
И все завешено бельем — балконы, лестницы, дворы.
Но все-таки всего страшней любой семейный пансион,
Ромашкой с пудрой пополам одновременно пахнет он.
Над раковиной хнычет кран — здесь и готовят и живут,
Свое последнее кольцо в конце недели продают.
Ужасно жаль бывает тех, на ком лежит азарта след.
Ужели нет других забав? Но карнавал спешит в ответ.
Прислуга-итальянка в дверь, когда положено, стучит.
Она тебе расскажет то, о чем с другими промолчит,
Что мальчика ее отец уехал вдруг в Марокко.
О ангел в белом! Наконец! О этот стиль барокко!
Лазурный Берег… Лишь с тобой разгадана загадка.
Вдоль Променад — Англэ прибой пески пригладил гладко.
Последним поездом из Динь в Париж мы уезжали,
И шлемы мотогонщиков вдоль полотна бежали.
Все вспоминается вразброс, и трудно связи обрести.
Я Францию исколесил, а ты ждала в конце пути.
Узор обоев на стене порой немыслимо забыть
И то отчаянье, которое ни с кем не разделить.
Сменялась новой ночью ночь и комната — другой,
И ангел-истребитель с протянутой рукой
Преследует нас по пятам, летит за горизонт…
Все в сборе, полон двор людей — бордель везут на фронт.
Что твой роман, что жизнь сама — различья больше нет.
Вот ты с листовками идешь, и вьется легкий след.
Он в горы по снегу ведет, в какой-то старый дом,
Его я знаю хорошо, писала ты о нем.
Вот наступило рождество — у нас беда, нужда…
Но можжевельник, весь в огне, кто бросил нам тогда?
И сразу пламя поднялось, в твою пылая честь.
Но не останемся мы здесь, что делать тут — [бог весть!
И вот опять бульвар Морлан и невысокий дом.
Ты все о прошлом говоришь — не помню я о нем.
В деревне, где майор Азюр нашел себе приют,
Шахерезадою тебя позднее назовут.
Над головой навис топор, но ты ведешь упорный спор
И продолжаешь сказки нить, чтобы до завтра жизнь продлить.
Фашист в вагоне — боже мой! — его зеленая рука
Листает рукопись твою… А ночь над лавкой мясника!
Случилось это в Сен-Рамбер. Ты не забыла этих мест?
В другое утро смерть придет, и на другой Голгофе — крест.
Когда осталась лишь зола, где память о былом огне?
Чтоб наше время понял я, твои глаза сияют мне.
Твои рассказы я люблю, все, от строки и до строки.
Затмение расшифровать помогут черные очки.
Шахерезада, это ты? О, как твой голос одинок!
С утра на тыща первый день, едва лишь занялся восток,
От той зари в грядущий день ты смело устремляешь взгляд.
В тумане за твоим плечом твои создания стоят.
Тереза, Дженни, Элизабет проходят за тобой вослед.
Лавчонок мертвенный неон, видения фальшивый свет,
И эта гнусная толпа — торгует всем, как есть она.
И этот первый сорт парней, что гибнут в наши времена.
Из книги в книгу, много лет она ведет один рассказ,
Одной трагедии верна. Чтоб донести ее до нас,
Она играет ту же роль, она жестка и холодна.
Любовь моя, как ты смела! Как эта роль твоя трудна!
Твоя жестокость так дика. Откуда ты ее взяла?
Я это видеть не могу! Прочь уберите зеркала!
Прочь уберите зеркала! Хоть слово вычеркните прочь.
Слова лишь мучают людей. Страданья им не превозмочь.
Оно растет, оно растет… О, если бы конец настал!
Боль человеческой души — ее размеров я не знал.
Но почему ты так мудра? Нет мудрости твоей конца.
Я понял с помощью твоей кровоточащие сердца.
Ты — воздух, жизнь моя в тебе, ее легчайшая пыльца.
Год пятьдесят шестой — кинжал, что кто-то надо мной занес.
Все, что я вижу и люблю, полно тревог, полно угроз.
Я без тебя лишь тот, в кого кидают пригоршни камней,
Но ты поешь мне песню из «Непрошеных гостей».
Покуда еще я могу трепетать
И слышать дыхание жизни и шаг
Угрозами полных лет,
И боль заставляет меня стонать,
И есть у меня мой старый костяк,
И сердце мое, и бред.
Пока еще силы я нахожу
Руку поднять и холодный пот
С горячего лба смахнуть,
Пока за мерцанием дальним слежу,
И ноги несут, и что-то зовет
Прямо к окну шагнуть.
Когда же в кошмар превратится мрак
И лютой мукой будет пугать
Грядущий утренний свет,
Страданье — мой единственный флаг,
Конца ему нет, и нельзя отступать,
И спасенья нет.
Когда ни бодрствовать и ни спать,
Ни стукнуть в стену, — когда ты готов
Самим собой не быть,
Не думать, не грезить, не вспоминать,
От жалости — страх, богохульство — от слов
Уже не отделить.
Когда не смогу я об стену лбом
И проклясть небеса не под силу мне,
Чтоб кончилось все тотчас,
Чтоб человек поднялся над скотом.
Чтоб душа его вечно жила в глубине
Его бессмертных глаз.
Будет счастье царить во мне и тогда,
А на высокий костер взойти —
Это апофеоз.
Я верность свою храню навсегда, —
Должен куст непосильную боль снести,
Чтоб раскрылись бутоны роз.
Если тело мое на куски разорвать,
Вы увидите рай сокровенный мой,
Эльза, мой свет!
Там, как песня рассвета, будет звучать,
Как едва сотворенный мир молодой,
Ее первый привет.
Разломайте кости, как мягкий орех.
Загляните в раны до глубока,
Вглядитесь до дна в меня, —
Лишь одно, лишь одно во мне ясно для всех,
Словно ясный омут у тростника,
Под золой дыханье огня.
Счастье дня моего вы увидите вновь,
Вы услышите — снова сирень цветет,
Там источник и берег мой.
Вы найдете там Эльзу, мою любовь,
Аромат ее, шаг ее — Эльза идет
Для меня за живой водой.
Вы найдете в крови моей соль ее слез,
В каждой песне моей — ее голоса звук,
В каждой жилке моей — ее взгляд,
И все будущее человека и роз,
И вся сладость счастья, и горечь мук
Ей созвучны и с нею в лад.
Дрожь влюбленных уст и влюбленных рук,
Боль и радость, слитые навсегда
Долгим вздохом, одной волной.
И ставшее самой лютой из мук
Удивленье, растущее в вас, когда
Прикасается к вам другой.
Сорвите гранатовый спелый плод,
Сорвите сердце, на склоне дней
Успокоившееся едва,
Не останется следа, но имя живет,
Да цветут под портретом любимой моей
Живописные мои слова.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: