— Да!

— Нынче я занят. Завтра будешь мне работать помогать? — и подмигнул как заговорщик.

— Буду,— ответила Юлька.

Вечером Пётр домой не вернулся. Прислал записку, что опять остаётся дежурить вторую смену. Галя же вернулась со своего виноградника как ни в чём не бывало. Только очень уж топала, грохала, гремела в кухне мисками и кастрюлями. И Юлька поняла: у Гали характерец ой-ой-ой! Затаилась, копит что-то против неё. Ну и пусть. Всё-таки она загрустила, примолкла. Дядя Федя за ужином обеспокоился:

— Ты, племяш, случаем, не приболела? Со вчерашнего-то...

— Почему со вчерашнего? — испугалась Юлька.

— Солнце шуток не шутит. Как бы нам за тебя от отца с матерью не попало, что без себя к морю пустили.

— Что вы! Что вы! — Юлька сделала вид, что она ничуточки не вялая, наоборот, бодра чрезвычайно.

Баба Катя на всякий случай заставила выпить медку; тётя Дуся приложилась ко лбу губами и сказала:

— Нет, не горячая.

Один Шурец смотрел ехидно, да Галка всё поджимала губы и отводила глаза.

А на другой день...

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Это случилось в полдень.

Утром Юльке было некогда — тётя Дуся задала им с Галей «план»: доцапать картошку и, как дадут воду, полить в огороде перчики; не дадут — натаскать с кринички. Почему на этот раз и Юльке? Потому, что Галя с обидой ответила матери:

— Всё мне да мне работа? А Юльке?

— Юлечка гостья,— сказала тётя Дуся. И вдруг, подумав: — А и то! Вместе цапайте да поливайте.

Перчик, зелёная невысокая, словно кусты-лили-путы, рассада, ужасно много пил воды, чтоб ему сгинуть! Галя с Юлькой по молчаливому и враждебному уговору разделились, Юлька буркнула, что будет таскать воду.

— Вёдра в чулане, коромысло в курнике,— насмешливо отозвалась Галюха.

Коромысла Юлька никакого не взяла. Взяла ведро и лениво поплелась к колонке, где караулили воду соседские ребята, на них посмотрела враждебно. Воду ещё не давали. Помахивая ведром, она двинулась через свою усадьбу к криничке, небрежно напевая, словно ей и дела до Гали не было. Галка яростно орудовала цапкой, точно врага била. И тоже пела. Юлька — московскую песенку про «Ладони больших голубых площадей», Галя — про «Чёрные брови, карие очи».

У кринички, благо в то утро бычков почему-то не пасли, Юлька, зачерпнув треть ведра, села отдохнуть. На обратном пути постояла у скважины. Колодец был по-прежнему завален мусором, обломками бетона... Потом поволокла ведро к окаянному перчику,

— Ты бы ещё на доне принесла! — фыркнула Галя, успевшая перекочевать с картошки тоже на перчик.

=— На каком доне?

— Дно видать!

— Сколько хотела, столько и принесла,»—отрезала Юлька.

Галя молча отправилась в чулан. И не успела Юлька опомниться, уже тащила с кринички, раскачивая коромыслом, полные вёдра.-

Перчики пили жадно. Вода уходила и уходила в потрескавшуюся землю. Галка натаскала вёдер двенадцать, Юлька, если сложить вместе,— насилу три. Тоном хозяйки Галина приказала:

— Те два рядка сама польёшь. Мне на виноградник время,

Юлька не ответила, тоже была с характером,

Галя уехала. Ветер стих, птицы смолкли. Почерневшая от ягод шелковица, даже большой орех стояли не шелохнувшись. Юлька села под сливу — солнце жгло нещадно. Стало скучно. Гусениц, что ли, половить? Видела, как это делал Пётр: обойдя сад, приметил на стволах, в сучьях, точно серой паутиной заплетённые скопища будущих гусениц. Где пониже, прикрыв сорванным лопухом, просто давил их — нет уж, извините, ОНА так не станет, гадость страшная! — где повыше, поджигал керосиновой тряпкой на палке.

Юлька поплелась в сарай. Вместо палки взяла цапку, обмотала валявшейся тряпицей, сунула в бачок с керосином. Ну и вонища! Может, не стоит? Да и спичек нету. Ага, Пётр, когда курит, прячет их под бочку с водой...

Спотыкаясь о картофельную ботву, высоко держа черневшую копотью горящую цапку, Юлька побежала к сливам. Сейчас попадётесь, голубчики, не всех вас Пётр высмотрел! Так и есть: на сером стволе, высоко в развилке, прилепилась белёсая паутина. Юлька привстала, нацелилась...

