Сергея назначили корреспондентом в отдел писем.

В первый же день его вызвал к себе в кабинет заведующий отделом Зиновий Романович. Сергей увидел за громоздким письменным столом сидящего боком к нему человека с густыми спутанными волосами, в мешковатом пиджаке, с расстегнутым воротом рубашки и распущенным галстуком. Заведующий что-то читал, держа перед собой левой рукой лист. В другой руке дымилась сигарета.

— Добрый день, Зиновий Романович! — сказал Сергей.

— Здравствуй, Сережа, — Зиновий Романович повернул лицо к вошедшему, посмотрел на него немного сонными глазами. — Садись… Очень хорошо, что ты, молодой журналист, попал в отдел писем, — заведующий говорил немного в нос. — Ты понимаешь почему?

— Наверное, потому, что отдел писем — это общение с читателями, связь с внешним миром.

Зиновий Романович промолчал, и Сергею стало непонятным, правильно ли он ответил.

— Основа журналистики — факт, — заговорил Зиновий Романович. — И немало интересных фактов приносят читательские письма. Изучая их, делая обобщения, редакция определяет злобу дня, как бы сказать, держит руку на пульсе быстротекущей жизни. Поток писем рождает темы для проблемных статей, новые рубрики. Наша газета дает регулярно целую полосу из писем читателей, и знаешь, она вызывает интерес. В общем, письмо — питательная среда для редакционного организма.

Сергей, напрягшись, смотрел на своего руководителя, не понимая, зачем тот рассказывает о вещах, известных ему еще с университета, да и по внештатной работе в газете.

А Зиновий Романович, словно почувствовав недоумение своего нового сотрудника, сказал:

— Я постарался побольше узнать о тебе, прежде чем брать в наш отдел. И ты, выпускник МГУ, уже сотрудничавший в газете, наверное, сидишь и думаешь: зачем старик это несет? Истины всем известные. Да. Но не все следуют им на практике. Знай же: наш отдел следует.

Сергей смущенно улыбнулся:

— Зиновий Романович, я вас внимательно слушаю.

— Отлично, Сережа. Внимательно слушать собеседника дано не каждому, а для журналиста оно совершенно необходимо. А то ведь как бывает? Изучив письмо, иной журналист составляет свою концепцию и, приехав на место, старается подогнать под нее жизнь. Отсюда и субъективное отношение к людям, неправильно построенные беседы. Такой корреспондент не выслушивает человека до конца, перебивает его.

Зазвонил телефон. Заведующий снял трубку:

— Слушаю… Иду. — Положив трубку на аппарат, сказал: — Главный вызывает. Возьми у секретаря первые попавшиеся тебе три письма из тех, что мы оставили для работы в нашем отделе, познакомься и дай мне свои соображения.

Они вместо вышли из кабинета. Сергей посмотрел вслед начальнику — на пиджак в складках на спине, свисающие брюки на тощем заду — и подумал: «Как все же небрежно держит себя, одевается. Бумаги на столе расшвыряны. Весь какой-то раздерганный. У него, наверное, семь пятниц на неделе. А тут еще эти банальные рассуждения о важности писем в редакцию, необходимости для журналиста быть внимательным и объективным. Ну и попал я к руководителю! Чему у такого научишься?»

Таким было непосредственное впечатление от первой встречи с Зиновием Романовичем Карпухиным.

Но прошло время, совсем немного, и Сергей понял ложность первого впечатления. Зина, как называли Карпухина в редакции, оказался на редкость сосредоточенным человеком, с отличной памятью и гибким умом. Карпухин как отлаженная электронно-вычислительная машина немедленно выдавал необходимую информацию или предлагал решение вопросов, вспыхивающих один за другим на экране редакционной жизни.

Кроме того, Карпухин был добр и скрупулезно порядочен в работе, в отношениях с людьми. Над его ангельским терпением в работе с начинающими журналистами добродушно посмеивались.

— Ну что, Зина, выдоил ты наконец из этого молодого козла молоко? — спрашивал кто-нибудь из коллег.

— Ничего, ничего, и зайца можно научить спички зажигать, — отшучивался Зиновий Романович.

