— Она жива, — кивнула Фалина, — я надеюсь, что она жива… но… здесь ее нет… она не о нами… а где-то там… далеко.

— Ты думаешь, ей там плохо?

— О. нет, я боюсь, что ей слишком хорошо.

— Объясни, мама. Объясни мне. Я не понимаю.

Фалина подробно рассказала сыну о судьбе Гобо, описала, как Он поднял со снега слабого, маленького Гобо и принес домой, как Гобо у Него вырос, стал здоровым и сильным. На все, что раньше казалось детям восхитительной историей, теперь легла грозная тень. Фалина рассказывала о неожиданной счастливой встрече с тем, кого считали пропавшим. Она напомнила о старом вожаке-властелине, который произнес слово «несчастный».

— Гобо стал чужим, стал относиться с пренебрежением к нам и лесу, вообразил, что лучше нас все знает, вообразил, что Он будто бы его друг, поэтому Гобо умер… от огненной руки.

— Ужасно, — прошептал Гено.

— Теперь ты понимаешь, мой сын, почему мне не радостно? Сейчас с Гурри произошло нечто похожее, и я боюсь за твою бедную сестру.

Гено понял. Теперь мать и сын даже ночью боялись выйти на луг, постоянно бродили в чаще по маленьким прогалинам.

Два, три раза они разговаривали на лугу с Роллой и ее детьми. Но потом они избегали без нужды вспоминать об этих разговорах, избегали встреч с ними и вообще не ходили на луг. Фалина расстраивалась, когда видела Роллу с детьми. По этой же причине Гено одолевала грусть. Вдобавок ко всему. Ролла, не закрывая рта, рассуждала о Гурри, что очень раздражало Фалину.

— Я не понимаю, как это могло случиться, — каждый раз снова и снова повторяла Ролла.

— Понимай не понимай, что с того? — думала Фалина, — ничего, к несчастью, не изменишь…

Бозо и Лана непременно хотели, чтобы им рассказывали о Гурри. Гено уже дважды повторил свой рассказ и оба раза очень горевал. Но Бозо и Лана не унимались. Они хотели снова и снова слушать, как все произошло.

— Что сделал лис? — спрашивал Бозо.

Лана как будто впервые слышала об этом:

— Он очень страшный, этот Он?

— Ты ведь его видел, — настаивал Бозо, — расскажи, наконец!

Гено защищался:

— Я уже вам обо всем рассказывал.

— Это ничего не значит! — закричала Лана.

Безо деловито потребовал:

— Расскажи еще раз!

Гено повернулся и убежал.

Ни он, ни Фалина не могли слушать рассказы Роллы и ее детей про то, как Бозо и Лана оставались одни. Они немного хвастались. Ролла помалкивала о том, что все-таки уходила к новому супругу.

Фалина и Гено больше на луг не ходили. Они нашли ему замену. Огромная сплошная вырубка поразила Фалину.

— Когда-то здесь стояли могучие дубы, — сказала она, — дерево к дереву. Неужели Он все вырубил?

Гено не принимал ее слов всерьез; он воспринимал окружающее на детский лад, таким, каким оно было, как нечто постоянное, и побежал на вырубку, принюхиваясь к обилию запахов. Мать шла позади. Повсюду благоухали кусты орешника, молодые серебристые тополя, бузина, колючая слива, бирючина, гнулись к земле всевозможные травы и вкусная зелень. Между ними блестели большими светлыми пятнами пни поваленных деревьев, В корнях старых дубов еще сохранилась живительная сила, и из искалеченных обрубков выбивалась молодая поросль. Она была горько-сладкой и сочной. Гено казалось, что он никогда ничего вкуснее не ел. Фалина, которая знала о таких вкусностях с прежних, времен, тоже наслаждалась лакомой пищей. Оленям эта вырубка тоже служила любимым пастбищем. Со всех сторон шли они сюда и тайно, под покровом ночи. Искали ее, особенно когда на небе не было луны или оно было закрыто облаками. Тогда олени оставались здесь часами. В эту ночь узкий серп луны сиял слабым, бледным, переливающимся светом. В этом блеклом свете олени казались еще более могучими. Сейчас ни были в теле: почистили рога и, выступая друг за другом, выглядели очень внушительно.

Гено еще никогда не видел ни одного оленя. Когда ему удалось разглядеть туманные очертания первого из них который шел крадучись, совершенно бесшумно, такой большой и грозный, Гено задрожал и смотрел на него, как на призрак, не в силах шевельнуться. За первым скользил второй, третий, — огромные тени, впрочем, без сомнения, живые.

