Молчим, будто парализованные. Теперь каждый из нас понял, что гнали мы через весь участок леса не полк, даже не батальон. То был просто отряд из нескольких десятков человек, который действовал как головное походное охранение. Он и ввел нас в заблуждение. И лишь теперь мы столкнулись с главными силами противника.

— Огонь! Огонь! — тормошит нас крепкий и властный голос Байрачного. Это была последняя его команда в том бою.

Сердито, гулко барабанят на флангах «станкачи», немного тоньше, но не менее яростно тарахтят ручные пулеметы, сыплет сухим горохом каждый автомат.

Серо-зеленая волна откатилась и растаяла в черном лесу.

Атака захлебнулась, но гаубицы бьют, мины звякают, да и пулеметы их не стихают. Наши ряды очень поредели. Офицеров не осталось ни одного: командир первой роты погиб, командир второй — Байрачный — ранен. Взводных тоже не слышно. А только что пуля скосила и зампостроя.

— Может быть, по ту сторону просеки где-то все-таки притаилась «кукушка»-снайпер. — Губа дает очередь по верхушкам деревьев. — Не иначе, бьет, гад, прицельно, в первую очередь по офицерам.

— Может быть, и так, — соглашаюсь, — но отсюда ты его не нащупаешь.

— Там к чему-то готовятся, — тихо говорит комсорг, — видно, хотят обойти нас.

— Ну, так давай командуй, — говорю ему. — Ты же здесь самый старший по должности.

— Так я по-настоящему и не умею, — признается он, — я же самое демократичное пятно в армии, как сказал бы Николай Губа.

— Не время для шуток. Командуй, а то те пойдут в обход, и мы окажемся в кольце.

— Слушай мою команду! — выкрикнул комсорг Спивак.

— Слушай команду комсорга! — прокатилось по цепи.

— Пулеметчикам оставаться на месте, вести огонь, автоматчикам отойти на тридцать — сорок метров в глубь леса. Залечь. Прикрывать отход пулеметчиков.

— Если будешь так командовать, — тихо замечаю, — то нас передавят, как лягушат.

— А что? — удивляется Спивак.

— Нужно коротко и ясно. А ты разжевываешь.

— Ну как ты тут скажешь коротко? — пожимает он плечами и приготавливает для стрельбы автомат. — Отходи и ты.

— Ну вот сейчас и у тебя получилось коротко и ясно, — говорю ему и отползаю к автоматчикам, которые залегли.

Стреляем.

Теперь бегут в глубину леса те, кто нас прикрывал. Когда стихли «станкачи», чтобы отойти, вместо них застрекотали ручные пулеметы. Прошла минута — и снова заговорил «станкач». На этот раз — только один, правее от нас.

— Что случилось? — выкрикивает комсорг.

Каждый ведь понимает: вся надежда — на прицельный, уничтожающий огонь «максимов», только они не дают немчуре обойти нас с флангов.

— Чего молчит? — нервничает Спивак.

— Прямое попадание миной, — докатилось слева. — Расчет погиб, пулемет искорежило…

— Левому флангу быстрее отходить, быстрее! Огонь вести по опушке! — уже командирским тоном приказывает старшина Спивак.

Да и противник, видно, тоже сразу понял, что нам солоно приходится. Рванул по опушке вперед.

До сих пор нас прикрывали стволы деревьев, из-за которых мы отстреливались. Теперь бьют и в лоб, и в затылок, когда бежишь назад, и сбоку. И уже никакой ствол тебе не защита.

— Была бы связь с командиром минроты, мы бы ему подсказали, куда бросить мины, — выдыхает Губа. — Сами бы корректировали.

Отходим назад и вправо. Все больше и больше падает наших, скошенных огнем.

— Не оставлять раненых и убитых, ни одного! — кричит комсорг.

— Не паниковать… Отходим организованно, — Губа не скрывает горькой и даже злой иронии.

— Слишком длинный у тебя язык, — сердито выкрикивает старшина Спивак. — Вот так где-то высунешь, а кто-то даст по зубам — половина и отвалится…

— Сильнее никто уже не даст, как сейчас дают.

— Бывает и хуже. Здесь тебя кромсают, бьют, уничтожают как человека, как воина. А могут смешать с грязью…

— Это ты о плене? — Губа смотрит на комсорга.

