По краю поляны несся Лешка. Левой рукой он держал за лямки рюкзак. Ему наперерез кинулся высокий парень в камуфле, растопырив руки, чтобы поймать его в охапку. Лешка метнулся влево, его словно потащило – и он, не разбирая дороги, влетел в самую сердцевину яйца. Я шарахнулась – яйцо, словно его разбудили, колыхалось и подскакивало. Вслед за Лешкой кинулся тот самый парень в камуфле.

Я споткнулась и, отчаянно брыкнув воздух, перескочила через лежащее тело. Это был кто-то совсем незнакомый – не наш, но и не камуфлированный, а просто мужик в распахнутой куртке.

– Витька!… – заорала я. – Витька!!!

Но он не ответил. Если бы он был на поляне – ответил бы!

Тут меня схватили за руку так, что не вывернуться. И тут же вырвали камеру. Это были два дядьки в камуфле с совершенно безумными рылами.

– Витька!!! – в третий раз заорала я.

Вдруг они дернулись – что-то затрещало в кустах, в еловом сухостое за ними!

– Витька, беги!… – вопила я, вцепившись в обоих сволочей мертвой хваткой. – Беги, слышишь?!. Беги!…

Яйцо меж тем распухло в два раза и раскачивалось, будто собиралось сняться с места и покатиться на нас троих. От него по воздуху пошла ледяная волна, первым под нее попал мужик, на чьей шее я повисла. Он покачнулся, зарычал и рухнул вместе со мной.

Мне повезло – я отгородилась им от этой волны. И тут же ощутила жар.

– Откатывайся, дура! – с этим воплем второй выпустил меня и помчался прочь. Я откатилась и поняла, что он спас меня от смерти. От лежащего в полутора метрах от меня человека шел дым – шел из ворота камуфляжного комбинезона, из рукавов, из щели между штанинами и башмаками. Я поняла, что человек там, внутри, горит!…

Дико вскрикивая, я отступала на четвереньках. Ужас, неописуемый ужас окружил меня со всех сторон, и дымчато-белое яйцо вдруг показалось единственным прибежищем. Там была прохлада! Я поднялась на ноги и, обойдя плоско лежащий на траве пятнистый комбинезон, пошла к яйцу…

– Назад! Кому говорю! Назад!

Я уже не знала, кто это зовет. Возможно, даже Витька. Потом я оторвалась от земли и поплыла по воздуху. Голова болела так, что уж лучше помереть…

– Ничего, ничего, выплывем… – слышала я чужой голос. – Погоди помирать, выплывем, выплывем…

– Значит, подведем итоги, – стараясь, чтобы голос получился спокойным, сказал Витька. – Лешку ты своими руками похоронил. Вовчик был вместе с Лешкой. Наверно, по сей день в лесу лежит. Может, даже и живой… Ребята говорили – можно на целую неделю выпасть. Людей даже хоронили, а потом как-то случайно обнаружилось, что они воскресают…

– Я вот в окопе воскрес, – проворчал Феликс. – Надо же – мертвый, а отрыл…

Они заснули, кажется, одновременно, не успев договорить, и проснулись одновременно, разбуженные солнцем – которое, кстати, стояло уже довольно высоко. Оба, потомственные горожане, не имели привычки определять время по солнцу, но Феликс, более опытный по части природы, полагал, что уже около девяти утра.

– Где Машка – непонятно, – Витька помолчал, сопя. – Она была по ту сторону яйца, когда нас туда затянуло. Фоменко – или в плену, или вообще… Рюкзак с ноутбуком пропал.

– А ты умел работать в Лешкиной программе? – задал резонный вопрос Феликс.

– Я бы разобрался!

Витька врал – разобраться в поворотах сетчатого рулона, изображавшего вселенную в двухмерном облике, и причудах ветвистого дерева, изображавшего время, на которое нанизан рулон, мог только Лешка, что-то знал бывший бармен, в простоте души сварганивший гипотезу, а Фоменко был невеликим любителем электроники. Он больше промышлял в резиновых сапогах по всяким загадочным местам и добывал информацию.

Но назвать это беспардонным враньем тоже было невозможно – Витька полагал, что, добравшись до ноутбука, он выкопал бы текстовые файлы с донесениями Фоменко и со всякими историческими сведениями. Это добро в ноутбуке имелось – он сквозь дрему слышал, как Лешка заваливал Машку странными историями.

