Речи бородатых воинов Милуша не понимала, видно свеи или урмане, что на службу ратную к князю приплывали, искали себе славы в чужой стороне. О них Баян рассказывал, что прошлым летом гостил у Доброжита в доме.

Милуша престала бояться, ведь с кем хлеба переломил, от того худа не жди.

Может это и есть ее семья?

Потом ее накормили сытной похлебкой, все ждали, что найдутся родичи, но, так и не дождавшись, укрыли меховым плащом, кого-то из воинов, и девочка уснула.

Утро разбудило мелким дождем, и запахом остывшего костра.

Корабля свеев не было, словно он девочке привиделся.

Она осталась у воды в надежде, что приплывут рыбаки и отвезут ее, а куда она не помнила.

И действительно по вечерней заре, причалила к берегу купеческая ладья, правила на ней великанша.

Иначе ее было и не назвать. Высокая, могучая, с огромными ручищами, с широким лицом усыпанным веснушками. Купчиха, была нрава крутого, и доставалось и мужу, маленькому щуплому, и сыновьям— погодкам, и слугам.

— Сходни, сходни бросай, на берег поспешай, вон дите стоит, расспросить надобно.

Сыновья такие же могутные и конопатые, бросали сходни, а купец, сойдя на берег, кутаясь в душегрейку жены, ему она была до пят, расспрашивал девочку.

— Чадо, где деревня твоя, проводи мы с миром, гости торговые, пушнину меняем на наряды для твоих сестер, посуду славную, медную на жемчуга.

Но девочка молчала, не зная, что сказать.

— Тьфу ты, что за девка глупая.

— Сбегай, служивый, нет ли поблизости селения.

Помощник и охранник купца, бегал часа три. Вернулся ни с чем.

— Нет тут ничего, заблудилась чадо.

— Оно и видно, со страху молчит.

— Давай, отчаливай! — громогласно пронеся над озером голос купчихи.

Милушу перенесли на ладью, и усадили рядом с невольниками, плащ подбитый мехом отобрали.

От холода у пленницы заныла больная ножка, и она раскачивалась, из стороны, в сторону баюкая свою боль.

Псковскому купцу становилось все хуже. Укутанный в меховые одеяла, в плащ свеев, он дрожал от холода, все просил квасу.

И когда уже ладья вышла в открытое море, он и представился.

Милуша проснулась от плача безутешной великанши: «Сокол мой, муж родной, на кого меня ты оставил, стали детушки наши — сиротами, видно милее тебе — мать сыра земля. Не пройдут теперь твои ноженьки по дому нашему, видно милей тебе стала — домовина, где не видишь ты — света белого. Оставил мне горе — горькое, да узнать до скончания времени».

Купчиха кричала, рвала на себе волосы, царапала лицо.

Но вскоре успокоилась, заботы об усопшем отвлекли ее от дел мирских, все невольники сидели голодные, даже без кружки воды.

Неизвестно что за болезнь была у купца при жизни, но после смерти смердеть он начал уже к вечеру, когда была малая вода, и пристать к берегу не было возможности. Решено было предать его тело воде.

Купца зашили в ковер, и вперед ногами сбросили в море, вслед кинули серебряные ложки, и кубок с каменьями, нитки с иголкой, и под конец взгляд купчихи остановился на девочке.

Покрасневшие от слез, маленькие глазки вдовы налились еще больше кровью, она, сбивая сыновей и воинов, бросилась в угол кормы, где сидела Милуша.

Без усилий подняла и бросила несчастную за борт.

— Прими Водяной эту жертву. Пусть мужу моему сказки рассказывает.

— Матушка, что уж живую — то?

— Ништо, в пучине и сгинет.

Когда — то давно Любодар учил сестру плавать, но в холодной воде умение это Милуше не пригодилось, и она безропотно опускалась все глубже и глубже.

Какая вкусная вода, — успела подумать девочка, пока море принимало ее слабое тельце, баюкало и качало в холодных своих водах

И быть бы невинной девочке мавкой, ходить по земле, пугая людей прозрачной спиной, через которую видно все внутренности, но случилось чудо.

Видно Доля и Недоля, плетущие нить Милушиной судьбы, уснули, а Морена, на пиру у Велеса загостилась.

Милуша опустилась ровно в золотую колесницу Морскому царю.

3

А Любодар хотел только ловушку для рыб поставить, да вода в реке такая теплая была, что не удержался отрок, да и, раздевшись, стал нырять да плавать.

Когда за сестрицей на поляну вернулся, уже солнце за зенит скатилось.

Поляна была пуста. Бегал отрок по лесу звал сестрицу любимую, да молчали сосны великаны, березы белые печально листвой шелестели, а ивушки плакучие мальчику вторили.

Вернулся в отчий дом, весь род Клестов, от мала до велика, в лесу всю ночь с лучинами ходили, да все зазря.

Три дня ждали возвращения Милуши, и еще три дня. В это время посадили Любодара в овин, на хлеб и воду, и строго— настрого приказано было никому с ним не разговаривать.

Пошел Доброжит на поклон к волхву Благосвету. Сколько тему лет было никто и не знал, власы ниже пояса были бусыми, серо-дымчатыми.

В пещерах отшельником жил тот уже почти три года. Ради старосты вышел на свет белый, но от даров мирских отказался.

