Рэй вздохнул.

— Леди Констанс, — сказал он. — Мастер Кристи. Сначала, сколько себя помню, я принадлежал дому Рива, и своей воли у меня не было. Теперь я свободен, и новые хозяева мне не нужны, даже если это такая хорошая женщина как вы, леди. Я знаю, что вы желаете мне добра — но ведь не только мне. Вы больше думаете о своем владении, о том, как неплохо было бы подать имперцам хороший пример. А я не хочу быть примером. Пусть меня вышлют обратно на Джебел-Кум, я не променяю свободу на новый хомут.

Леди Констанс поднялась и взяла Джека за руку.

— Дядя Рэй, ты Динго к нам еще приведешь? — спросил мальчик. Рэй улыбнулся — одними губами, чтоб не показывать клыки — и кивнул.

И леди Констанс, и тэка вышли из комнаты. Рэй остался один на один с шеэдом.

Констанс вынуждена была признаться себе, что Рэй и тэка больно ударили по ее самолюбию. Ей казалось таким удачным ее решение, оно оставляло место и закону и милосердию, она была убеждена, что встретит благодарность — но встретила отказ.

В словах Рэя была еще одна горькая правда: она искала не только способа им помочь, но и выгоды… для Доминиона? Для себя?

Уже не понять. Она — это Доминион. Хрупкая точка равновесия противоречивых интересов. Средоточие сотен связей — вассальных, коммерческих, государственных. Дочь дукаса Мак-Интайра, надежда и опора отца, потому что… «Ты же понимаешь, Констанс, что Гус будет делать только то, что ему интересно, а интересно ему сутками просиживать у сантора или спорить с такими же как он, одержимыми, как пространство проворачивается через время».

Констанс. Стаси — так ее называли лет до семнадцати, до того времени, когда всем стало понятно, что Августина небо интересует куда сильнее, чем земля. Потом отец и мать называли ее только полным именем: Констанс. А вот Августин до сих пор для мамы — Гус.

Когда же она потеряла то время, где еще могла сказать — это нужно мне, а это — планете? Бет… Да, пожалуй, последний раз был именно тогда — она захотела взять эту девочку, именно эту, маленькую хрустальноголосую кокетку с доверчивыми смеющимися глазами. И пусть у нее оливковая кожа и гранатовые волосы. Шел шестой год войны, и второй год с того дня, когда при Тайросе погиб лорд Дилан Мак-Интайр, а гены шедайин уже дважды убивали дитя в ее утробе. И когда ей сказали, что понравившаяся ей девочка с Тайроса, она поняла, что это знак.

Но потом? Потом все пошло по-прежнему. Она — доминатрикс, и она подает своим подданным пример того, что «Человеческое достоинство» — не пустые слова. Сколько раз «доброжелатели» предупреждали ее, что Бет — неполноценный ребенок и никогда не сможет стать нормальным членом общества, и сколько раз она холодно отвечала, что этот вопрос нужно обсуждать не с ней, а с епископом Тир-нан-Ог… А потом Бет начала ходить в школу и приходить из школы в слезах… А потом была Мауи, где они обе погрузились в Вавилон; пусть и побежденный, но все-таки Вавилон. И Бет уже не рыдала, а дралась, как мальчишка — но по ночам бегала слушать песни ама… Видит Бог, девочка моя, я не хотела бросать тобой вызов ни Вавилону, ни Империи… Но что теперь сделать, раз так получилось? Только одно: продолжать идти нашим путем. Потому что нельзя положить руку на плуг и оглянуться.

Им предлагали и это: фенотипическая ремодификация. Из-под кожи выводят красящий пигмент, и Бет становится обычной девочкой. В Вавилоне с ней поступили бы именно так перед тем, как убить, чтобы дать жизнь ее «матери». К удивлению Констанс, отказалась сама Бет. Да, в этом отказе было больше позы, чем желания принять и нести крест всех пленников Вавилона. Бет нравилось быть не такой как все, пусть даже за это приходилось платить отвержением. Она плакала ночами, но не покидала своих подмостков, репетируя ариозо «Цыганка» и грезя об Эсмеральде, танцующей у позорного столба.

