Свиридов с секретаршей Леночкой расположился в последних свободных апартаментах.

Тех самых, в которых был убит Кириллов.

Знаменский лежал на кровати, тупо уставившись в потолок. В голове его витала безотчетная тревога, глухое, немотивируемое предчувствие.

«Расстраиваются нервы? Близкое предчувствие смерти? Чепуха, отстой! Просто никак не могу войти в колею. Да уж, стать председателем совета директоров – это тебе не два пальца обоссать. И все-таки...»

Он поднялся с кровати и направился в находящийся тут же, в апартаментах, туалет. Шаркая ногами, добрался до него, думая: «Господи, ведь еще несколько лет назад был здоров, как бык, мог чуть ли не гвозди жрать и бревна ломать через колено! А теперь...»

...Роман, застегнув ширинку, угрюмо посмотрел на белоснежный унитаз и протянул руку к белому рычажку сливного бачка. Рычажок отчего-то заклинило, и Роман потянул сильнее.

Короткая, ослепительно яркая вспышка показалась ему совершенно бесшумной. Возможно, он даже не успел понять, что его уже можно вычеркивать из списка живых.

Его отбросило на спину, чудовищая боль пронизала все тело, и он увидел, как перед мутнеющим взглядом выплыло чье-то невероятно знакомое лицо со стеклянными глазами.

И – словно по какому-то предсмертному озарению – он понял, кто его убийцы и как стало возможно то, что произошло.

Лицо исчезло, и Знаменскому послышались отдаленные звуки артиллерийской канонады. Потом он понял, что это обыкновенная перестрелка. Треск автоматных очередей и сухое щелканье одиночных выстрелов.

Вероятно, это уходил его убийца.

Роман снова закрыл глаза, а потом почувствовал на своих губах чье-то дыхание. Он попытался поднять свинцовые веки, и из кровавого тумана на него выплыло лицо Володи Свиридова.

Знаменский прошептал несколько слов, смысла которых он уже не успел разобрать, и кровавый калейдоскоп, закрутившись перед его глазами стремительным водоворотом, вобрал его в себя.

Навсегда...

Грохот взрыва дополз до Свиридова глухим сотрясением стен и позвякиванием люстры, и лишь только потом в уши надсадно вполз, ворвался глухой рваный рев.

Владимир рванулся из комнаты, распахнул дверь, и тут же на него прянули звуки автоматных очередей, бледная пороховая гарь и сдавленные крики.

Он бросился по коридору и вбежал в бильярдную, где еще недавно сидели охранники из «Берсерка».

Его глазам предстала чудовищная картина.

Прямо на пороге, изогнувшись в луже крови, застыло тело Феликса Величко. Рядом с ним неподвижно лежали еще двое охранников.

Еще дальше – у входа в апартаменты Знаменского – валялся труп Артемова с простреленной головой.

Свиридов взвыл и, подобрав автомат Андрея, бросился в комнаты Романа.

Тут его ожидал еще один маленький апокалипсис.

Дверь ванной комнаты сиротливо болталась на одной нижней петле, а когда потрясенный Свиридов приблизился еще на треть метра, и вовсе с грохотом рухнула на пол, ломая кафель. Из обнажившегося дверного проема валил сизый дым. За его клубами не было видно, что же, собственно, творится сейчас в самом туалете.

Знаменский лежал на спине, подогнув к животу обе ноги. Одна рука была заломлена за спину, вторая, с разорванной ладонью, откинута. Впрочем, нет... нельзя сказать, что его ноги были подогнуты именно к животу. Потому что живота как такового не было.

Вместо него было какое-то жуткое кровавое месиво. Свиридов пошатнулся и, глотнув рассеивающийся дым, опустился на колени.

Губы умирающего Знаменского дрогнули. Странно, как он был все еще жив после такого ужасающего ранения.

– Шевцов... сердце ангела... и мальчики кровавые в глазах... – выговорил он и, кажется, попытался даже приподняться.

– Что ты говоришь, Рома? Кто... кто это был?

– Шевцов... сердце ангела... – повторил Знаменский и уронил голову на окровавленный кафель.

Он был мертв.