Теперь и Фалина заметила оленей. Ее охватил страх, который приходит к ланям при каждой встрече о крупными зверями.

Она в ужасе вскрикнула: «Ба-о!» и бросилась бежать с вырубки в чащу, продолжая испуганно кричать: «Ба-о! Ба-о! Ба-о!», не в силах замолчать.

Гено растерялся. Ему хотелось убежать, убежать к маме, но он словно прирос к месту. Он не мог оторвать глаз от страшных фигур, медленно бродивших вокруг. Из чащи доносились крики Фалины: «Ба-о! Ба о!» Внезапно Гено пришел в себя. Со всех ног помчался он вслед за матерью. Как ни пытался, он не мог сразу ее позвать, у него отнялся язык. Наконец, он догнал Фалину.

— Мама! Мама! — он задыхался. — Кто это?

Но Фалина продолжала кричать с, короткими паузами: «Ба-о! Ба-о! Ба-о!» Она не могла остановиться, уходя на негнущихся ногах все дальше в лес.

— Есть ли еще опасность, мама?

Гено было очень страшно.

— Нет, мой сын, — наконец ответила она, — надеюсь, нет…

В последний раз она крикнула: «Ба-о!»

Гено робко спросил:

— Кто это?

— Это короли.

Он благоговейно повторил:

— Короли… Они злые?

— Этого никто точно не знает. Иногда они очень сердятся.

О них рассказывают страшные истории.

— Что за истории, мама? Расскажи, пожалуйста.

— Ах, это было давно. Очень, очень давно.

— Пожалуйста, — пожалуйста, мама, пожалуйста, расскажи.

— В общем, один король будто бы заколол нашу принцессу.

— А принц? Он умер?

— Этого я не могу сказать. Это было очень давно. Никого из свидетелей уже нет в живых. И короля тоже. Он спустя несколько дней умер от огненной руки. Никто сегодня не знает, что произошло между королем и принцессой. Обычно короли не обращают на нас внимания.

— Разве мы на них не похожи, мама?

— Ни капельки! Правда, некоторые из нас утверждают, что мы состоим с королями в родстве. Я другого мнения. В их огромных неуклюжих фигурах кроется что-то страшное, чуждое! Отвратительное!

Гено содрогнулся.

Между тем, олени мирно паслись на вырубке. Их было почти не видно. Только потрескивали листья и шуршала трава.

Когда егерь нес Гурри к себе домой, она очнулась и захотела убежать. Но он крепко держал ее; она была слишком слаба и перестала перебирать ногами. Егерь, жалея, успокаивал ее, но Гурри одолевал неописуемый страх. Рана болела, запах егеря — от одного этого запаха она приходила в ужас — обволакивал и одурманивал ее… Она перестала сопротивляться… Голос егеря, нежный и тихий, казался ей грозным. Придя домой, егерь промыл рану. Это было очень больно, но Гурри не посмела пошевелиться. Накладывая повязку, егерь приговаривал:

— Слава Богу, ничего страшного, он лишь слегка укусил тебя, только прокусил шубку, да и то не глубоко. Чуть-чуть задел мякоть, это быстро заживет.

Повязка стесняла Гурри. И комната, которая была для нее чем-то невиданным и страшным, и блестящая лампа казались ей опаснейшим чудом. Ей не хватало воздуха. В отчаяньи Гурри вскочила, шатаясь потянулась к проему, через который ее внесли.

— Отчего ты так дрожишь, бедняжка? — спросил егерь, не зная, что еще сделать. Потом он открыл дверь. — Ах так! Конечно, ты вольный житель.

Гурри, спотыкаясь, одолела две ступеньки.

— Иди. Иди туда.

Егерь подтолкнул ее, направляя к отгороженной площадке. По дороге подскочила собака и стала о любопытством шумно и настойчиво ее обнюхивать, С виду собака была сильнее и опаснее лиса. Гурри припала к земле и решила, что теперь все кончено.

— Пошел прочь, Гектор! — приказал егерь. — Это не для тебя! Прочь!

Собака тут же исчезла.

Егерь поднял Гурри.

— Не бойся. Гектор у нас добряк! Не бойся, он ничего тебе не сделает.

Но Гурри боялась. Она чуть не сошла с ума от страха. Ее непрерывно била дрожь. Егерь внес ее через открытую решетчатую дверь в маленький загончик, поставил на землю и ушел, сказав: