— Не скажете, уважаемая хозяйка, как нам дойти до местного начальства — старосты или как оно тут величается!

Сковородка выскользнула из рук, ударилась держаком о заслонку. У хозяйки дернулись губы, и она как-то вяло опустилась на табуретку.

— Вы как раз и попали, — качнула головой, — к старосте.

— Можно его? — комсорг не дает тетке опомниться.

— Сейчас позову. — Тяжело и будто нехотя поднялась с табуретки и поплелась в сени.

Заходит крепкий, похожий на цыгана человек в суконной бекеше, в черной островерхой каракулевой шапке. Снимает ее, переступив порог, мнет ее в руках. Несмело поздоровавшись, бросает косой взгляд на ярко-красные старшинские погоны комсорга. Дядя, наверное, подумал, что пришло большое начальство, когда столько красной китайки на погонах.

— Дело к вам короткое, — начал Спивак без агитации, — нужно накормить людей, потому что наши продукты еще не доставлены. Пока здесь нет новых властей, обращаемся к вам. Организуйте нам хорошую свинью или телочку, — Спивак загибает пальцы, — раз. Далее — мешка два картошки или мешок крупы или пшена. И, наконец, хлеба. — Комсорг, видно, в уме прикинул, сколько же нужно хлеба. — Ну, хотя бы пудов пять-шесть.

Хозяин, слушая, тоже загибал грязно-коричневые, толстые, будто комели, непослушные пальцы. Выдохнул лишь одно слово:

— Так!

— Дадим официальную справку с печатью. Все будет внесено в счет натуроплаты вашего села, — комсорг старался успокоить скисшего хозяина.

— Так! — кивнула черная чуприна. — С хлебом труднее. Да как-нибудь соберем… Куда прикажете все это?

— Может быть, где-то есть пара больших котлов…

Хозяин поспешил:

— Тамо, в высоком доме, была совхозная столовая. Котлы целые.

Выходим со старостой.

— Что-нибудь бы перекусили, — бросает вдогонку хозяйка. Спивак зыркнул на меня. Я опустил глаза.

— Спасибо. Нет времени! — крикнул из сеней комсорг.

Хозяин вывел из собственного сарая белолобую кряжистую телку. Она уже успела полинять и теперь бронзовела под солнцем рыжей гладенькой шерстью.

Около боковой стены дома на солнышке две красивые девушки. Черненькая — наверное, дочь хозяина, а русоволосая, видно, ее подружка. Стыдливо, но с неодолимым интересом стреляют на нас глазами. Спивак даже об камень споткнулся.

На улице говорю ему:

— Что, увидел несоюзную молодежь, выявил, так сказать, базу роста своей комсомолии и хотел, наверное, уже и агитнуть?

— А комсомолочки были бы хороши, — вздыхает тот. — Если тут надолго задержимся, проведу воспитательную работу…

Доложив Покрищаку (штаб батальона располагался через два дома от старостина), что задание комбата выполнено, мы торопимся к автоматчикам.

— Отказался от старостиных блинов? — кошу взглядом на Спивака.

— Как-то стыдно набивать глотку вкуснятиной, когда твои друзья сидят голодные…

Около КП толпа военных. Стоят в полный рост и пристально всматриваются туда, где железнодорожная насыпь пересекает лес. Пэтээровцы около своих окопчиков торчат как суслики около нор, чтобы при первой опасности нырнуть назад, спрятаться.

— Что там? — спрашиваем.

— Кто-то бежал по рельсам, — отвечает телефонист, — затем нырнул в посадку — и не видно.

Прибегает посыльный, передает приказ подполковника Барановского тянуть связь от КП батальона к штабу бригады.

— Где же расположился штаб? — интересуется Покрищак.

— В том высоком доме, что на северной окраине села. Там подвал и первый этаж целые.

Посыльный — ефрейтор из роты управления — отходит в сторону и подмигивает мне.

— Я видел Чопика, — таинственно сообщает, будто речь идет о каком-то очень опасном преступнике. — Сидит здесь, при штабе, в подвале. Просил передать ему курево, если есть.

Достаю пачку трофейных сигарет. Немецкий эрзац. Слабые, будто начинены половой. Наскребаю на дне кармана горсть махорки — нашей.

— Ну, как он там? — спрашиваю.

— Рыжее стал, чем был, — невесело усмехается, — небрит, только глаза синеют…

— Бежит! Бежит! — вдруг докатилось с правого фланга: оттуда лучше просматривается заречье между насыпью и опушкой леса.

Из глубины леса послышалась глухая скороговорка автомата. Вскоре и мы увидели одинокую фигуру. Еще издали распознали сержанта Вичканова. Это он с двумя бойцами ходил в лес на разведку.

— Немцы… Там! — выкрикнул отрывисто сержант за несколько метров до КП. — Много! Петр и Иван… — махнул правой рукой. Никак не мог перевести дух. Снял шапку, вытер вспотевший лоб и, немного успокоившись, добавил: — Батальона два — не меньше, а может быть, и целый полк. Пацанва. Стреляют плохо, но бегают, гады, как борзые.

Мы слышали и раньше, что на этом участке фронта орудует, кроме других, и «детская дивизия», состоящая из шестнадцати-семнадцатилетних солдат. Есть даже полк гитлерюгенда.

Вичканов, умывшись, снял порванную в нескольких местах шинель. Глянул на старшину Гаршина и, как бы извиняясь, бросил:

— Это когда через терновник пробирался.

Гаршин не придал его словам значения: наверное, думал сейчас о тех двух — Иване и Петре, которые уже не вернутся в родную роту.

— Ты же ранен! — выкрикнул какой-то молодой боец.

— А чего кричишь, будто я не знаю, — кривится от боли Вичканов. — Потому и раздеваюсь, чтобы кто-нибудь перевязал.

Позвали Лиду Петушкову. Пока она обматывала бинтом его левое плечо (рана неглубокая — чиркнуло по касательной), Вичканов рассказывает о встрече с гитлеровцами.

Туда, в дальний конец леса, они втроем прошли в полной тишине. Кое-где синички нарушали тишину. Ближе к опушке услышали шум и вражьи голоса. Залегли — и уже ползком, чтобы не быть замеченными, добрались до немцев. Они как раз обедали. Бряцали котелки, звучали громкие команды.

— Расположились, паразиты, как дома. Обедают…

«Вот я вас накормлю!» — прохрипел Петр. Я не успел на него и цыкнуть, как он дал по скопищу автоматную очередь. Не промазал… Ну, думаю, если уж мы демаскировались, терять нам нечего. Нажимаю на гашетку. Иван тоже строчит. Говорю Петру и Ивану: «Отходите быстрее, я прикрою!» Да разве оторвешь от такого зрелища. Хлопцам, наверное, впервые пришлось увидеть, как враг под их пулями мечется и падает… Опорожнили диски. И, вместо того чтобы отползти в чащу, поднялись — сказано, молодо-зелено — и рванулись в лес. Обоих скосило.

Вичканов умолк. Его смуглое лицо было суровым и мрачным. Глубоко вздохнув, он, будто стесняясь своей откровенности, сказал:

— Мне тоже пришлось драпать… В Чебоксарах перед войной занимал призовые места в кроссах. Но так бегать, как сегодня, не приходилось. Наверное, хотели схватить меня живым. Видно, «язык» нужен… Гнались за мною долго. А может быть, как и у меня, патроны к автоматам кончились.

Комбат Походько сообщил по телефону донесение разведки Второму — так кодировался начштаба бригады подполковник Барановский. Из других источников тот уже знал, что в направлении Ромашовки двигается полк противника в составе двух батальонов каких-то курсантов, не получивших еще офицерских званий, и одного «волчьего», то есть бывалых, обстрелянных фронтовиков.

Барановский приказал гвардии капитану Походько дать своим батальоном встречный бой в лесу… Нам, командирам, комбат сообщил об этом приказе без видимого энтузиазма. И ему и нам казалось, что лучше держать оборону, пока подойдут наши танки. А тогда уже контратаковать противника. К тому же мы занимаем достаточно выгодную позицию, уже хорошо окопались. Сектор обстрела отличный. Ни одна тварь не пролезет ни к мосту, ни к селу…

Но у Барановского были свои соображения: зачем, мол, подпускать врага под самый нос? Он закрепится в ближнем подлеске и не будет давать нам покоя ни днем, ни ночью — и огнем, и постоянными атаками. Лучше разгромить его на подступах к селу, пока не окопался, не закрепился.

Тоже резонно, если не брать в расчет, что у врага целый полк, а нас всего батальон…

Походько — не по уставу — попытался было связаться с комбригом Фомичом, доложить тому о сложившейся ситуации, быть может, тот повлиял бы на Барановского… Но связь установить не удалось… А приказ есть приказ, его надо выполнять. После разберутся, чья правда. Но «после» бывает поздно…