— Хотел бы я в самом деле знать, Морита-сан, чего вам нужно от меня. Нам бы тогда было легче общаться.

— Мне трудно это объяснить… — Моро жестом старого курильщика положил пальцы на губы, призадумавшись. — Попробую. Как это высокопарно ни звучит, вы для меня — в каком-то смысле олицетворение Империи. Всего того, что я ненавижу до самой глубины своей души: сверхценностей в виде религии, аскетизма, который граничит с самоистязанием, идеализма, который граничит с идиотизмом… Но вот вы передо мной — не фанатик, не мазохист и не идиот. И тем не менее, в вас есть безумие — как и в леди Констанс. Вы в своих действиях принимаете в расчет фактор, на который нельзя не только повлиять — но и достоверно убедиться в том, что он вообще действует в жизни. Более того, если он и в самом деле действует, причем таким образом, который мы видим, то безумие называть его Всеблагим, а его действия добром. Это странное извращение этического чувства, которое я не без оснований считаю заразной ментальной болезнью, червоточиной в мироздании, источником, если хочешь, мирового зла.

— Вы хотите сказать, что я — злой человек, и леди Констанс — злая женщина?

— Нет. Будь это так, я бы интересовался вашим внутренним миром не больше, чем врач — внутренним миром вируса DX-чумы. Но скажи мне, Дик: если бы кто-то ни с того ни с сего напал на ваш корабль и уничтожил всю команду — он совершил бы зло?

— Конечно, Морита-сан. Большое зло и большой грех.

— Но ведь твой Бог это самое и совершил! Ты же веришь, что все в мире происходит согласно его воле, ну так значит, это он и послал левиафана, он и отнял разум у капитана Хару, он и уничтожил вашу команду, оставив тебя один на один с этим равнодушным пространством и с этой громадной ответственностью! И после этого ты будешь продолжать верить, что он есть Любовь?

— Да, Морита-сан. Он забрал их туда, где им будет хорошо.

— Ой ли? Неужели он неспособен засунуть твоего капитана в ад за то, что тот был несдержан на язык? Или Болтона — за то, что он слишком легко смотрел на секс? Или Майлза — я уж не знаю, какие там у него дела в его шеэдском прошлом? Или Вальдера — за то, что тот был груб со всеми, а особенно с тобой? Я как-то слышал поучительную легенду о том, как Бог отправил в ад одну монахиню святой жизни за то, что она видела эротический сон и утаила это на исповеди. Велико же милосердие: вечная пытка огнем за одну невинную ложь!

— Разве лгать, выдавая себя за того, кем ты не есть — хорошо для Вавилона?

— Это безразлично Вавилону до тех пор, пока это не наносит никому реального и ощутимого вреда. А если наносит, то Вавилон судит за вред, а не за ложь.

— То есть, вы сами считаете, что причинять ближнему зло неправильно и достойно наказания по справедливости?

— Конечно. Но мы так считаем не потому, что некий высший авторитет обязывает нас так считать, а потому, что между нами есть своего рода договор, согласно которому мы обязуемся не причинять друг другу боли сверх неизбежного. Я говорил уже тебе, что позаботился о тебе для своего же блага. Каждый вавилонянин заботится в первую очередь о себе; о других — лишь постольку, поскольку их комфорт предполагает его комфорт, как это всегда бывает между друзьями и любимыми. За все свои дела отвечаю я один, и нет ничего такого, про что я мог бы сказать: «я сделал это не для себя». И наша клятва друг другу — для того, чтобы увеличить радость и уменьшить боль, и низачем больше. Есть некий предел допустимого и неизбежного зла, которое мы позволяем себе причинять друг другу — но тот, кто переходит этот предел, считается нарушителем клятвы и чужим. С ним поступают так, как найдут нужным, потому что он — вне закона.

Дик помолчал, потом спросил:

— Скажите а гемы — они входят в эту вашу клятву?

— Нет. Как бы я ни относился к генетическому рабству — а я отношусь к нему плохо — гемы не люди и не входят в клятвы людей, разве что как имущество. Я знаю, тебе противно это слышать, но мы говорим так: люди не несут ответственности перед крысами, крысы не несут ответственности перед людьми.

— А… — безо всякого выражения сказал Дик. — Я думал, допустимое зло — это вы про гемов.