– Во всяком случае, я бы уточнил кое-что насчет марсельской петли…

Это уже было почти правдой – о Марселе Витька краем уха слышал.

– Он мне говорил про Марсель, но я не знал, бредит он, или это правда, – сказал Феликс. – Сам понимаешь – и раны инфицированные, и это… выпадение… Давай сдвинем лбы.

– Давай! – немедленно согласился Витька. – Про Марсель я знаю, что там был прокол между восемнадцатым и прошлым веком. Но, чем сидеть тут, как рак на мели, я бы лучше хоть в пятидесятые годы выполз…

Подумал и добавил:

– И стал собственным дедушкой…

– С тех пор одну я, братцы, имею в жизни цель – ах, как бы наконец добраться в этот сказочный Марсель! – неожиданно пропел Феликс. Трудно сказать, что больше поразило Витьку – мистическая уместность давней блатной песни, пасмурная рожа исполнителя или его залихватская удаль, которая сверкнула в куплете – и тут же растаяла.

– А Лешка что говорил?

– Он вот что говорил – в Марселе есть петля, но она дрейфует. Он такими словами объяснял, что ни один профессор бы не понял.

– Она что – в море сдвинулась? – спросил, вспомнив гипотезу бывшего бармена, Витька.

– Черт ее знает. Он говорил – ему чуть ли не ты идею подсказал про дрейф во времени, и он уже пробовал ее посчитать…

– Ни хрена себе!

– Тихо ты, деда всполошишь. И пса.

Мельник еще не знал, что в сарае сидит гость.

– Так вот, Марсель. Там на окраине есть старый парк. В пятидесятые годы какая-то студентка сидела там на скамейке и увидела совсем другой пейзаж.

– А белое пятно было? – показал свою хронопрокольную грамотность Витька.

– У студентки спроси. Она видела похороны в восемнадцатом веке, и поэтому все подумали, что девочка переутомилась и заснула. Но потом выяснилось, что на месте парка действительно было кладбище. Кто-то нашелся, вроде твоего Фоменко с Вовчиком, стали разбираться. Они сообразили, что это петля – и знаешь что сделали? Пошли рейдом по сумасшедшим домам.

– Их там не оставили как особо ценные экземпляры? – живо вспомнив действующую модель мироздания, осведомился Витька.

– Нет, они нашли несколько мужиков, которые утверждали, что родились в тысяча семьсот затертом году. Они были безграмотные, но говорили такие вещи, каких ни в одной книге нет. То есть, там действительно петля. В восемнадцатом веке она заякорилась во второй половине, и в двадцатом – тоже, очевидно, во второй половине. Но тут она не столько заякорилась, сколько дрейфует – Лешка это объяснял энтропией и еще как-то.

– Это иначе получается, – поморщившись, возразил Витька. – Не заякорилась, а там встречные потоки… два через одну дырку…

Он увидел, как живой, плакат из школьного кабинета биологии с кровеносной системой, с красными артериями и синими венами. Плакат держался перед глазами прямо в воздухе на бельевых прищепках и был куда более убедительным, чем на Вовчиковом чердаке.

– Один черт. Он говорил, что это – единственная надежная петля, за вход и выход которой он ручается.

– Еще что-нибудь говорил?

– Да много чего. Но я ведь тоже был малехо не в себе…

– Да-а…

Витька пожал плечами. В какую-то минуту ему казалось, что голова пухнет и вот-вот взорвется от всей информации, которой его наперебой снабжали Фоменко и компания. А вот теперь обнаружилось, что информации нет, одни обрывки – что-то про автотрассу в Нью-Мехико, которую называют дорогой в никуда, с исчезающими навеки автомобилями, что-то про падающие с неба ледяные глыбы, и вдруг – граната образца сороковых годов, подхваченная во второй мировой тонюсенькой струйкой времени, проскочившая в крошечный прокол и рухнувшая сверху тридцать лет спустя во двор калифорнийского дома.

– Во! – вскрикнул он вдруг. – Знаешь, что еще они обсуждали? Белый и багровый туман! Может ли быть так, что белый туман – это наш конец прокола в прошлое, а багровый – в будущее.

– Ну, что белый – в прошлое, я и сам догадался, – без тени улыбки ответил Феликс. – Тебе что-нибудь говорит такое слово – «сувлаплейн»?