- Пегас? - удивился Поэт. - Пегас с лошадиными зубами? Благодарю покорно, почтенная кобыла. Я в тебе ошибся.

ЛЕОКАДИЯ И ЭНТУЗИАЗМ

- Найдем себе другого Поэта, - утешил Леокадию Алоиз. - Их в этой тюряге хватает.

- Никуда я ни за кем больше не полечу, - вздохнула Леокадия. - И, пожалуйста, ни слова больше о Пегасах!

Но на другой день Леокадия высохла, а через два дня полностью пришла в себя и перестала злиться, а еще через день распрощалась с детьми со Старой площади, уехавшими на каникулы, и сказала то ли самой себе, то ли - Алоизу:

- Вообще-то я Пегас для самой себя. Сама для себя сочиняю песенки, сама себе создаю хорошее настроение.

- Ах рвань хомутная! - испугался Алоиз. - Неужто ты будешь шляться в бар на Можжевеловой? Я лично предпочитаю пиво.

- А я мороженое, - ответила Леокадия.

И они пошли вместе в золотисто-коричневое кафе и нашли себе место в садике, заставленном разноцветными столиками.

- Добрый день, - улыбнулась Леокадия Официантке, - и в ответ, пожалуйста, тоже скажите "добрый день" и ничего больше, а то еще испортите мне настроение, и я не сочиню больше ни одной песенки. Я Поэтесса, но не Настоящая. Настоящие Поэты сидят в Настоящей Тюрьме за Настоящие Стихи. Нам две порции шоколадного мороженого со взбитыми сливками!

- С чего ты начнешь, Леокадия? - спросил Алоиз.

- Конечно с себя. Поэты всегда начинают с себя.

А на площади перед Ратушей в струе фонтана плескались скворцы. Потом они взлетели на деревья в Миндальной аллее и начали громко посвистывать. В золотисто-коричневом кафе пыхтела огромная кофеварка. Над пустыми вазочками из-под мороженого жужжали осы и мухи. И только у Леокадии не получалась песенка.

- Это очень странно, Алоиз, - жаловалась она. - Пока я не была поэтесса, я сочиняла свои собственные песенки, а теперь мне лезут в голову только чужие.

- Ну так сочини чужую, - посоветовал Алоиз.

- Это потом. Сначала надо сочинить свою.

- Тут дело нехитрое! - воскликнул Алоиз. - Ты никогда не поёшь после мороженого, ты поёшь после клевера, морковки или булочек с салатом.

И они пошли за булочками. Но все булочки были проданы, их раскупили дети, уезжавшие на каникулы, и Алоиз с Леокадией шли все дальше и дальше. Но вот они очутились у киоска на краю Горелого лесочка и купили там по две булочки, по два пучка салата и решили съесть все это тут же, не сходя с места.

- Что это? - воскликнула вдруг Леокадия и повела ушами.

Из глубины Горелого лесочка до них донеслась тихая, но веселая музыка, словно кто-то вдали крутил ручку старой шарманки.

- Пошли туда! - вскричала Леокадия.

Но тут же добавила:

- Конечно, после того, как я сочиню песенку!

И со злости съела две булочки сразу.

- Сочинила? - спросил Алоиз.

- У тебя нет морковки? - поинтересовалась Леокадия.

Алоиз быстро отыскал в кармане морковку, а Леокадия быстро ее съела.

- Сочинила? - снова спросил Алоиз.

- Может, эта морковь была некачественная? - засомневалась Леокадия.

А потом снова повела ушами и воскликнула:

- Карусель!

- Не хватает рифмы? - спросил Алоиз. - Рифму мы придумаем. Стелька, каруселька...

- Карусель! - повторила Леокадия.

И помчалась вглубь Горелого лесочка. Алоиз побежал за ней следом. И в самом деле, в глубине они увидели две карусели, чертово колесо и множество людей, которые смеялись и громко разговаривали. Но веселая музыка все равно заглушала их голоса.

- Два билета! - крикнул Алоиз кассирше.

И не успел он заплатить, как Леокадия взлетела вверх и заняла место в голубой лодке. Ее широко распростертые крылья напоминали два серебряных паруса.

- Но-о! Но-о, карусель! - кричала Леокадия. - НО-О, КАРУСЕЛЬ!

А потом они вместе катались на чертовом колесе и уж тут Леокадия была начеку, опасаясь, как бы не оказаться вверх ногами. Но, в конце концов, и у нее закружилась голова.