— Нет. Просто на ристалище этой жизни мы нередко оказываемся противниками. Например, двое юношей соперничают из-за руки одной девушки. В клятве дома Микаге, которому принадлежала Мауи, эти двое могли чинить друг другу такое допустимое зло: выставлять противника глупцом или подлецом, интриговать против него, использовать свое служебное положение, если это возможно; а вот убийство противника считалось злом недопустимым и каралось по закону. А в доме Рива можно было вызвать соперника на поединок и зарубить его — честная дуэль считается допустимым злом, а вот убийство из-за угла — недопустимым.

— А когда дом Рива поднял мятеж против дома Кенан — какое это было зло?

— Дом Рива не поднимал мятеж против дома Кенан — он верно служил дому Адевайль и отстаивал права законного Солнца. Кенан сам нарушил клятву.

— А Сунасаки?

— Я знал, что ты об этом спросишь. Сунасаки подписала договор с домом Рива в войне против Кенан, вошла в его клятву. Потом эта планета взбунтовалась… Дик, на клятве о взаимном благе зиждется весь Вавилон. Позволить кому-то безнаказанно нарушить клятву нельзя. Может быть, я бы нашел иное решение — если бы я тогда был в доме Рива, если бы оно хоть сколько-нибудь от меня зависело. Но не оставил бы это дело безнаказанным. Я знаю, как тяжело тебе это слушать, но скажи я иное — был бы лицемером.

— За правду вам спасибо, Морита-сан, — тихо сказал юноша. — Вот только как быть мне с тем, что я не помню никакой клятвы, которую вроде бы как заключил, а потом нарушил. Я только помню, как мама меня просунула в люк водостока. А клятвы никакой не помню — извините, Морита-сан. Где она записана, чтобы я нашел ее и прочитал?

— Ну, конечно, ты никакой клятвы не помнишь — в нее вступают взрослые люди и за детей тоже, а правительство — за всех взрослых людей. Ты ведь соблюдаешь законы Империи — на самом деле потому, что считаешь себя человеком имперской клятвы.

— Эту клятву я помню: я присягал леди Констанс, когда капитан Хару брал меня в ученики, и давал обязательства соблюдать цеховые правила. И свою клятву Богу я помню, я каждый день читаю Credo. А такая клятва, которая нигде не была мной подписана, но по которой меня убивали — она мне и даром не нужна, Морита-сан.

— Но по твоей вере выходит, что Бог все держит с своей руке. Если бы он не захотел — с людьми Сунасаки не случилось бы несчастья. И ты же каждый день молишься ему на коленях. Посмотри на себя, Дик: ты умный, смелый и справедливый мальчик, неужели чудовищная глупость всего этого тебя не смущает? Можешь меня ударить, если тебе больше нечего сказать. Все равно ты сейчас слаб, как котенок, и никакого вреда от этого я не понесу, а душу тебе отвести, как видно, надо.

— Не надо, Морита-кун, — Дик сел и разжал кулаки. — Я не хочу отводить душу, я лучше пойду и еще раз помолюсь, и поблагодарю Бога за то, что он спас меня тогда и сейчас. Да, мне больно от того, что мои родные страдали, и вы растревожили эту боль, чтобы склонить меня к своей вере, где стараются друг другу без надобности боли не причинять. А я боюсь к ней склониться, потому что не знаю, где есть надобность причинять боль, а где ее нет. Иной раз, как вот сейчас, мне кажется, что есть надобность спалить все вавилонские планеты. Я не знаю, где должное зло, где недолжное.

— Это просто. Справедливость требует брать меру за меру: убить убийцу, оскорбить оскорбителя, обмануть обманщика — это должное зло. Сплошь и рядом мы по мелочам конфликтуем друг с другом — это допустимое зло. Зло, которое мы в рамках своей клятвы признали допустимым, мы должны друг другу прощать — как, например, ты простил Вальдера. Зло, признанное в рамках нашей клятвы должным, нам позволительно совершать для предотвращения большего зла — например, казнить заговорщика, чтобы предотвратить смуту. Каждый раз, признавая то или иное зло должным или допустимым, мы подсчитываем, каким будет вред от этого зла. Если польза от него перекрывает вред, то оно допустимо, если не перекрывает — то лучше оставить все как есть, потому что клятва направлена на уменьшение боли. Алгоритм в общих чертах таков, а в частностях — по ситуации. Таким образом, действие “спалить все вавилонские планеты” никоим образом нельзя отнести к категории зла допустимого: жителей Сунасаки это не вернет, а успокоение твоей душевной боли не стоит физической боли миллионов людей.