— Не только…

Мне при этих словах вспомнился Петя Чопик. Как там и что? Думаю, если бы он был около своего пулемета — может быть, и расчет не погиб бы, и немцы не зашли бы нам во фланг, и не было бы у нас таких потерь. Подумал так не только потому, что верил в его счастливую звезду (как раз теперь эта вера поколебалась), но и потому, что он опытный воин, находчивый, сообразительный.

Докатываемся до подлеска, который тянется в сторону села. Здесь, в широкой, с пологими стенами яме, лежат тяжелораненые, которых еще не успели отправить в село. Рядом, под ветвистой елью, погибшие.

Спивак выделяет группу прикрытия. Она занимает оборону. Всем остальным приказывает взять раненых и погибших и немедленно отходить к селу.

В группе — станковый пулемет, два ручных. И пять автоматчиков из «бывалых». Каждый может заменить пулеметчика.

Немцы уже достигли опушки леса. Бьем из пулеметов по кустам орешника, за которыми они окапываются, бьем, только бы помешать им открыть огонь по нашим автоматчикам, которые потянулись к селу через голый, ничем не защищенный выгон.

— Ну хорошо, — вздыхает Губа, когда они исчезают за приземистой халупой, что по ту сторону речки, — мы их прикрыли. А кто же нас будет прикрывать? Или, может быть, будем здесь драться с немчурой до тех пор, пока рак свистнет? Слышишь, как они наседают?

И в самом деле, теперь гудит весь лес — видно, противник облег нас тесной подковой. Секут по нашей небольшой группе с трех сторон. Только выгон, за которым на заречье проглядывается оборона батальона, молчит. Там, наверное, еще не знают, где свои на опушке, а где чужие.

— Подождем, пока наши оттуда ударят из пулеметов или накроют это чертово логово минами, — комсорг отвечает Губе, но говорит громко, чтобы все услышали. — Под этим прикрытием и рванем… Нам только бы до речки добраться. На этой стороне бережок хоть и невысокий, но спрятаться можно.

Николай Губа кривится, ему, видно, не по вкусу такой план отступления.

— Перспектива, скажу вам, незаманчивая… — У меня даже поясница заныла и спина застыла. Это я представил себе, сколько немецких пуль успеют меня продырявить, пока я до речки добегу.

— А что, ночи ждать? — сердится комсорг. — Боеприпасов не хватит. А сюда их никто не поднесет…

Снова закипает перестрелка. Переждав затяжную пулеметную очередь, Губа говорит:

— Хорошо Пете Чопику. Сидит себе на губе — и ухом не ведет. Переждет эту катавасию — ну и…

— Мелешь черт знает что, — осуждающе косится второй номер «станкача», готовя ленту. — Нашел кому завидовать! У человека такая беда, а ты…

— Хватит языками трепать! — вмешивается комсорг. Затем быстро выбрасывает руку: — Тихо! Слышите?

Наискосок от нас вверху что-то зашелестело, будто стайка шустрых птичек. Громкие взрывы расплескались в конце опушки, откуда немцы только что строчили из своих «МГ». И снова шелест — взрывы…

А с огородов, где занимает оборону батальон, донесся приглушенный расстоянием густой перестук пулеметов.

— Пора! — выкрикнул возбужденно комсорг. — Автоматчикам остаться на месте, бить по лесу, пока пулеметчики достигнут берега. Оттуда откроете огонь по этому участку, — приказывает пулеметчикам. — Мы будем отходить последними, — посматривает на Губу, на меня, на автоматчиков. — Все ясно?

Молчим.

— Все ясно? Чего же онемели?

— Все ясно, кроме одного, — передергивает плечами Губа. — Кто же прикажет немцам, — кивает на лес, — не стрелять нам в спину, когда вырвемся на выгон?

— Хлопцы будут бить из пулеметов от речки…

— От речки туда не достанешь, — не сдается Губа.

Но комсорг махнул рукой.

— Готовы? — спрашивает пулеметчиков.

— Да!

Мы веером строчим из автоматов в мрачные заросли.

— Бегом марш! Не останавливаться! — бросает пулеметчикам через плечо Спивак, а сам нажимает на спуск.

Не оглядываемся. Слышим тяжелый, глуховатый топот сапог по не затверделому еще выгону.

Через каких-то две-три минуты этот топот стихает. Оглядываемся.

Пулеметчикам уже осталось с полсотни метров, их прикроет крутой бережок.