Свиридов поднял голову и, до боли прикусив губу, чтобы убедиться, что все это не сон, направился к двери, на ходу вынимая из автомата почти полностью опустошенную обойму и перезаряжая его.

Коридор по-прежнему был пуст: вероятно, никто из тех, кто не пострадал от этих выстрелов, ничего не слышал из-за грохочущей музыки, занятия любовью, когда вообще мало на что обращаешь внимание, или тотального алкогольного опьянения. И может быть, и того, и другого, и третьего сразу.

Свиридов ворвался в малый зал, где в рассеянном свете красных ламп, в будоражащем алом полумраке несколько пьяных банковских служащих смотрели на то, как вокруг отполированного металлического шеста вращалась по спирали почти голая девица. Пространство пронизывала насыщенная тягучая музыка, и, вне всякого сомнения, никто из этих людей не слышал ни взрыва, ни выстрелов.

Даже амбал из охраны клуба у самого входа, который смотрел на стриптизерку так, как будто ему еще ни разу на своем веку не приходилось видеть обнаженных женщин, – по всей видимости, и он остался в полном – и преступном! – неведении.

Свиридов рванул его за руку и рявкнул в самое ухо:

– Всех своих – на уши, сукин сын!

– А? Что?! – вскинулся тот.

– Знаменский убит!

То, что происходило в клубе далее, иначе, чем вавилонским столпотворением, не назовешь. Парни из секьюрити, млеющие в нижнем и верхнем залах, запоздало оцепили все номера, перекрыли все входы и выходы...

Те же охранники, что наиболее профессионально отнеслись к своему делу – Феликс Величко и трое его подчиненных, – те, кто столкнулся с убийцей лицом к лицу, были мертвы.

Лишь в одном из них теплилась жизнь, но и он через несколько минут затих на руках своих коллег из службы безопасности «Хамелеона».

Всех гостей выстроили у стен и начали тщательно проверять. Всех до единого – даже председателя правления банка «Астрал», нагловатого молодого человека лет тридцати пяти—тридцати семи, который смог встать с кровати с большим трудом, да и то цепляясь за свою любовницу – девушку из стрип-шоу.

Даже Фокина, который в этот момент вдохновенно блевал в номере, где находилась и Полина Знаменская. По всей видимости, бравый священнослужитель пил и в тот момент, когда происходила кровавая вакханалия.

После смерти Знаменского и Величко все бразды правления до приезда компетентных органов взял в свои руки Свиридов. Когда один из охранников попытался спросить, по какому такому праву он тут вылезает, Владимир просто врезал ему по физиономии со словами, что у него-то есть право распоряжаться тут. Он первый обнаружил трупы. Он первый поднял тревогу, в то время как все остальные просто ничего не слышали, увлекшись прожиганием жизни.

У некоторых из гостей были обнаружены пистолеты. Но, насколько мог судить Свиридов, охранники из «Берсерка» были расстреляны из пистолета-автомата израильской марки «узи». И тут он не мог ошибаться – гильзы от «узи» усеяли весь пол в коридоре и бильярдной.

Ни у кого из гостей «узи» не было.

Ночной клуб был весь перевернут приехавшими на место страшной трагедии сотрудниками ФСБ и УБОПа. Несколько гостей отправились в КПЗ, прочие были отконвоированы по домам под подписку о невыезде.

Свиридов, Фокин и Полина Знаменская вернулись домой только к утру.

Впрочем, Владимиру так и не суждено было заснуть. До десяти утра он сидел на своей кухне в одиночестве (несмотря на то что Полина предлагала ему переночевать у нее вместе с Афанасием), пил крепчайший чай с ромом и лихорадочно размышлял о событиях, которые как громом поразили их.

Знаменский... что же могли значить его загадочные слова? «Мальчики кровавые в глазах» – это понятно. Пушкин. Но фамилия «Шевцов» и особенно последующее: «сердце ангела» – все это решительно не укладывалось в мозгу.

Бред?

Едва ли. Шевцов... Шевцов... Шевцов!

В его памяти всплыли недавние слова Полины – тогда, еще в Саратове, когда она рассказывала о смерти своего отца: «...То, что удалось обнаружить тубарин и прокол, по мнению Шевцова... это личный врач папы... это огромное везение. Потому что компоненты препарата рассасываются...»!