Она плохо спала эту ночь. Тёте Дусе пришлось мазать гусиным салом обожжённые плечи и спину, На следующее утро, улучив минуту, Юлька проверила, откинув подзор: сумка стояла как шлагбаум, чемодан — как часовой.

Перед уходом на работу тётя Дуся, как на грех, велела Гале вымыть полы. Юлька льстиво и настойчиво выпросила у сестры тряпку и развела возле своей кровати на половицах мутные подтёки — дома отродясь полы не мыла.

— Кто ж так моет, на карачках? Давай я!—фыркнула Галя.

— Нет. Сама,— пробормотала Юлька.

Не говорить никому ни слова? Даже Гале?

Тайна повисла у Юльки на кончике языка с той самой минуты, как Пётр укатил на водохранилище.

— Ты чего молчишь? Блинов переела? — спрашивала Галя.

— Я съела один блин. Мне нельзя много для фигурного катания.

— Тю, один! Принести ещё? До фигурного далеко. Баб Кать, Юльке блинцов охота!

— Да не хочу я, с ума сошла...

Юлька в смятении выбегала во двор, под орех, в курятник, где хохлились запертые, чтобы не клевали всходов, куры. Невинно смотреть в испытующие Галкины глаза было выше сил. Юлька истомилась, а Галя словно чуяла что-то...

— Почему не рассказываешь, как на море ездили? В городе долго были? Что делали? Покупали чего?

— Да нет как будто... На море съездили очень хорошо.

Про Жанну Юлька не утерпела, выложила всё. И как её у медпункта подобрали, и какие на ней купальник с тапками были, и как в море с Петром далеко плавали. Но тут Галюха повела себя иначе. Оборвала с жаром говорившую Юльку:

— Ты про Жанну поосторожней. Уплыли далеко, то да сё... Петрунька не любит, когда в его дела нос суют.

— Я не сую,— обиделась Юлька.— Противная она, эта Жанна.

— Сама хороша. Жанна Петруньке рубаху крестом вышила!

— Как — крестом?

— Мулине разноцветными. По канве. Видала моточки?

— Моточки я, конечно, видела. Всё равно противная.

— Затвердила сорока...

— А зачем она всё «Петруша» да «Петруша»? Смотреть неприятно.

— А ты не смотри. Сама о нём поменьше думай!— Галя вдруг вспыхнула и залилась, как маков цвет.

— Я? Что ты сказала? — Юлька готова была одновременно и сквозь землю провалиться, и на сестру с кулаками броситься.

А та безжалостно и бесстрашно, скрестив на груди тонкие руки (любимая её поза), сыпала и сыпала словами, точно булавками колола:

— Думаешь, я ничего не заметила? Вчера, когда умываться ему подавала, на что ковш у меня из рук выхватила? «Я сама, я лично...» — передразнила Галя так похоже, что Юлька прикусила губу.— И свитер свой попугайский в такую теплынь ни с того ни с сего нацепила. Похвалиться! Неправда, скажешь? Я всё приметила, всё! Меня не проведёшь!

Юльку кидало то в жар, то в холод. Углядела, глазастая! И про свитер — Юлька чуть не задохнулась в нём, и про ковш упомнила. «Попугайский свитер»... Юлька сказала наперекор, кривя рот:

— А вот и неправда. И не всё знаешь. Про Петра... И про меня.

— Небось вчерашнее что утаила? То-то как сонная муха бродишь.

— Не скажу.

— Ах так?

— Да, так.

— Ну и скрытничай! Подумаешь... Модница! Воображала! А ещё подруга, родная, из Москвы...—

Галя топнула босой ногой, выбежала с терраски, хлопнув дверью так, что та задребезжала.

Вот и повздорили они...

Юльке стало одиноко, грустно. Но самолюбие и тщеславие не позволили кинуться за сестрой.

Галка убежала на автобус—практика на винограднике ещё не кончилась. Юлька побродила в огороде, по усадьбе. Заглянула под орех. Там было прохладно, сумрачно. Дальше, к плетню и развороченной скважине, не пошла: побаивалась бычков, которых по-прежнему гоняли пастись в ИХ долину,— вдруг забредут к калитке?

Баба Катя полола в огороде морковь. Шурка куда-то убежал, дядя с тётей, как и Пётр, на работе. Все заняты, в доме пусто, в саду пусто, делать нечего.., Проверить опять, что ли, помпу?