Если не лукавить с собой, то из спасенных гемов Констанс нравился только Рэй. Только ему она предложила вассалитет искренне, как в свое время искренне пожелала Бет себе в дочери. Она пришла к этому решению, когда Рэй вступился за своего коса и утвердилась в нем окончательно, когда Дик пел свою песню. В этот момент Рэй Порше походил на плачущего демона. Слез не было, боевые морлоки плакать не умеют — но невидимые слезы словно текли вовнутрь. Он был совсем не страшным в эту минуту — желтые тигриные глаза полуприкрыты, уголки рта опущены — просто очень большой и израненный мужчина. Квазимодо, созданный злым чародеем — правда, чародей оказался большим эстетом. Всем гемам Вавилона была присуща особая красота — например, тэка явно были «стилизованы» под сказочных «домовых эльфов»: треугольные лица без единой морщинки, большие глаза, приостренные ушки и плотный сиреневый пушок на голове. Создатели боевых морлоков серии «Геракл» тоже думали не только об эффекте, но и об эффектности, и вдохновили их, наверное, изображения существ восточного пандемониума — джиннов и ифритов. Рост Рэя, если считать от пяток до макушки, составлял два метра двадцать сантиметров, а если от кончика хвоста — все три. Череп его был вытянут к затылку, как у людей-долихоцефалов, но чуть сильнее, и лишен всякой растительности, зато снабжен небольшим, примерно в полдюйма вышиной, костяным гребнем, который начинался там, где у людей начинают расти волосы и заканчивался над затылочной впадиной. Уши его тоже были приострены и вытянуты, широкий нос — приплюснут, лоб — скошен назад. Когда полные, почти круглые губы размыкались, становились видны клыки. Глаза Рэя были цвета расплавленного золота, зрачок — такой большой, что почти не видны белки, и при ярком свете зеница становилась вертикальной, как у змеи. Широкую грудь, спину и плечи покрывали шрамы, следы давних боев — молодых морлоков в ходе обучения постоянно стравливают друг с другом — и страшного ранения. Если Рэй не испытывал сильных чувств, его лицо оставалось неподвижно: мимическая мускулатура гемов бедна. Похоже, изменения во внешности преследовали еще одну цель: окончательно убедить хозяев в том, что их рабы не люди. Что ж, им это более чем удалось, плоды их труда производили впечатление даже на имперцев. «Вот посмотришь на такого, и еретиком станешь» — брякнул простодушный капитан Хару. — «Он же больше на черта похож, чем на человека».

Тем не менее, он очень быстро понравился Джеку. Мальчик впервые в жизни встретился с кем-то настолько огромным, чтобы можно было сесть к нему на ладонь и качаться как на качелях, а еще лучше делать то же самое на великолепном хвосте, сильном и гибком как огромная змея.

Констанс поражалась тому, сколько нежности в двух таких сильных и опасных существах как Динго и Рэй. Играя с мальчиком, кос позволял ему такое, что Констанс или Бет самим приходилось прекращать эти дикие ласки — из жалости к животному. Джек ездил на Динго, держа его руками за уши, пытался сдвинуть с места за хвост, когда тот спал, трепал за шиворот — и кос ни разу не выпустил своих страшных когтей и не рыкнул на него. Констанс знала, что эти звери чувствуют эмоциональный фон человека, и чем ты спокойнее и добрее, тем рядом с ними безопаснее: некогда их создали специально для того, чтобы охранять детей от террор-групп; человек, сознание которого полно страха и ненависти, просто не мог к ним приблизиться. Иногда Констанс думала — не это ли было причиной нападения коса на Алессандро Мориту? Что кроется за непроницаемой доброжелательностью вавилонянина?

Ночью Констанс приснился скверный сон — как будто она скользит по крутому ледяному туннелю, с головокружительной скоростью, ударяясь о стены и в ужасе ожидая последнего, страшного удара о лед внизу. И когда туннель под ней закончился, она проснулась.

Такие сны, пояснил ей капитан, случаются у людей после прыжка: та часть мозга, что отвечает за ориентацию в пространстве, реагирует на неведомый раздражитель. Констанс поднялась, набросила кимоно и подошла к постели детей.

Джеку, видимо, тоже приснилось что-то дурное — он забрался на койку к Бет и прижался к ней, спрятав головку ей под мышку. Сама Бет тихо пристанывала отчего-то, глаза ее метались под веками, и Констанс положила руку ей на лоб, чтобы успокоить дочь.