— Ай!.. Фу!.. Ой!..

Цапка полетела в одну сторону, она — в другую. Обгоревшие личинки дождём сыпались на голову, за шиворот.

— Ой!.. Ах!.. Ой!..— Юлька вертелась на месте, отряхиваясь.

— Донюшка, ты что? Зачем в жару по солнцу бегаешь? Кваску холодного иди попей...— позвала с крыльца баба Катя.

Пнув ногой догоравшую тряпку, Юлька зашлёпала в дом. Там было прохладней, чем под орехом,— маленькие окна, прикрытые ставнями, не пускали солнца. В комнате было приятно, свежо.

Баба Катя принесла запотевший графин. Юлька напилась так, что раздуло живот и застреляло в носу. Вспомнила неполитые перчики — какая уж тут работа! Плюхнулась на кровать. Вздрогнув, отозвалась струнами гитара. И вдруг что-то словно толкнуло: край кружевного подзора был странно вздёрнут. Юлька спрыгнула, присела...

Полосатая сумка-шлагбаум стояла по-старому, но отцовский чемодан был сдвинут. А за ним... За ним в душной темноте... зияла чёрная пустота! Никакой коробки с наклейками, доверенной на хранение, под кроватью больше не было!

Юлька щипнула себя за руку — не помогло; хлопнула по носу — никакого впечатления. Распихала сумку вправо, чемодан влево — за ними было по-прежнему пусто. Она закрутилась по комнате. Выбежала на терраску, заглянула в спальню к тёте Дусе... Промчалась для чего-то в сарай к поленнице, в курник... Потом вернулась медленно к себе в комнату, села на половичок у кровати и тихо, протяжно завыла.

— Ты об чём? Обидел кто?

Жёсткая сморщенная рука бабы Кати поворотила Юлькино мокрое лицо. Старушка нагнулась, обтёрла его фартуком, стала гладить волосы.

— Ай горе какое?

— Баба Катя! — Юлька вскочила; нос у неё вспух, губы растянулись, как щель в почтовом ящике.— Ко мне сюда... никто... утром не заходил? Или... пока мы с Галей... на огороде?

— Кому бы? Федя с Дусей спозаранок в совхоз ушли.

— А... а Шурец?

— Тю! Чуть рассвело, с пацанами на Агармыш утёк. Стряслось что?

— Нет, ничего. Что же делать? Ведь Пётр мне, лично мне... Баба Катя, я к нему пойду!..

— Куда ж в полдён? Погоди, жар спадет.

— Нет, я пойду!

Она быстро повязала волосы валявшейся Галиной косынкой, влезла зачем-то в полукеды, схватила очки...

— Надолго ль бежишь?

Ответить Юлька не успела. Вылетела с терраски за калитку. Хлоп! Уж и на улице не стало её видно...

В автобусе перед остановкой увидела себя в зеркале водителя. Несчастное огородное чучело — только скворцов пугать! «Редькин хвост» задрал косынку, не лицо — морда в грязных подтёках.

Спрыгнув с подножки автобуса, Юлька забежала, за куст багряника. Сорвала косынку, перевязала

«хвост». И быстро зашагала по дороге к белой, гремящей рупором конторе водохранилища.

Мимо проехал самосвал с цементом, обдал пылью. Умыться, что ли, где-нибудь?.. Вблизи темнела колонка. Вода из неё не шла, но капала. Юлька набрала горсть, выпила, обмыла лицо, точнее, размазала грязь.

— Мне к Лукьяненко Петру Фёдоровичу. По личному неотложному делу.— Она старалась говорить солидно, всё равно получался какой-то писк.

— На совещании,— не поднимая головы, отозвалась секретарша.

— Оно... долго будет?

— Часа два.— Схватив папку с бумагами, секретарша метнулась к двери, за которой гудели-спорили грубые голоса.

Из двери почти сразу выскочил Пётр.

— Ну? — спросил торопливо.— Говори скорее, что надо.

За ним в проёме двигались среди сизого дыма мрачные лица.

— По...— облизнув сухие губы, сказала Юлька.

— Что?

— Пом...

— Да будешь говорить толком? Занят я, поняла?

— Помпа... пропомпа...— залепетала Юлька. От страха у неё затряслись коленки, а язык стал деревянным.

— Какая ещё промпа? Ах, да не мешайся ты тут! Дома расскажешь. У нас авария ко всему, понятно? Марш домой сейчас же!..