А вот чего я не видел — был лежавший на песке убогий человечек, скрытый от меня двумя желтыми чемоданами, старик, доживавший свои дни в унижении и страхе. С тех пор как штурмовик перебил ему крестец, старик не мог подниматься без костыля, который для этой цели был воткнут в песок рядом с ним.

Должно быть, он испугался, увидев, как я, пригнувшись, подбираюсь к консервным банкам. Вдруг я заметил костыль, который поспешно передвигался к другой двери барака. На этот костыль опирался сгорбленный карлик, с криком захлопнувший за собой дверь. Прежде чем я успел опомниться, дверь позади меня тоже захлопнулась, и кто-то навалился на нее. Я отбежал на середину барака и остановился, опершись о столб.

Было очень тихо и сумрачно. Но именно этот безмолвный полумрак подавлял и лишал соображения. Тишина стучала в уши, как набухающий поток, который словно уносил меня все дальше и дальше от людей. Но я знал, что нас разделяет только тонкая дощатая стена. Меня бил озноб. Вместе с проблесками света сквозь щели в стенах проникал взволнованный гул. Кто-то жаловался тонким фальцетом: «Он хотел поджечь барак!»

«Он» — это был я, а голос принадлежал старику. Я был рад услышать человеческие голоса и едва ли не благодарен старику — легче было перенести несколько тумаков, которые неизбежно мне достанутся, чем гнетущую тишину в бараке.

Гул внезапно перерос в дикий рев. Раздался топот ног по песку. Только теперь до моего сознания дошло, кто были люди за стенами барака. Получить взбучку от евреев! Ярость и стыд заставили меня вскарабкаться вверх по столбу. Почему я раньше не подумал об этом? По стропилам на крышу — и я свободен. Стоя на четвереньках, я стал давить спиной на доски крыши, как вдруг распахнулась дверь. Они ворвались в барак, крича и жестикулируя, впереди — карлик. Поступь его совершенно изменилась. Он шел, гордо выпрямившись, опираясь на свой костыль. Ведь не кто иной, как он, первый обнаружил злоумышленника. Он осклабился, приветствуя меня, как старого знакомого, поднял высохшую руку и сказал:

— Вот он висит под потолком!

Все подняли головы и уставились на меня. Теперь они стояли подо мной. Я не отрываясь смотрел в их лица, слившиеся в сплошную коричневую массу.

— Пустите, — сказал старик с великолепным жестом.

Масса подо мной раздалась в сторону, и тогда старик начал свою жестокую игру.

— Слезай, — произнес он повелительно.

От ярости я готов был плюнуть ему в лицо, но подавил свое желание, глядя на стоящих вокруг него людей. Вид у них был вовсе не грозный, они казались скорее изумленными и словно чего-то ожидали. Эти люди, всегда готовые к тому, что их вот-вот сгонят с насиженного места, люди, которые испокон веков скитались по всему земному шару, хотели хоть раз поглядеть, как ведет себя чужой затравленный человек. Полагаю, что я представлял собой не слишком утешительное зрелище.

Свесившись вниз, я злобно оскалился.

Карлик удовлетворенно кивнул, словно не ожидал ничего иного.

— Джеки, поди сюда, — приказал он широкоплечему парню. — Нагнись-ка!

Кряхтя, старик взобрался на подставленную ему спину, поднял свой костыль и, старательно прицелившись, ткнул им мне в ребра.

Я метнулся в другую сторону, но это нисколько не помогло. Костыль снова настиг меня. Я броском передвигался то вперед, то назад, но и это было напрасно, Я полз вперед, сколько хватало сил, но за мной неутомимо следовал костыль старика. Так гонял он меня под тлевшей от зноя крышей. Я до крови разбил себе колено об острый край балки, исцарапал спину и живот. Я слышал довольное кряхтенье карлика. Для него это был великий час, о котором он мечтал с того момента, как сожгли его дом. Я не помню, какие чувства, владели мною тогда, но я твердо знаю, что больше всего меня возмущало поведение парня, который с тупой покорностью возил на себе старика.

Наконец один из мужчин подошел к карлику — тот самый, что сидел возле барака.

— Оставь, — сказал он. — Я хочу поговорить с ним. Эй, вы там, наверху, — обратился он ко мне, — отдайте спички и ступайте себе.