Выслушал просьбу отцовскую слезную, словно и не задела она его, ни души, ни сердца. Не дрогнуло высохшее от поста лицо, слеза взгляда не затуманила. Твердо шагая, вынес из пещеры, все, что надобно для волшбы. Поставил на землю чашу с водой, лучину, и перья птичьи. Прилетела к нему из леса птица клест, села на плечо. Шепнул Благовест что-то прародителю рода, слетела птица, и у воды села, стала пить воду с ковша.

Ведун брал птицу в руки, снова на волю выпускал, упорно птица у ковша приземлялась.

— Забрал твою дочь, водяной. Смирись, ей там хорошо.

Сказал слово свое вещее, и ушел в пещеру.

Вернулся Доброжит, поднял в селе, всех снова, теперь уже к реке повел.

Искали в реке, неводами все дно взбаламутили, рыбы много поймали, а Милушу так и не нашли.

А когда прошли все сроки, и не дождались родители никаких вестей о доченьке единственной, собрались в общинной избе на совет.

Привели старшие браться Любодара, в круг поставили, не дали слова молвить.

— Отныне нет у тебя рода племени, и как звать тебя нам неведомо. Иди, ищи свою долю по всем четырем сторонам света белого.

Поклонился Любодар родичам, и клятву дал: «Пока не найду сестрицу, не вернусь».

Тайно, от строгого мужа, мать Млада, напекла пирогов, да у самой околицы и оставила, да армячок новый, да лук со стрелами.

И пошел отрок по лесам и весям, клятву свою исполнять.

4.

Морской царь, всем ведомо, любитель быстрой езды, управлял колесницей стоя, азартно понукал морских коньков, и даже и не заметил, что за спиной у него Милуша сидит.

И только когда во дворец свой украшенный самоцветами прибыл, тут и открылась правда.

— Опять девчонка, — сокрушенно сказал морской владыка, озабоченный выдачей замуж своих многочисленных дщерей.

— Да еще и колченогая, — Добавил он, глядя, как тяжело девочка слеза с его колесницы.

— Не шуми, строгий властелин, — это уже навстречу Белорыбица, жена его любимая, выплыла павою.

— Я суровый — но справедливый, — целуя жену в пухлую щеку, оправдывался муж.

— Пожалеть ее надо, злые люди ее живую вслед за мертвым путешествовать отправили.

— Да, я что, пусть живет, где десять, там и одиннадцать, — сдался суровый на вид царь.

— Да, ты сдурел царь-батюшка. Ее самоцветами одарить, да отцу с матерью вернуть.

— И то верно, матушка, как я же ты все ладно рассудила. Белорыбица ты моя сладкая.

И они обнялись: огромный бородатый мужчина с ластами, вместо ног, и полу — рыба, полу — женщина,

Смотреть, как эти странные морские чудища целуются девочка не стала, подхваченная под руки обретенными сестрами, была проведена в девичью, где впервые уснула спокойно и сладко в огромной жемчужной раковине, под атласным одеялом, и на подушке из благоухающих водорослей.

А потом про нее словно все забыли, Морской царь, то суды между рыбами судит, то в кораблики играет. А Белорыбица, приданное по сундукам пересчитывает.

Милуша, учила морских дев, узоры вышивать, с птицами-лебедями да красным солнышком.

Однажды самая младшая из дочерей царя подводного, позвала Милушу с собой на прогулку по дну морскому.

Плавали, плавали на коньках, и остановились у развалин дивного терема: даже сквозь буйные водоросли светился солнечным цветом илектр-камень.

— Давай подплывем поближе. — Стала проситься Милуша.

— Что ты, что ты. Это место проклятое, здесь жила царевна, Перуна дочь, непослушная. За то, что ослушалась батюшку, да простого рыбака полюбила, разрушил он ее дворец, и влюбленных погубил.

Здесь теперь только щука и прячется. Щука, коварная ведьма, а если хочешь каменьев дорогих, так тебе батюшка их подарит, я сама слышала.

Но Милушу манили к себе чертоги заброшенные, сошла она с колесницы, и отправилась в самую чащу огромных, колышущихся водорослей.

Царевна уплыла, а девочку с ног сбила огромная рыба, та самая щука, хранительница развалин.

Рыба в старуху обернулась, волосы из тины, платье чешуей блестит, словно золотом, а на шее безобразной бусы невиданной красы из жемчужин, разноцветных. В груди горит электр — самоцвет, прозрачный, а в нем застывший навсегда, паук.

Милуша еле поднялась, но как ни в чем не бывало, поклонилась в пояс щуке.

— Государыня щука, не подарите ли вы мне маленький самоцвет?

Щука, губами выпяченными прошамкала — А на что тебе, утопленнице, такая редкая вещь?

— Меня скоро на землю матушку отпустят, а я болезная, может вот этот кусочек солнца, прибавит мне здравия.

— Глупая девчонка, а цена твоя какая за самоцвет?

— Я отработаю. Вышивать могу, петь, буду вам на ночь сказки рассказывать.

— Эх, дешево откупиться хочешь, дай мне, то чего у тебя пока нет.

— Это что же?

— Не хочешь платить, так пошла я, спать, уже окуньки мне перину взбили.

— Нет, согласна я. Дайте мне вон тот самый яркий, самый прозрачный.

Потемнела вода у входа в пещеру, забурлила, тину поднимая, если бы не держала узду Милуша, коньки бы в страхе уплыли. Из — под жабр, достала щука-ведьма самоцвет размером с яйцо клеста, на ладонь девочке положила.