- Скажи, Алоиз, это на небе звезды зажглись или у меня искры из глаз сыплются? Если так, то мне уж незачем взлетать к звездам.

И они рванули в город, то едва касаясь булыжной мостовой, то так сильно ударяясь об нее копытами, что вспыхивали цветные огни. И хотя ни шоколадного мороженого со взбитыми сливками, ни булочек, ни даже самой захудалой морковки не было и в помине, Леокадия вдруг ни с того, ни с сего, а может потому что пошел дождь, запела песенку о себе:

Ты прекрасна под дождем, Леокадия,

В твоих смуглых ушах блестят сережки,

Ты сверкаешь в ночи, словно радуга,

И звенят твои железные застежки.

А когда по мостовой шагаешь.

Искорки ночные - зажигаешь!

- Тебе нравится, Алоиз?

- Ну, уж нет. Во-первых, у тебя давно никакой сбруи нет, нет железных застежек. А во-вторых, я бы постеснялся так хвастаться.

- Потому что у тебя нет таких смуглых ушей, - пренебрежительно фыркнула Леокадия. - И нет поющих подков. И ты не можешь говорить о себе, потому что ты не Поэт.

- И слава Богу! - пробормотал Алоиз. Но на самом деле он от души радовался тому что Леокадия снова может петь.

ЛЕОКАДИЯ И ПРИНУЖДЕНИЕ

- Я не поэтесса, - повторяла Леокадия.

Она повторяла это каждое утро перед первым завтраком и только так могла заставить себя сочинять Настоящие Песни, потому что больше не хотела перегрызать решетки: ей жаль было своих зубов. Алоиз записывал песенки на красивой голубой бумаге, которую они брали в долг в маленькой лавочке на Старом рынке, а потом бежали вдвоем в редакцию "Стихотворной газеты" и продавали новую песенку Главному Редактору.

- Новая песенка на красивой голубой бумаге? - радовался Главный Редактор. - Поздравляю вас, господин Алоиз. Я ведь знаю, что это вы ее написали.

- У Леокадии нет очков, - объяснял Алоиз. - Но песенки сочиняет она.

- Реклама, реклама, дорогой Алоиз, - говорил Главный Редактор. - Я в это не верю. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы обыкновенный крылатый конь что-то сочинял.

Но каждый раз помещал новую песенку в специальной рубрике под названием "ИЗ ТАЙНИКА ЛЕОКАДИИ".

- Это не мой тайник, где спрятана РАДОСТЬ, - говорила Леокадия. Это тайник, в котором хранится ПРИНУЖДЕНИЕ: ведь я сочиняю из-под палки.

Но в один июльский день тайник Леокадии оказался хранилищем не только палки, а куда больших НЕПРИЯТНОСТЕЙ. Потому что о новой песенке Леокадии какой-то критик написал: "Не слишком ли много травы?"

В моем укромном тайнике

Всегда растет ромашка,

Там целый день цветет сирень,

И мята там и кашка...

Туда от всех я ухожу

И все гляжу, гляжу, гляжу...

- Он должен был просто написать, что не любит траву, - сказала Леокадия. - Ведь мне же нет дела до его бифштексов.

Шло лето. На Шестиконном сквере становилось все жарче, Алоиз и Леокадия целыми днями загорали. Алоиз совсем почернел, а Леокадия наоборот выгорела, но все равно казалась всем очень красивой, ведь стихи ее теперь печатали в "Стихотворной газете". Дети, жившие по соседству, разъехались куда-то, но Леокадию теперь навещали дети с других улиц и даже из других городов. Они приезжали, чтобы поглядеть на Леокадию.

- Я знаю, тебе очень хочется на мне прокатиться, - говорила она Алоизу. - Но я не для того печатаю мои песенки, чтобы на мне ездили верхом и держались за мои перья. Это просто НЕПРИЛИЧНО.

Она теперь частенько задумывалась над тем, что прилично, а что неприлично.

- Я должна научиться этому самому заграничному - как его? ОРЕВУАРУ, - сказала она, - чтобы знать как обстоит дело с этими приличиями.

- Я буду тебя учить тому, чему учил меня один старый извозчик, предложил Алоиз. - Только думай над тем, что я говорю.

Леокадия принялась жевать из торбы овес, купленный за проданные песенки, а тем временем Алоиз прочел ей небольшую лекцию.

- Во-первых, никогда не говори: "Ах рвань хомутная!" или "Клянусь оглоблей, я падаю!"

- Клянусь оглоблей, я падаю! - воскликнула в испуге Леокадия.