На закате вязкое, почти черное небо висит над пейзажем тяжело и значительно. Бреду с палкой в руке посередине реки как зачарованный. Останавливаюсь и, глядя по сторонам, пытаюсь весь наполниться красотой посредством более широкого открывания глаз. Жадность душит от понимания, что не остаться мне тут и не унести эту красоту. И жалко себя немного. Чувствую себя маленькой точкой среди торжественного простора. И вдруг возникает неодолимое желание запеть песню или прочесть благодарственную молитву. Сказать спасибо всему вокруг за то, что оно есть. Сказать, что я люблю зиму и привык к твердым нарам и длинному дню. Я могу теперь – и по колено в снегу, и на лыжах по мокрому льду, и упасть, подняться и не отряхиваться. Я могу не надевать перчатки, мне вовсе не холодно. Сквозь городскую слизь проступил мужчина. Он всегда был внутри. Настоящий мужчина, а не маленький сопливый мальчик с большим, пустым чемоданом.

Утром пошел крупный снег. Даль задернулась, закуталась и растворилась в молочном бреду. Падающий среди тайги, среди сопок или в чистом поле снег торжествен и чист, как музыка барокко. Он создает парадокс движения, когда все вокруг неподвижно, а воздух дышит и колеблется как живое существо. Снег покрывает все и заметает следы. Он совершенно нереален.

Снег накрывает Паанаярви, будто обрывает прошлое, переворачивая новую страницу ее бесконечной истории. Медведи, лоси и лебеди наново напишут там маленькие свои рассказы. И мои следы переплетаются со звериными где-то на прошлых страницах этой гигантской книги. Во мне тоже будто выпал снег, заметая глупости прошлого, переворачивая новую белую страницу моей короткой жизни.

Когда я уезжал, зима разошлась по-серьезному, словно провожая меня. Пыталась теперь пронзить меня насквозь летящими в свете фар снежинками. Пыталась зачаровать их стремительным полетом. Вьюга, немного отдохнув и показав в лунном, холодном свете занесенные свежим снегом поля, вновь швыряла крученые вихри под колеса. Лес стоял как заколдованный, весь с головы до ног в белых одеждах. Всегда мы уходим не вовремя.

Виктор Грицюк | Фото автора

Мы продолжаем начатую в предыдущем номере годовую серию публикаций, посвященную 300-летнему юбилею Санкт-Петербурга. материалы на эту тему охватят все важнейшие в жизни северной столицы периоды и помогут увидеть судьбу города глазами современников разных эпох. Прилагаемые к материалу карты позволят понять, как с течением времени расширялись границы города. Проект «Санкт-Петербург. 1703—2003» осуществляется журналом совместно с международным благотворительным фондом имени Д.С. Лихачева.

…Как видно из «Поденных записок» А.Д. Меншикова, аккуратно ведшихся его секретарями, рано утром 29 июня 1718 года светлейший князь и петербургский генерал-губернатор Александр Данилович Меншиков отправился из своего василеостровского дворца на торжества по случаю годовщины Полтавской победы. Меншиков сошел с крыльца на гулкую деревянную пристань, где его ждал золоченый быстроходный шлюп с алым балдахином.

В этот солнечный ветреный день у Александра Даниловича было отличное настроение. Все шло прекрасно, ему было чем гордиться. За спиной, сияя на солнце десятками окон, желтой громадой красовался его дворец – лучшее здание в городе, замечательное творение архитекторов Фонтана и Шеделя, в котором сам государь устраивал парадные приемы. Дворец был наполнен редкостной английской и французской мебелью, восточными коврами и вазами, картинами, античной скульптурой, украшен голландскими изразцами и драгоценными паркетами. Больше ни у кого в Петербурге такого богатства не было. Да и сам он неплох – изрядно послужил государю, и теперь грудь его нарядного кафтана, подаренного самой государыней Екатериной Алексеевной (такой только у прусского короля, да еще у датского!), так увешана орденами и лентами, что и места свободного нет…

Меншиков навсегда запомнил «ночь зачатия» Петербурга 2 мая 1703 года, когда на Неве решено было строить город. Как это было? Поздней осенью 1702-го русские войска овладели шведской крепостью Нотебург, переименованной в Шлиссельбург, или Ключ-город (этим ключом государь хотел «открыть» давно и плотно «запертые» шведами двери Балтики). А уже 23 апреля следующего года русские войска осадили крепость Ниеншанц у слияния рек Невы и Охты. Ее комендант оценил подавляющее превосходство противника и сдал крепость 1 мая 1703 года.