Подстёгивало Юльку и любопытство. Что же за помпа такая? Для чего? Почему Пётр не «сховал» её где-нибудь в сарае за поленницами, а доверил ей? Зачем она Петру? И подарок для всех при чём?

Юлька решилась.

На цыпочках вернулась в свою комнату. Нетронутая все эти дни гитара привычно и спокойно висела над кроватью. Увидя в тёмном экране телевизора своё изображение, Юлька чуть не вскрикнула — дурочка, это же она сама! Всё тихо, только муха жужжит за тюлевой шторкой.

Подняв кружевной подзор, раздвинув чемодан и сумку, Юлька вытянула за верёвку коробку с наклейками. Села на коврик, стала читать наклейки. Компрессорный завод имени кого-то незнакомого в г. Днепропетровске — понятно; выпуск... года, №..., марка...— тоже понятно; «Не кантовать!» — слово незнакомое совершенно. Больше ничего в наклейках

разобрать нельзя... А на коробке зачем-то нарисованы красный зонтик и громадная рюмка.

А что, если развязать, приоткрыть, глянуть одним глазком? Коробка-то не запечатана! Юлька подёргала верёвку, та сползла легко.

Содержимое было явно не по размеру, гораздо меньше, и завёрнуто в промасленную бумагу. На дне лежала книжонка со штемпелем «дата продажи» (вчерашний день) и ценой — 85 руб. Ух ты, дорогонько! Где же Пётр взял деньги — тётя Дуся ведь не дала? Может, у Жанны?

На обложке имелся снимок — какая-то странная круглая штуковина с трубочками. И заглавие: «Электронасос «Днепр».

Это было понятно! Значит, помпа — обыкновенный электронасос и уложена просто в коробку от телевизора или радиоприёмника.

Юлька думала, морща нос: помпа, разумеется, нужна, чтобы качать воду. Откуда? Не из водохранилища же? Тогда, может, из этой, как её... скважины, которую хочет восстанавливать Пётр? Пожалуй, да.

Юлька была разочарована. Не так уж это интересно!

Она закрыла коробку, натянула верёвку, залезла под кровать и поставила всё на место — сумку, чемодан. Вылезла, отряхнулась. Чем же заняться ещё? Ага, можно почитать Галкины стихи... Даже лучше, пока её нет. Прятали-то от Шурца в письменный стол под учебники вместе, она знает куда.

Юлька смело порылась в столе, отыскала тетрадку. Повесила на шею снятую со стены гитару и ушла под большой орех. О помпе она больше и не вспоминала.

Забралась на нижнюю развилку ореха, стала

тренькать струнами, листая тетрадку. Та была замусоленная, видно много раз читанная. На обложке старательным почерком выписано название: «Моя девушка». Это вам не какая-нибудь помпа! Юлька перевесила гитару, села удобнее и погрузилась в чтение,

Чтоб ты не страдала от пыли дорожной,

Чтоб ветер твой след не закрыл,—

Любимую, на руки взяв осторожно,

На облако я усадил.

Когда я промчуся, ветра обгоняя,

Когда я пришпорю коня,

Тыс облака, сверху, нагнись, дорогая,

И посмотри на меня!..

Ой, до чего здорово, до чего хорошо! А вот ещё одно замечательное, поразительное стихотворение. Молодец Галюха, что списывала такие!..

Гордым легче. Гордые не плачут

Ни от ран, ни от душевной боли.

На чужих дорогах о любви, как нищие, не молят...

Тут что-то не совсем складно, но это неважно!

Широко раскрылены их плечи.

Не грызёт их зависти короста.

Это правда. Гордым в жизни легче,

Только гордым сделаться не просто!

Зато на следующей новые изумительные слова:

Робкой поступью зорька ранняя Пробирается над плетнём,

Будто девушка со свидания Возвращается в отчий дом.

Юлька так расчувствовалась, что не заметила, как мимо большого ореха пронёсся кто-то к их дому, потом обратно к задней калитке и скрылся за плетнём.

...Остаток этого дня прошёл просто и неприметно.

Пётр заехал пообедать — подавала ему баба Катя, Юлька подглядывала в дверь. За порогом Пётр, вытирая губы платком, спросил её как сообщницу:

— Ну, сестрёнка, порядок у нас с тобой?

Юлька покраснела, побледнела и выдавила: