Я схватил ее на руки — унести поскорей! Она замолкла, только смотрела глазищами — просветила насквозь, аж совесть у меня зачесалась…
Лопнула вторая струна, сама по себе. Третья…
— Финиш! — крикнула Римма. — Лично с меня — хватит! Детсад какой-то! Люди, через полтора квартала отсюда — Артур Давидянц и компания! У них магнитола, «Грюндиг!» Я — туда! Джентльмены и джентльменки, кто со мной?
Все переглядывались, пожимали плечами… Я чувствовал, что даже обидеться не имею права, если все, вот так, возьмут и уйдут. В самом деле, ерунда ведь получается…
И вдруг кто-то сказал:
— Погодите! Ребенок ведь плачет! Надо же разобраться!
Это сказала Таня. Кто-то ее привел, кто-то знакомил с нами, я особо не разбирался. Но сейчас мне понравилась эта речь про ребенка. Ксанку и вправду жалко…
Короче, как завершилась вся эта катавасия?
Ушла Римма. С ней еще четверо. Ну, ладно…
Нас пятеро осталось. «Спецы» не оставили надежды на магнитофон, остальные взялись за фантики с современным уклоном: «Что хотите, то купите, кибер-робот не берите!». Таня пыталась утешить Ксанку — у девчонки уже слезы катились горохом. И Таня вдруг сказала: — Борис, а давай сделаем, как она просит — походим по квартирам… А кто такой Агутя?
Пришлось объяснять, что Агутя — пустяк, детская выдумка, а все остальное — как знать? Ксанка целый день по двору гуляла, всего могла насмотреться и на ус намотать.
Так и решили — сходим. Закутали девчушку, отправились.
Не скажу, чтоб я шел с большим восторгом. Двор у нас большой, корпусов штук десять, в своем — соседей еще так-сяк знаю, а в остальных? Ладно, если здороваемся. И вот — стучать в двери к незнакомым людям: «Здравствуйте, я ваша тетя!» Дичь!
Но Таню это не смущало.
— Что ж такого? Праздник ведь! Поздравим, по-соседски. И будем действовать, как обстановка подскажет.
По словам Ксанки, выходило так, что в четырнадцатой квартире «живет невеста и ждет телеграмму». Соседка, вроде бы, эту телеграмму получила — и забыла передать…
— Ну, это же просто! — сказала Таня.
Позвонили соседке. В квартире было шумно, из-за двери тянуло пригорелым.
Открыла хозяйка, вся впопыхах: половина волос на бигуди закручена, остальные развеваются, как водоросли, фартук в муке.
— Опять кого-то ищут! — сказала она сердито. — Адрес надо точно узнавать, мо-ло-дежь!
— С Новым годом! — улыбнулась ей Таня. — Мы за телеграммой…
— Будь оно неладно! — всполохнулась соседка. — Забыла ведь! С этими пирогами всю голову потеряла! Сейчас, несу!
Пока она ходила за телеграммой, Ксанка успела поворчать:
— Голову потеряла… Хорошо хоть — быстро нашла…
И вот мы, еще не отхохотав над нашей ворчуньей, звоним в четырнадцатую, держа телеграмму перед собой. Здесь нас встретили иначе:
— Ой, голубчики! Идите, несите скорей! Наша-то сидит — вся закаменела. Не подступись! Я уж ей: «Ну, не доставили телеграмму, бывает, ну, завтра поздравит твой суженый-ряженый!» Так голову не повернет…
Мы прошли в комнату — там, на тахте, у окна, сидела девушка, сжавшись зябким комочком. Как будто не в комнате сидит, а в ледяной пустыне. Как падчерица в лесу, у Деда-Мороза: «Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная?». А девица уже и губ не может разжать, только смотрит огромными синими, как лед, глазами…
Мы отдали телеграмму. И девушка вздохнула так, будто после шести месяцев полярной ночи показалось наконец солнце…
…Еще одна квартира из Ксанкиного «списка». Тут на наше приветствие весьма раздраженно ответил хозяин, солидный дядек с таким внушительным носом, что мог бы рассекать им волны, как корабль.
— Слушайте, какой Новый год? Тут наши соседи такое учудили… Сами — в гости, а собак, чтоб в квартире не безобразили, — на балкон! Так псы-то — воют! Один устает, другой начинает! Празднуем, как в лесу!