Поначалу Петр I намеревался здесь укрепиться, как ранее в Шлиссельбурге. Однако вскоре понял, что ни местоположение крепости, слишком удаленной от устья Невы, ни ее укрепления не отвечают критериям фортификационной науки. Тогда и возникла идея строительства более мощного сооружения, расположенного ближе к взморью. Именно на памятном военном совете 2 мая в лагере под Ниеншанцем, переименованном в Шлотбург, согласно «Поденной записке Петра Великого», решался вопрос: «Тот ли Шанец (Ниеншанц – Шлотбург. – Прим. автора) крепить или иное место удобнее искать, понеже оной мал, далек от моря и место не гораздо крепко от натуры, в котором (совете. – Прим. автора) положено искать нового места, и по нескольких днях найдено к тому удобное место – остров, который назывался Люст-Елант».

Окончательному выбору места для крепости предшествовала тщательная разведка местности. В свите царя в то время находились два специалиста-фортификатора: французский генерал-инженер Ж.Г. Ламбер де Герэн и немецкий инженер В.А. Киршенштейн. Они-то и были главными советниками Петра. Итак, у правого берега Невы на низком острове, известном как Енисаари, в переводе с финского – Заячий, или, по-шведски, Люст-Эйланд, Люст-Гольм (Веселый остров), было решено основать крепость. Остров был очень удобен для обороны устья Невы – огонь с крепостных бастионов перекрывал два основных, сходящихся поблизости от крепости, корабельных фарватера по Большой и Малой Неве.

16 мая по старому стилю (27 мая по новому) 1703-го на этом острове началось строительство тогда еще безымянной крепости. Имя же свое – Санкт-Петербург – она получила 29 июня того же года, в день Cвятых апостолов Петра и Павла, а значит, и в день тезоименитства государя Петра I.

«Наречение» проходило торжественно, в присутствии государя, Меншикова, офицеров и генералов, было отмечено литургией и освящением закладки главного храма города – Петропавловского собора. Еще 28 июня Петр I пометил свое письмо: «В новозастроенной крепости» без упоминания ее имени, а уже 1 июля царь собственноручно впервые написал: «Из Санкт-Питербурха».

Сначала насыпали земляные валы с шестью бастионами, названными по именам приближенных Петра I, ответственных за их постройку. Был тут и «Меншиков бастион». Для карьеры светлейшего эти годы и месяцы стали решающими. Кто он был до этого – Алексашка, денщик царя, чистивший ему сапоги! Но в день взятия Нотебурга осенью 1702-го Меншиков показал всем, что он не лакей, а слуга государю и Отечеству: в самый решительный момент штурма во главе отряда гвардейцев он ворвался в крепость и тем самым принудил шведов сдаться. За этот подвиг он был назначен комендантом Нотебурга (Шлиссельбурга). И тут уж доказал, что он и прекрасный администратор – восстановил и укрепил Шлиссельбург, устроил желозоделательные заводы и верфи в Карелии и на Ладоге. Петр был доволен и сразу по взятии Ниеншанца сделал Меншикова его комендантом, а там и губернатором Петербурга.

Меншиков уселся в шлюп, шкипер-голландец Мей отдал команду, 12 гребцов в капюшонах и штанах алого бархата опустили весла на воду, и судно заскользило вверх по Неве. По обоим берегам разворачивалась картина грандиозной стройки.

Возведенный в 1710-м дворец Меншикова поначалу стоял в одиночестве на василеостровском берегу, но когда пятью годами позже Петр решил устроить здесь центр столицы, на острове как грибы стали расти новые здания: Кунсткамера, дворец царицы Прасковьи (позже здание Академии наук), а главное – огромное здание Двенадцати коллегий.