Счастливая уплыла Милуша во дворец к Морскому царю. Для самоцвета сшила мешочек холщовый, туда бусинку положила, на шею повесила.

И действительно помогал солнечный камень, сил прибавилось у Милуши, и ножка меньше болела.

Беззаботная жизнь настала у девочки, казалось, и не вспоминала она о доме, под атласным одеялом спалось так сладко, и долго, но однажды приснился ей Любодар.

Видит его Милуша с котомкой за плечом, шагающим все дальше и дальше от родного дома. И никто не машет ему вслед платками, не провожает.

А встречные на телегах, едущие отворачиваются, и даже плюют вслед.

Проснулась девочка вся в слезах, братик, ни в чем не повинный, из-за нее на скитания обреченный.

Разбудила сестриц — красавиц: «Ведите меня к своему батюшке, Морскому царю, я ему петь буду».

Царь с женой в трапезной вкушали икры черной и красной, вина греческие, и присланную в подарок Ярилой, амброзию.

Но вот в трапезную, сияющую жемчугами, и алмазами вошла девочка утопленница, и запела, словно дева-птица Алконост, печально и безысходно.

Где ты братушка, где ты миленький,

Правда кривдою обернулась,

Доля с Недолею обменялись.

Нет теперь у тебя дома отчего,

Дождь да снег над тобой измываются.

Сердце горькой кручиною мается,

От навета людей неправедного.

Как же рыбкой поплыть мне к берегу,

Птицей встать на крыло и взлететь высоко,

Заступиться за жизнь твою, горемычную.

Да сомкнулась вода надо мной,

Глубина давит тяжестью.

Не увидеть мне солнца красного,

Не спасти тебя, родный братушко.

Льется песня — причитание под сводами дворца подводного, кручинится царь морской и жена его плачет.

А на морях, озерах и реках, от той кручины, волны все корабли к берегам несут, где к пологим, а где и к скалам. Свейский корабль к брегу песчаному пристал, бурю переждать, а псковская ладья о скалы белые Буян острова разбилась.

Смолкла Милуша, поклонилась в пояс своим спасителям: «Отпусти меня батюшка морской — царь на землю. Брата спасать».

— Уж так тому и быть, самых быстрых коньков тебе дам, ступай, не люблю я печалиться.

Отказалась девочка от одежд княжеских, от самоцветов и кораллов, у нее под рубашкой самоцвет душу грел, взяла только плащ, из чешуи рыбной, от дождя защита, и уплыла наверх к солнцу и к жизни.

5.

По земле щедрая осень идет, одаривает поля и огороды урожаем, радует солнцем и теплыми последними денечками.

Пока Милуша в подводном мире гостила, на земле уже семь лет прошло.

Нет покоя Любодару, идет от городища до городища негде жить надолго не остается. И хоть не виноват он в пропаже сестры, но сам себя корит, душу мучает.

Тяжко без роду племени скитаться, то в одном месте остановится, поможет дом строить, да дальше пойдет. В другой раз лес корчевать примется для общины, а сделав дело — уйдет, как ни просят остаться.

В одном городище, надолго задержался, прослышал про ювелира знатного, пошел к нему в ученики, решил сестре венец сделать. Венец вышел на славу: витой обруч, а к нему кольца височные, украшенные бусинками ажурными из тонной филиграни, на кольцах птицы Ири-рая — Сирин и Алконост, нанесены.

Рукотворничал, а сам представлял сестрицу, невестой, как оденет ей венец, для долгой жизни в любви и согласии, да для прибавления рода.

Положил готовый венец в сумку холщовую, да из детинца и отправился было дальше скитаться, да на торжище услышал смех, туда поспешил.

Народ представление смотрит, потешается над глумами скоморошьими: над жадными воеводами, да хитрым воином, что из топора кашу варил, да бабу-Ягу за Кащея сосватал. Петрушка со щеками свеклой выкрашенными, шутки прибаутки пел, сам себе на дудках подыгрывал.

Повеселили шуты юношу, позабавили, но жжет венец в котомке, словно угли, зовет в дорогу.

За воротами на перепутье нагнали его веселые люди, а главный их, тот, что Петрушку играл, стал увещевать Любодара с ними, скоморохами по земле ходить.

— Вижу, нашей ты породы. Такой — же, как мы, перекати-поле.

— Нет, ваша душа песен да шуток просит, славы народной. А мне, моя, велит по свету скитаться, сестру искать.

И пошли скоморохи в одну сторону, а кузнец в другую.

Вот и в этот день, когда сестра Милуша на землю вернулась, Любодар по лесу шел, словно медведь шатун, и так грозен вид его, и темен взгляд, что испуганно бежит от него вся лесная живность, и даже нежить.

Хотели лесавки ему о встрече с Милушей рассказать, да побоялись гнева молодца.

Всего несколько саженей между братом и сестрой, да за густым подлеском не видно им друг друга. Но услышал Любодар песню — плач о себе, что снова девочка завела, рванулся к берегу напролом, да и угодил в медвежий самолов.

Задел ногой веревку, жердь, скрепленная веревкой, распрямилась, и пронзила Любодар насквозь.

Закричал от невыносимой боли юноша, Милуша к нему на помощь подоспела, да только уже поздно было, сукровица изо рта брата сочилась, поила родную землю.

