Да, Кристина его любила. В нем сосредоточился для нее весь смысл существования, конечно, если не считать Джеймса и Дилли. Вся ее жизнь превратилась в серию сложных уловок, направленных на то, чтобы они могли больше времени проводить вместе. И всякий раз, когда они встречались, физическая близость доставляла обоим все большее наслаждение. Сила желания не уступала силе любви. Быть с ним стало для Кристины непреодолимой потребностью.

Иногда Филипп из-за работы вынужден был пропустить назначенное свидание, или та же работа не позволяла ему встретиться с Крис даже тогда, когда ей с трудом удавалось вырваться из дому. Кристине в таких случаях казалось, что мир вокруг нее рухнул, и только его голос, заверявший по телефону, что он горячо ее любит и отчаянно жаждет быть с ней, способен был снова наполнить душу счастьем.

Отношения с мужем ухудшились. Теперь дело уже не сводилось к ежедневным раздражающим мелочам, с которыми приходилось мириться. Вся ее семейная жизнь стала сплошным раздражением. Именно семья удерживала ее вдали от Филиппа. И вот в один из уик-эндов они с Филом отбросили в сторону привычную осмотрительность. Кристине следовало появиться дома в воскресенье утром, так как Чарльз пригласил нескольких своих деловых партнеров на ленч в загородный дом.

Они еще лежали в постели, когда Филипп начал умолять ее не уходить:

— Неужели ты не можешь придумать какой-нибудь благовидный предлог? День такой изумительный! Мы могли бы вместе пойти куда-нибудь перекусить, а потом поехать на побережье. Дай я позвоню Фрэн и попрошу ее связаться по телефону с Чарльзом и сказать ему, что ты плохо себя чувствуешь. Ну пожалуйста, родная!

Она позволила ему позвонить и осталась. В воскресенье вечером, когда они ужинали в одном из отелей Брайтона на берегу моря, Филипп во второй раз стал просить ее уйти от Чарльза и выйти за него замуж.

Когда впервые зашла речь о разводе, Кристина содрогнулась. Самый обыкновенный страх несколько охладил ее любовь к Филу. Уже само слово «развод» было пугающим. Она не могла даже представить себе, как встретится лицом к лицу с Чарльзом и заявит, что полюбила другого и хочет уйти к нему. В мыслях она ясно видела выражение лица Чарльза — этакую смесь недоверия и досады по поводу очередной эмоциональной сцены. Разумеется, известие отнюдь не сломит его и он не будет умолять ее остаться. Дорогой Чарльз никогда не скажет, что он, мол, любит ее и жить без нее не может. Нет, он будет холоден, саркастичен и убийственно логичен. Крис сознавала, что слегка побаивается мужа.

А дети?.. Как она сможет преподнести им эту новость? Неужели мать способна заявить сыну и дочери, что уходит из дома и никогда больше не вернется?

Филипп, всегда чувствующий, что творится у нее на душе, обнял Крис и стал уговаривать не расстраиваться. Торопиться с принятием окончательного решения нет никакой необходимости. Пока они могут довольно часто видеться и быть вместе вот так, как сейчас, ситуацию можно считать сносной.

«Для меня она несносна, — подумала Кристина, — я не могу продолжать жить, разрываясь между всеми».

Она чувствовала себя прямо-таки физически больной, так или иначе, но вопрос необходимо решить. Она должна либо отказаться от Филиппа и вернуться к прежнему образу жизни, либо набраться мужества, чтобы уйти из дома.

В свое время она говорила Фрэн, что всегда придерживалась одного мнения: мужественные и сильные люди сохраняют верность клятвам, данным во время венчания, и остаются со своей семьей, какие бы соблазны ни возникали на их пути. Теперь, сама переживая подобную ситуацию, она пришла к иному выводу: надо обладать исключительным мужеством и силой, чтобы решиться покинуть дом. Остаться, возможно, было бы легче: ограничиться стонами по поводу утраченной любви, примириться со своей не слишком счастливой участью и найти утешение в традиционной верности и в уважении родных и друзей.

Беда заключалась еще и в том, что она любила свой дом. Кронфилд представлял собой очень красивое здание, расположенное в сельской местности в нескольких милях от Арунделя. Чарльз купил Кронфилд лишь после того, как достиг крупного успеха на деловом поприще и стал старшим партнером в фирме. До этого у них были другие дома, два из которых находились в Лондоне, но их она оставила бы без сожаления. Корнфилд же из тех домов, которые завладевают сердцем. В свое время это был фермерский дом в Суссексе с черепичной, поросшей мхом крышей. К нему были сделаны пристройки, так что теперь он принял форму латинской буквы «L». Дом стоял посреди красивого парка, при нем имелся замечательный старый мощенный камнем двор.

