И привидится же такое! Сплевываю через плечо трижды — говорят, помогает.

«Виллис» останавливается напротив домика, где разместился штаб. Рядом — большой дом, в котором отдыхает батальон. Выскакиваем из машины, разминаем занемевшие ноги. Под сапогами похрустывает.

— Хорошо подморозило, — радостно замечает комбат. Увидев дежурного по части лейтенанта Байрачного, капитан Походько приказывает ему немедленно поднять батальон — и в дорогу.

На востоке заалела кромка неба, становится светлее…

Улица наполняется топотом сапог, позвякиванием котелков и минометных плит, приглушенными голосами команд, как будто те, кто их подавал, не желали нарушать утреннюю тишину.

Все подразделения, весь батальон поднялся по боевой тревоге и стал в строй, кроме взвода пулеметчиков гвардии старшего сержанта Чопика. Байрачный, заметив их отсутствие еще в начале построения, послал за ними гвардии старшину Гаршина. Через несколько минут Гаршин доложил Байрачному, что пулеметчики окатывают друг друга водой из колодца — для взбадривания. Это, мол, после вчерашних именин. Чествовали Михаила Басова — видать, переборщили… Был же трофейный спирт…

Байрачный побагровел от негодования. Доложил комбату Походько о случившемся. Тот неодобрительно покачал головой и посмотрел на ручные часы. Затем, обойдя строй, убедившись в его боеготовности, объявил нам боевую задачу, которую поставил перед батальоном командир бригады Фомич.

В это время подоспели пулеметчики. Чопик с виноватым видом спросил разрешения у комбата стать в строй. Тот разрешил. Но сейчас же, подозвав к себе начштаба Покрищака, и Чопика, сказал:

— За грубое нарушение воинской дисциплины, за пьянку и опоздание в строй отправь его, — показал глазами на Чопика, — на трое суток на гауптвахту… И дайте ему дисциплинарный устав. Пускай подучит, если забыл обязанности командира взвода…

— Я, товарищ гвардии капитан… — подал голос Чопик.

Но комбат прервал его:

— Объяснений не требуется. — И, взглянув на Покрищака, добавил: — Отправьте его в штаб бригады, там в полуподвале пусть поостынет и хорошенько подумает о содеянном…

— Есть отправить на гауптвахту! — козырнул начштаба Покрищак.

— Товарищ командир батальона, я искуплю свою вину в первом же бою. Клянусь вам, — умоляюще смотрел Чопик на гвардии капитана Походько. — Потом, после боя, посадите, но не сейчас…

— Прекратить разговоры, — повысил голос комбат. — В бой идут люди, достойные высокого звания защитников Родины, звания гвардейцев. А вы… — он не договорил, стремительно обернулся к строю и дал команду двигаться.

Очевидно, ему, комбату Походько, надоело пристрастие Чопика к поздравлениям именинников с обязательными ста граммами. Надоело, и он решил отбить охоту к таким поздравлениям…

Проходя мимо Чопика, я подбадривающе кивнул ему, а сам подумал: вот к чему может иногда привести несерьезное отношение к делу во фронтовых условиях, да и не только во фронтовых, в армейской жизни вообще… Трое суток не быть со своим подразделением, которое идет в бой, — большой срок. За трое суток может многое случиться… Возможно, и комбат сожалеет, что Чопик не в строю, но не отреагировать на происшествие он не мог, не имел права.

Походько повел батальон форсированным маршем… Старался, пока грязь скована морозцем, словно пытался наверстать упущенное время. Но в колонне никто не роптал на трудности, даже минометчики и пэтээровцы, которым было тяжелее всех. Не роптали, возможно, из сочувствия к «потерпевшему» Чопику.

Село Ромашовка не такое уж и большое, но разбросанное: лепились домишки, как ласточкины гнезда, на холмах, разделенных широкими пологими балками или ложбинами. С трех сторон обступили его поля, а с юга легла межой тоненькая, как веревка, речечка. За нею на расстоянии метров трехсот темнел лес.

Чуть в стороне от хат — белый двухэтажный дом. Верхние окна зияют провалами, а нижние — целые. На подворье увидели общипанную со всех сторон копну соломы. Растащили ее, притрусили соломой землю, удобно расположились на краткий отдых…

Но такое приволье длится недолго. С рекогносцировки возвращаются командиры рот во главе с комбатом. И слышатся команды, и уже, гремя котелками, автоматами, минометными плитами, выстраиваются подразделения. Узенькими улочками бежим — даже щебенка выскакивает из-под сапог — на южную околицу села, к речке. Минометчики окапываются в широкой балке, окруженной огородами.