— Вот и встретились, а ты и не подросла совсем, — прошептал Любодар, и хотел улыбнуться, да так и застыло лицо его — словно радовался брат, что в сады Ирия-рая ему дорога.

Прикрыла девочка рукой веки погибшего, вновь обретенного брата, и ни плача, ни слез не было, недетская тоска сковала ее сердце, сжала в тиски, и пожалела она, что жива, а не умерла.

6.

А слетались уже вороны на славную тризну, запах свежей крови, так вскружил им голову, что садились они без страха, на еще не остывшее тело брата.

А напрасно они не опасались! Увидела Милуша на шее одного из воронят, знак княжеского рода, обруч золотой. И быстрее молнии схватила птицу за лапы, налетело на нее воронье, хочет заклевать, да плащ рыбий, такой крепкий, что никакого вреда девочке от воронья нет.

Тут взмолился вожак стаи: «Отпусти моего вороненка, девочка, а я тебе службу сослужу».

— Спаси брата моего.

— Хорошо, будь по — твоему.

Полетел вороний вожак в Ирий, из коего Сварогом, верховным богом изгнан был, за карканье свое, тревожащее души и птицедев.

Ключи от рая у него запасные были, от потайной калитки.

Пробрался Ворон в Ирий-рай к источнику с живой и мертвой водой, да увидели его девы-птицы Сирин и Алконост, хотели уже шум поднять, да кары потребовать для ворона. Но вожак вороньего племени рассказал о сестре Милуше, да о брате ее, Любодаре: О том, как долго искал он сестру свою, а она о нем тосковала. И о трагической их встрече поведал. Заплакали птицы-девы от такой истории верности и любви, разрешили воды набрать ворону.

Вернулся ворон уже к утру, окропил юношу сначала мертвой водой, жердь в прах рассыпалась, а рана у Любодара исчезла без следа. Окропил живой водой, очнулся юноша, на ноги встал, словно от глубокого сна очнулся. Смотрит, вокруг стая летает, а рядом сестрица, любимая вороненка в небо отпускает.

Обнялись брат с сестрой, и путь им в отчий дом, неблизкий.

На одном из привалов показала девочка братцу самоцвет, словно осколок солнца. У мастера инструмент всегда с собой, поставил Любодар камень в самую середку венца, в лепестки серебряные, как только последний лепесток загнул, исчез венец, словно его и не было. Не зря предупреждали Милушу, что щука — ведьма .

Заплакала Милуша, да и Любодар опечалился, но порешили, что все, что не делается — все к лучшему.

— Я тебе еще краше венец, сделаю, только бы выросла.

Вернулись в отчий дом, к самому листопаду, уже поутру иней на траве и хвое, пахнет первым дымом затопленных печей в селении.

А весть о возвращении Милуши и Любодара уже вперед них до отчего дома дошла. Как вошли они в избу, поклонились родителям, а народ вокруг в избу набился, а те, кому места не хватило, во дворе толпятся.

Ради такой радости открыли бочку ставленого меда, десятилетней выдержки, курникам и расстегаям на столе тесно было. Молочные поросята блестели зажаренными спинками, щуки и осетры оскалились зубами.

7.

Зажил лучше прежнего Род клестов, правда Милушка не взрослеет, все в девчонках ходит. Уже женился ее братец, Любодар, уже матушку с батюшкой ей пестовать надобно, а она все в игры играет, да песни поет.

А еще с той поры, как вернулись брат с сестрой в отчий дом, нет прибавления в клестовом роду. Ни одного младенца, все женщины словно пустоцветы, цвели да плодов не приносили.

Стал роптать народ, на старосту браниться: «Это твоя колченожка виноватая! И не дитяти она, а нежить, оборотень лесной. Где это видано, столько лет живет и не взрослеет».

Даже брат любимый Любодар, на Милушу косо стал посматривать, и его жена праздная ходит.

И хоть жалко ему сестру, но себя жальче.

По приговору совета отвез Любодар сестру к капищу очищающей силы.

Привез, и сам с сестрой остался. Не верил он, что нежить она, вот же и слезы горючие, и руки теплые, ласковые.

— Нет, братец, езжай домой, тебя там жена ждет. А может теперь, и детушки пойдут у вас.

— Не таи обиды, сестрица, как роду без кузнеца, как матушке с батюшкой без меня. Мы ведь с тобой младшие.

Уехал брат, а Милуша села под камнем, расстелила скатерть, что сама вышивала, да дары разложила: медка туесок, яблок из сада отцовского, рубашку, вышитую.

— Перун, мудрый податель благ земных и защитник, ты все таинства знаешь и мертвых и живых. Даруй мне смерть легкую, в помощь роду нашему, родичам моим в избавление от меня проклятой.

Зашумели дубы великаны, ветер стала валить сосенки и березки неокрепшие и ждала уже Милуша самого бога появления, но нет, из-за камня, появился Благовест, волхв — отшельник.

— Это кто же тут причитает, лес смущает, богов вопрошает?

— Это я Милуша, из рода с позором изжитая, никому не нужная.

— Да ведь это точно ты. Тебя уже давно и быть не должно, сколько раз за тобой Морена приходила, а ты ее с братом обманывала, вот и подослала она щуку-оборотня у тебя твое будущее забрать.

— Что же теперь? Не быть нашему роду, сгинет и следа не останется?

— Есть один способ, в грядущее уйти. Да, только я и сам не ведаю, вернешься ли.