— Я этих собак знаю, — выступила вперед Ксанка. — Это Тявка и Джуди. Они очень хорошие, воспитанные! А воют потому, что их забыли накормить! Спустите им еду на веревочке! Какой-нибудь кусочек или косточку!
— Косточку на веревочке! — саркастически повторил хозяин и вдруг смягчился: — В самом деле, чем животные виноваты?
Балконы в квартирах точно один над другим — попробуйте спустить сверток на веревочке с верхнего балкона на нижний! Но мы все-таки справились с этим нелегким делом — я и Таня, хозяева давали советы, а Ксанка покрикивала: «Джуди, Тявка! Потерпите, сейчас!» И собачонки отвечали радостным повизгиванием…
Новые подъезды, новые этажи. В одной из намеченных Ксанкой квартир нас, не спрашивая, кто и откуда, сразу потащили к столу. Хозяева радостно засуетились, объясняя:
— …что оно вышло-то! Напекли, нажарили — на целую роту! А молодежь, пойми их — в горах решили встречать, у живой елки! Рюкзаки, лыжи — за спину, и поминай как звали! А мы тут сиди одни, за таким-то столом.
Мы отведали кой-чего, уж очень аппетитно выглядели все эти салаты и заливные… Отведали, похвалили, а потом рассказали, что за стенкой у них, у хозяев этих радушных, — только в другом подъезде, — сидит сейчас одна-одинешенька старая женщина, перебирает пожелтевшие фотографии и плачет, потому что пойти ей некуда, про жизнь потолковать, повспоминать о близких своих, в войну потерянных, рассказать — некому…
Хозяйка тотчас все поняла. Засобиралась, платок пуховый накинула. Только и спросила:
— А вы ей кто, старушке-то этой, знакомые или как?
— Мы тимуровцы, — ответила сообразительная Таня. Больше и объяснять не пришлось…
Что еще мы успели свершить в странном своем походе? Починили пробки в квартире, где кое-как праздновали при свечах, а елка стояла погасшая. Подобрали «ничьего котенка», который плакал под лестницей, и нашли для него хорошего хозяина семи с половиной лет отроду. Предотвратили назревающую ссору ревнивых молодых супругов. («Не надо ссориться, скандалиться!» — убедительно сказала им Ксанка). И, наконец, заявила:
— Ну, все сделано. Может и Новый год приходить!
…Когда мы вернулись к себе, магнитофон прокручивал сквозь себя кассету за кассетой, гости выплясывали что-то весьма далекое от классического балета, некоторые, самые нетерпеливые, уже поглядывали на часы и на симпатично накрытый стол, а Ксанке давно пора было спать.
Самое странное, что девчушка и не возражала. Прихватив со стола конфету «Золотой петушок» — «для Агути», со всеми «поспокойночившись», удалилась в свои апартаменты, в свое царство «одушевленных» игрушек и милых выдумок…
— Хорошая девочка. И голова неплохая, и, главное, сердечко, — сказала Таня. — Как она радовалась, когда людям становилось лучше, веселее…
Я посмотрел на нее и подумал, что сама-то она, должно быть, славный человек, — кто другой, из наших девчонок или ребят, сумел бы справиться с не очень-то обдуманным нашим мероприятием? Она — в каждом случае — говорила то, что требовалось, и так, как было надо. Кажется, это называется такт…
Странным образом все перевернулось в этот вечер. Римма ушла, а я не чувствовал ни обиды, ни ревности…
Ближе к двенадцати мы погасили свет, зажгли таллинские витые свечи в чугунных подсвечниках… Таинственно двигались тени на стенах, на нашей крохотной елочке в граненых стекляшках маминой бижутерии вспыхивали и мерцали разноцветные огоньки, и где-то близко, за плечом у меня, светились тихие, внимательные глаза — вчера только совсем не знакомой девушки…
Хоть я и хозяин, пошел бы провожать — кого-нибудь из гостей, если б не Ксанка. Таня сказала:
— Вдруг ребенок проснется ночью, позовет — и никого нет! Испугается…
Я помахал им с балкона, — они шли весело, то рассыпаясь, то смыкаясь; Гарька, размахивая руками, рассказывал анекдоты. Немного щемило сердце; но ведь впереди — каникулы, телефон Танин я записал…
Успокоив себя этой мыслью, я пошел взглянуть, а как она там, Ксанка, горе мое и забота моя, чудик дорогой…
Зашел я со свечкой, чтобы яркий свет не разбудил сестренку. Посмотрел, как она спит, — хорошо, покойно, на правом боку, уложив ладонь под щеку…