— Нет у меня спичек, — буркнул я. У меня на самом деле не было ни одной спички, и мне было нечего ему отдавать.

— Видели вы такого упрямого дьявола? — ошеломленно заявил старый еврей.

Пока он уговаривал меня, я изо всех сил нажимал спиной на доски. В конце концов одна из них поддалась, и я выбрался на крышу. Свет и воздух приняли меня в свои объятия. Одним прыжком я очутился на земле. Все тело у меня болело. Я пустился бежать. Меня переполняли неизъяснимые чувства.

Утром и вечером на бараки ложилась тень Пиренеев. Когда выпадала роса, их крыши поблескивали, как старое серебро, и серые стены окутывал седой туман. Днем они иссыхали на палящем солнце, доски и балки скрипели под напором гнетущего зноя.

Однажды в такой час я вел переговоры с поваром. Мне нужны были кости для Бобби, которого я «продал». Я думал, что такой ценой успокою свою совесть. Я договорился, что натаскаю повару полный бак воды — целый кубометр. Таскать приходилось от колонки — добрых шестьсот шагов в один конец. Я положил на плечи палку и носил по четыре ведра сразу.

В тот день я узнал, что значит работать до полного изнеможения. От природы не очень крепкий, я ослабел от голода и жары. Тяжесть, лежавшая на моих плечах, вдавливала меня по щиколотки в горячий песок, и уже в первый рейс я обливался потом. Были в этой воде амебы или нет — я вынужден был пить ее, чтобы восстановить количество испарявшейся из меня жидкости. Я пил воду литрами. Чем больше я пил и чем больше таскал ведер — тем больше и тяжелее становился комок, бешено колотившийся в моей груди. И, хотя, каждый раз возвращаясь с ношей, я клялся себе, что больше не пойду, мысль о Бобби гнала меня снова и снова. Последние ведра я тащил почти ползком. Наконец бак был полон, и повар швырнул кости мне под ноги.

Но все оказалось напрасно: Бобби не притронулся к костям. Я на его месте тоже не стал бы их грызть. Брать еду из рук такого типа, как я? Нет, лучше голодать!

История эта началась несколько дней назад, с появления в нашем бараке «профессора». Он вошел к нам с мешком в руках и выразительно посмотрел на Бобби. «Профессор» не сказал ни слова, но каждый и без того понял, какая участь ожидает собаку. Никто не шевелился. Затаив дыхание, мы не сводили глаз с огромного человека и маленькой собаки, которой был уготован мешок. «Профессор» поднял руку, словно призывая к молчанию неистовствующую толпу, хотя все мы и так молчали.

— Через несколько минут, — начал он, окинув нас беглым взглядом, — пес хорошенько наглотается воды, и ему будет крышка.

Он произнес это очень убедительно. Но кое-кого ему так и не удалось убедить — самого Бобби. Никогда еще мы не видели пса в такой ярости. Шерсть у него встала дыбом, он поводил своими огромными отвислыми ушами и, вытянув вперед тупую морду, поставив торчком короткий хвост, медленно теснил «профессора».

— Все дело в эпидемии, — оправдывался «профессор».

Но Бобби, который явно не подозревал, что является рассадником заразы, не оставлял свою жертву. Быть может, ему передалось наше безмолвное волнение, — громко ворча, он прижал «профессора» к стене барака. Нельзя было не смеяться: огромный тучный человек трепетал перед тощей собачонкой.

Я и раньше знал, что три центнера живого мяса, составляющие «профессора», непрестанно дрожат от страха перед микробами. Я ни разу не видел, как он пьет воду, потому что кипяченой в лагере не было. Чтобы хоть немного утихомирить терзавшую его жажду, он по многу раз в день обливался у колонки, где Том в поте лица своего качал насос. Таким способом «профессор» надеялся уберечься от дизентерии. Осторожность его, по сути дела, была разумна, лекарств у, нас не было. Но картина, которую я увидел сейчас, — здоровенный, что твой бык, толстяк прижался к стене, и его жирные щеки трясутся от страха: ведь, коснувшись собаки, он неминуемо заболеет, — эта картина лишила меня всякого самообладания. Я хохотал. Я выл. Мы гоготали и ржали на все лады.