На околице пэтээровцы сворачивают направо, поближе к железнодорожному мосту, его во что бы то ни стало они должны удержать; автоматчики и пулеметчики — налево. За мост, на противоположный от нас склон железнодорожной насыпи, комбат послал взвод автоматчиков с двумя ручными пулеметами, чтобы враг не подступил к мосту.

Окапываемся за домиками, что спускаются к речке. Отсюда хороший сектор обстрела: все заречье, до самого леса, — как на ладони.

— Из лесу и заяц незамеченным не проскочит, — говорит Губа, — не то что человек.

Свой окоп Николай устраивает неподалеку от сарайчика, стоящего в стороне от подворья, около терновника.

— А, черт подери, копаться около моего хлева! — кричит газда — хозяин, — приближаясь к Николаю. На нем старый армячишко и поношенная каракулевая шапка. — Станут палить по вашему гнезду, и моя усадьба загорится. Лучше бы вон там копались себе, — показывает рукой вниз.

Николай, немного сбитый с толку такой аргументацией, какое-то время молча смотрит на моложавого, но небритого хозяина.

— Отсюда лучше видна местность, по которой могут наступать немцы…

— Что они, дураки туда лезть, где их будет видно! Будто нельзя иначе сюда добраться.

— Ну, если не полезут сюда, то и палить не будут. Значит, и ваш хлев целехоньким останется.

Аргументация Николая, кажется, подействовала на газду. Он присмирел, замолк. Но, уже возвращаясь в погреб, в котором, видно, пряталась семья, остановился, почесал затылок:

— А все же лучше, если бы делали окопы вон там, в низине… Страх берет… Только и моего, — и он кивнул облезлой шапкой на такую же, как и хлев, скособоченную избенку.

Меня вызвали к комбату.

Его командный и наблюдательный пункт расположился около пэтээровцев. Стены просторного окопа даже успели обшить досками. Узкие ступеньки устланы соломой, на дне окопа целая охапка. Все хорошо замаскировано. Отсюда еще лучше, чем из окопчика Николая, видно и Заречье, и лес, и подступы к мосту.

Докладываю. Капитан махнул рукой, чтобы я подождал. Все чем-то озабочены. Оказывается, разведка, которая пошла в лес во время рекогносцировки, до сих пор не вернулась.

— Им дали час-полтора, а кончается уже второй, — смотрит на часы Покрищак. — Будто сквозь землю провалились.

— Подождем еще четверть часа. Если ничего не изменится, пошлем новую группу. — Комбат кивает Байрачному: — Подготовьте трех бойцов. Желательно — из числа добровольцев. Не можем же мы сидеть как слепые котята и не знать, что вокруг происходит.

Байрачный, браво козырнув, побежал в свою роту.

— Вы, Стародуб, вместе с комсоргом, — комбат поглядывает на старшину Спивака, — организуйте что-нибудь поесть людям. И кухня, и машина с продуктами, видать, где-то застряли… Надо бы хоть картошки в мундирах. Люди не завтракали, а уже и обедать пора. Только давайте без чопиковских выдумок… Поинтересуйтесь, может быть, есть местное начальство, пусть поможет.

Идем по улице. Домики бедные, обшарпанные. Около площади, на которой возвышается серенькая церковь, поворачиваем налево. Проходим один, другой, третий двор. Видим дом под оцинкованной крышей, недалеко от него на подворье — колодец. Сруб дубовый, над барабаном выкрашенный навес. В стороне от колодца — конюшня. И кругом дорожки, вымощенные плитами.

— Неплохо, видно, живется этому газде, — говорю комсоргу. — Давай сюда!

— Э-э, — махнул рукой, — будто не знаешь, что богачи всегда скупые.

Заходим. Только открыли двери из сеней в дом — ударило приятным, аппетитным запахом жареного мяса. Даже слюна потекла и под ложечкой засосало. Здороваемся с круглолицей чернобровой женщиной. Она, ответив на приветствие, бросила с горячей сковороды румяно-желтый пшенник на стопку таких же, что остывали на широкой тарелке.