Иногда мы оставляли палатку с одним из помощников и отправлялись с другим налегке верхами, но без вьючных лошадей, в сторону от главного маршрута. Ночевали под открытым небом. Выберешь кедр, крона которого пошире и погуще, ляжешь под ним, завернувшись в шубу, и лучшего места не придумаешь для ночлега. Рядом под деревьями полный мрак и тишина. Слышишь только, как невдалеке кони жуют траву. Ночью они боятся отойти от человека. Кони знают своего седока. Нет-нет и подойдет ночью конь к своему спящему хозяину и слегка толкнет в спину мордой или дыхнет приятным теплом в лицо. Это он делает из опаски, чтобы крепко не заснул человек, от которого он ждет защиты в случае неожиданной опасности. Будит конь осторожно и никогда не ушибет хозяина своей тяжелой головой.

Интересно было узнавать повадки разных животных, различать их следы, находить звериные тропы, догадываться, куда они проложены, пользоваться ими при необходимости. Всему этому мы учились у своих проводников, замечательных охотников.

Приближаясь к какой-нибудь реке и еще не видя ее из-за густых деревьев, мы узнавали по «голосу» воды, какими камнями выстлано дно реки – крупными или мелкими. Чем мельче в реке галька, тем ровнее шум, тем более он похож на шорох. Если река течет через крупные валуны, шум воды переходит в громкий гул.

В Култуке и Слюдянке на байкальском берегу, в Тункинской долине и на Джиде мы познакомились с местным русским и бурятским населением. Особенно интересна была для нас своим своеобразием жизнь бурят, их обычаи. Они жили тогда в деревянных восьмиугольных юртах с земляными насыпками на крышах. Во многих юртах не было печек. Внутри зажигался костер, а дым, поднимаясь кверху, уходил в отверстие, сделанное в потолке. Одевались буряты в живописные халаты. На Джиде носили высокие остроконечные шапки.

Мы с радостью встречали среди далеких гор русские села и деревни. В них жили простые, добродушные русские люди. Некоторые местные особенности в укладе их жизни только подчеркивали наше внутреннее родство с ними. Отъехав на пять тысяч километров от Москвы, мы все равно находились у себя на родине. Мы испытывали радостное чувство от общения с разными людьми и такой разнообразной, но всегда родной природой. Здесь, в Прибайкалье, оказавшись так далеко от Москвы, мы особенно глубоко и сильно ощущали необыкновенную мощь русского пространства и общность миллионов людей, его населяющих. Как это в самом деле удивительно – живут люди за тысячи километров друг от друга, но остаются прочно, навеки связанными общим происхождением, общими привычками и общими устремлениями в будущее.

Сколько замечательно своеобразных и интересных людей пришлось нам встретить во время путешествий! Многие из них оставили заметные штрихи в моей памяти.

За три года исследований в Восточных Саянах и Хамар-Дабане мы исходили множество горных речек, то и дело поднимались на вершины, переваливали через горные хребты. Некоторые из хребтов не имели даже географических названий, недоставало сведений и об их расположении. Нам пришлось впервые их описывать и давать им имена.

Не раз мне потом пришлось вести исследования в других районах страны, но Сибирь, в частности, Прибайкалье, остались главной привязанностью в моей жизни.

Впоследствии, когда я занялся подробным исследованием самого Байкала, передо мной открылся новый мир, полный удивительных загадок, мир, не сравнимый ни с чем. Я знал и раньше, по описаниям, что Байкал – совсем особенное явление природы. Но одно дело – чужие описания, а совсем иное – личное знакомство.

Следующие главы и посвящены некоторым загадкам и чудесам Байкала, которому я отдал много лет своей жизни.

В 1955 году я совершил очередной маршрут по Байкалу, исследуя юго-восточное побережье озера между устьями Баргузина и Селенги. У меня было два помощника: Владимир Иванович Галкин, молодой геолог, окончивший Иркутский университет, и мой сын Леша, десятиклассник. За два года до этой экспедиции Леша ездил со мной для исследований противоположного северо-западного берега Байкала.

Как и в прежних маршрутах, я передвигался вдоль берега на лодке. Но на этот раз, если переходы бывали длинными, мы пользовались подвесным мотором. Вообще-то простая гребная лодка наиболее удобна для изучения берегов. На ней можно почти всюду приставать к берегу. Но времени уходит много, да и просто утомительно долгие часы проводить на веслах.

Мы начали исследования от устья реки Баргузина, впадающей в Баргузинский залив. Палатки наши стояли близ устья Духовской речки. Собственно говоря, это даже не речка, а короткий мелководный ручей. Он вытекает из Духового озера, расположенного в двух километрах от Байкала.

Несколько раз я ходил из нашего лагеря на это озеро пешком. А однажды мы с Галкиным воспользовались заброшенной рыбацкой лодкой и переправились на противоположный берег.

Духовое озеро особенно интересовало меня потому, что оно расположено в одной из сквозных долин, протянувшихся рядом с Байкалом между Баргузинским заливом и устьем реки Кики. «Сквозными» или «проходными» называются такие долины, которые пересекают горы и открыты с обоих концов. По таким долинам на разных их участках реки текут в противоположные стороны.

Духовое озеро, лежащее на 95 метров выше Байкала, можно назвать маленьким Байкальчиком. Дело в том, что сквозные долины на восточной стороне построены природой как бы по одинаковому плану и в миниатюре повторяют самые существенные черты строения всей Байкальской впадины. Изучая такой «макет» гигантского Байкала, каким является Духовое озеро, геолог может быстрее и легче раскрыть некоторые тайны всей Байкальской впадины.

Исследовать местность здесь было не так легко, как это мне казалось вначале. На Духовом озере – невероятное количество комаров, и они очень злы. Нам особенно досталось от них, когда мы забрались на террасы восточной стороны озера, заросшие могучим кедрачом. Чем глубже мы забирались в тайгу, тем с большим остервенением набрасывались на нас комары. В конце концов мы были выведены из терпения. И только неожиданно попавшееся зимовье, стоявшее на берегу ручейка, позволило нам передохнуть.

Вокруг зимовья, то есть крохотной, наскоро сколоченной хижины, лес был разрежен. Перед входом образовалась небольшая полянка, заросшая высоким Иван-чаем и травой. Ее заливали лучи уже склонявшегося к закату солнца. Очевидно, за все лето никто не заглянул в зимовье – трава была совсем не примята. Еле приметная тропка шла от полянки вниз по течению ручейка, впадавшего в Духовое озеро. Вокруг высилась стена из кедров и пихт. Под их сомкнутыми кронами царил сырой полумрак, из которого мы только что выбрались, преследуемые гудящей тучей комаров.

Мы поскорее забрались в зимовье, прикрыли плотно дверь и развели огонь на низком земляном очажке, насыпанном внутри четырехугольной загородочки из толстых древесных плашек. Дым, наполнив зимовье, прижал комаров и загнал их в щели. Часть комаров вылетела вместе с дымом через отверстие в потолке. Мы с наслаждением отдыхали, сидя на низких нарах, настланных из жердей вдоль стен. Едкий дым, после той пытки, которой подвергли нас летающие кровососы, был нам не страшен.

В зимовье осенью живут сборщики кедровых орехов. Я заметил около него колот – толстую чурку, насаженную на длинную жердь. Им «колотят», как здесь выражаются, по стволу кедра, чтобы осыпались шишки. Орудовать тяжеленным колотом по многу часов подряд способны только силачи.