Чарльз был не прочь заняться иногда садоводством. Когда наступал уик-энд, он уделял много времени розам. Кристина помогала ему в саду, так как у них был лишь один работник, приходивший каждое утро. Вместе с Чарльзом они соорудили искусственный горный ландшафт с маленьким прудом, благо дети уже достаточно подросли, чтобы не свалиться ненароком в воду. Когда они были совсем крошками, Кристина вечно с ужасом рисовала себе картину, как дети тонут в таком вот пруду. Особенно красив Корнфилд был весной. Прежние владельцы посадили здесь массу великолепных азалий, розовых и желтых, и теперь вокруг цвели буквально тысячи этих цветов. Как раз сейчас Корнфилд был поистине идеальном местечком, и Кристина с болью думала о расставании с ним, особенно потому, что дети очень любили Корнфилд и он ассоциировался у нее с радостными часами, которые они проводили там вместе в хорошую погоду. В данный момент сын и дочь находились в пансионе. Они захотели пойти в школу, когда были еще совсем маленькими. В первый семестр, проведенный вдали от дома, не они, а Кристина горевала и чувствовала себя страшно одинокой.

Как только она уйдет, Чарльз, без сомнения, попросит мачеху занять ее место в доме. Всем станет заправлять Уинифрид. Джеймс и Дилли будут, как обычно, приезжать на каникулы домой. Чарльз продолжит принимать у себя деловых партнеров, и роль хозяйки, конечно, будет исполнять Уинифрид. Никто по-настоящему даже не почувствует ее отсутствия.

На деле все получилось почти так, как она себе это мысленно представляла. После первого шока недоверия и терзаний уязвленной гордости Чарльз быстро согласился на развод. Не последовало никаких сцен, никаких слез, даже упреков было на удивление мало. Дети тоже отнеслись к новости с полным спокойствием, когда со страшной тяжестью на душе мать сообщила им, что больше не будет жить в Корнфилде и станет видеться с ними только в Лондоне во время каникул.

Джеймс высказался даже в том смысле, что будет совсем неплохо иметь одного из родителей в Лондоне, а другого за городом. Для себя он видел в этом несомненные преимущества. Дилли же беспокоилась только об одном: позволят ли ее любимой подруге гостить у них.

Все должно было пройти на редкость легко, если бы Чарльз не выдвинул условие, по которому до оформления нового брака она должна жить одна. Это требование создало большие трудности для нее и Филиппа.

Фрэнсис находилась в Америке, наслаждаясь давно заслуженным отдыхом. Часы, протекавшие между встречами Крис и Филиппа, казались бесконечными.

Фил понимал, как отчаянно она в нем нуждается, и был всегда к ней внимателен, а накал их страсти в минуты близости ничуть не убавился. У него была очаровательная привычка писать ей коротенькие письма, часть которых он пересылал по почте, а остальные либо совал ей в саквояж, либо во время свиданий оставлял на видном месте на туалетном столике, с тем чтобы она неожиданно обнаруживала их. Одно письмо, которым она особенно дорожила, Кристина хранила в коробочке с драгоценностями. Он написал его в ту ночь, когда она ушла из дома и нашла конверт на квартире у Фила, — оно как бы поджидало ее.

«В моей жизни были другие женщины, но сердце мое было закрыто. Теперь там живешь ты. Чувствуй себя в полной безопасности и знай: это навеки».

Ах, если бы она встретила его до Чарльза! Если бы Джеймс и Дилли были его детьми! Впрочем, тогда все было бы по-иному, и в двадцать один год она, возможно, не сумела бы должным образом оценить любовь Фила. Кто знает… Оглядываться на свое прошлое — совершенно бесполезное и никчемное занятие. Хотя Фил не был по натуре семьянином и не желал иметь собственного ребенка, он был, по крайней мере, честен. Как-то ночью, когда она лежала в его объятиях в сладком изнеможении после страстных ласк, он сказал: «Я очень ревнив и не мог бы делить тебя ни с кем. Думаю, мне будет нелегко делиться даже с твоими детьми. Тебя это огорчает, детка? Ты так необходима мне самому! Боюсь, что буду раздражительным, если при твоих детях придется обуздывать желание прикоснуться к тебе или заключить в объятия. Наверное, когда они будут жить у нас, я не смогу направиться к тебе через комнату и поцеловать вот так… и вот так…»