Он бился, что называется, до последнего и, если убеждался — не выйдет из человека журналиста, выпроваживал его мягко и настойчиво из отдела. Благотворительностью он не занимался.

Сергею пришлось расстаться с Анвером. Тот после окончания МГУ уехал работать домой в Казань. Его зачислили в штат республиканской газеты. Конечно, Сергей грустил. Не было Сони, не было Анвера. Сергей привыкал к людям, а тут тем более — друзья. И какие!

Сергей и Анвер радовались успехам друг друга. А если случались творческие неудачи (не шел, скажем, материал), то не гладили друг друга по головке — ладно, мол, обойдется. Они старались найти первопричину неудачи. Кто виноват? Автор, редактор или ситуация?

— Сережа, — говорил Анвер, читая отвергнутую статью, — ты тут голосом пытаешься взять, аргументов мало… Понимаешь, не очень доказательно.

— Ты думаешь?.. — спрашивал Сергей, серьезно глядя на Анвера. — Может быть, может быть…

Анвер признавал творческое превосходство Сергея, говорил ему прямо об этом.

— Анвер, мне, конечно, приятна твоя оценка моих возможностей. Просто ты еще не раскрылся. Вернее, не начал раскрываться. Не было должных импульсов. У меня были.

Конечно, у Сергея были еще друзья — школьные, университетские, но дружба с Анвером отодвигала их в тень. О потере Сони он рассказал только Анверу. Не только о ее замужестве и отъезде за рубеж, но и о том, что для него значила Соня.

И вот такой человек, как Анвер, уехал. Уехал поверенный его души.

Они писали и даже звонили время от времени друг другу. Договорились провести вместе отпуск. Анвер приглашал под Казань на Волгу.

…Мимо Сергея прошел странный автобус — двухэтажный, открытый с боков. Железные стойки поддерживали потолки первого и второго этажей. Автобус был почти пустым — только на первом этаже сидели мужчина и женщина. Автобус остановился, Сергей добежал до него, вошел на первый этаж, автобус тронулся по пустынной Садовой, и вдруг впереди открылось море, его синева хлестнула по глазам. Автобус помчался к нему и, достигнув, пошел вдоль моря по Феодосийской набережной. Сергей узнал ее.

Пара, сидящая в автобусе, медленно поднялась и подошла к Сергею.

— Ты не узнал нас, Сережа? — спросил мужчина.

И теперь Сергей увидел молодых бабушку и дедушку такими, какими они были изображены на фотографии в семейном альбоме в годы своей юности: она — в широкополой шляпе и длинном платье, он — в шляпе-канотье и пиджачной паре.

— Сереженька, как я рада, что снова вижу тебя! — воскликнула бабушка.

— Я знаю, ты хочешь написать обо мне повесть, — сказал дедушка. — Ее главная идея — возродить большевистские традиции в твоем времени, развить их. Ты понимаешь? А теперь прощай, меня ищет контрразведка белых…

Сергей проснулся. Все было так явственно. Он сел в постели. За окном рассвет теснил ночь. Серело.

Сергей встал, заходил по комнате, возбужденный сном… «Как же так? Ведь я обещал бабушке написать повесть о деде. И ничего, ничего не делаю. Надо срочно начать. И писать о необходимости возрождения революционных традиций».

Сергей рассказал о сне родителям, и Любовь Ионовна резюмировала:

— Значит, ты думаешь о повести. У тебя сейчас внутренняя подготовка, а это тоже работа.

А Федор Тарасович посоветовал:

— Изучи время деда по газетам тех лет, трудам историков, мемуарам, иначе твоя работа будет дилетантской. Почитай художественную литературу, чтобы почувствовать дух, колорит эпохи. — И добавил после некоторой паузы: — Большое дело ты затеял, сынок.

Сергей вспомнил давнишний разговор с бабушкой. Елена Анатольевна, зная о желании внука написать повесть о Придорожном, по существу, первая сказала то, что сейчас говорил отец. Сергей записал разговор с ней на магнитофонную ленту. У него даже образовалась маленькая фонотека. Там были записи семейных «пятниц» и вот эта…

Он ушел к себе, разыскал нужную кассету и включил магнитофон. Сергей услышал голос бабушки.