– Не хочу.

Не могла же она признаться, что ее мутит, как тогда, в тюрьме? Впрочем, этот Дом – хуже любой тюрьмы…

– Тогда выпей, – Ян налил вина и вложил бокал в ее ладонь, обхватив собственной поверх. – Послушай совета старого, опытного мужчины. Выпей.

Последние слова были такими масляными, что, успей Аори съесть хоть кусочек, ее бы вырвало. Прямо в бокал. Высокий, тонкого стекла, с крепкой, прошитой серебряными нитями ножкой.

Если разбить его об стол, получится шип, который…

– Аори, Аори, Аори… – его рот раз за разом пережевывал имя, возвращал чем-то мерзким и неприглядным. – Ты забываешь, кто я. Неужели умерло мало людей, которых ты любила?

Она вскинула испуганные глаза, губы чуть приоткрылись, и Ян улыбнулся, представив, как касается их языком.

– Я почувствую каждое твое желание, каждую мысль, попытку сопротивления или бегства. Так, как сейчас чувствую неуверенность и страх. И кое-что еще…

Он коснулся бедра в разрезе платья. Аори отпрянула, чуть не упав со стула, но Ян схватил ее за руку и удержал на месте.

– И, если я решу, что ты доставляешь слишком много неудобств, за это заплатят другие. Видишь этот диван? Видишь?

Он встряхнул ее, показывая на нечто, больше похожее на огромную кровать, занявшую собой дальний темный угол. С множеством подушек и мягких покрывал, небрежно разбросанных поверх.

– Это любимое место одной изменяющей. С рыжими глазами и вьющимися светлыми волосами, душистыми и теплыми, которые мне так нравилось собирать в кулак. Жаль, с тобой не выйдет…

– Она бы никогда этого не сделала! – вырвалось против воли.

Ну не могла Аори представить Сиэ в его руках. Яркую, прямую, полную энергии, стремлений и жизни…

Жаркое дыхание скользнуло по шее, когда Ян прижал пленницу плотнее.

– А потом она решила, что может меня предать, так, как раньше предала Арканиум. Что может мне перечить и доставлять… неудобства. Что ж, нет человека – нет проблемы. Но не переживай, с тобой я так не поступлю. Пей.

Она упрямо смотрела в сторону.

– Все просто, Аори. Пока ты выполняешь мои приказы, пусть даже через силу, обливая меня презрением и отталкивая, – Лейт жив и почти здоров. Попытаешься всерьез взбунтоваться – он за это заплатит.

– Ему нет до меня никакого дела. Почему я должна переживать?

Ян медленно, довольно улыбнулся.

– Ты меня не обманешь. Последний раз приказываю – пей. До дна.

«Как ярко, как горячо, – думал он, наблюдая, как Аори неловко, мелкими глотками, пьет вино. – Чистая ненависть, замешанная на любви. Этого не было до меня, и я сделаю все, чтобы она остывала помедленнее. Как же это заводит. Не спеши, Ян, не спеши.»

Он осторожно коснулся ее особенностью, притупляя гнев, успокаивая, запутывая.

– Умница. Хорошая девочка.

Прихватив бутылку, Ян встал, добрался до дивана и развалился на нем, широко расставив ноги.

– А теперь – иди ко мне.

Аори остановилась в шаге, глядя исподлобья и едва заметно покачиваясь.

– Ты любишь сказки?

– Нет.

– Жаль. В них злодеи заточают красавиц в башни, лишают любой связи с миром. Лишь изредка заходят к когда-то неприступным, гордым девам.

Ян отхлебнул из горлышка, поставил бутылку на пол.

– День проходит за днем, неделя – за неделей, – задумчиво проговорил он, расстегнул пуговицы на манжетах и принялся медленно подворачивать рукава. – Одиночество разъедает душу, делает жизнь невыносимой. Враг, мучитель и изверг становится единственным, что может изменить течение бесконечных серых часов. Его прихода ждут поначалу, как возможности убежать. Потом – как величайшей радости. Возникает извращенная любовь, болезненный синдром, от которого почти невозможно избавиться.

Криво усмехнувшись, он чуть подался вперед.

– Самое главное – не забывать, кто на самом деле хозяин, и не возвращать свободы.

Ян подсек стройные ноги, и Аори, невольно вскрикнув, рухнула прямо на него.

Вино затуманило сознание, притупило рвущую грудь боль. Ненамного и ненадолго. Приходилось глотать стоны, давить в себе крики, лишь бы не доставить ему еще и этого удовольствия. Будто это могло что-то изменить.

Забываясь, Аори пыталась вырваться, вспомнить и применить хоть один из приемов, чему учил Зин. Но тело ослабло от времени и голода, не хотело слушаться, и все, чем оканчивались эти жалкие попытки, – довольный смех Яна. Он без труда удерживал тонкие запястья в одной ладони.

Всего один раз ей удалось пнуть его достаточно сильно, так, что глаза превратились в две щели, полные темной ярости. От пощечины голова мотнулась вбок, в ушах зазвенело так, что Аори едва различила ставший хриплым голос.

– Как же пьянят чувства того, кто оказался на грани, потерялся в отчаянии… Особенно, если ты сам создаёшь эту грань, держишь жизнь в своих руках.

Она почувствовала его пальцы на шее и не сдержала вздох облегчения. Неужели конец?

– Нет-нет. Не так просто! – ухмыльнулся Ян.

В рот снова полилось вино, и разум окончательно отстранился, потух вместе с погашенными графом лампами. Единственное бра тускло светилось над головой, не разгоняя тьмы, и Аори бездумно прикипела к нему взглядом.

Ян толкнул ее. Грубо, так, что дернулась голова и затылок ударился о подлокотник. Он тут же навалился сверху, жадно и поспешно, словно голодный пес, тычась влажным ртом в ее грудь и живот. Руки графа прижали ее собственные к бокам, не давая вырываться, и толстые пальцы постоянно дергались, стискивали кожу, сжимались и разжимались, накачивая Яна ее болью.

Ночь тянулась, темная и бесконечная. Все, что ее составляло, выжигало саму суть Аори, заставляло забыть, кто она, где и зачем вообще существует.

Густой воздух, насыщенный чужими запахами. Горячечное тепло. Ритмичные движения, тихий шорох тканей, касающихся кожи. Каждое такое прикосновение – будто наждачной бумагой.

Концентрированная ненависть, по капле собирающаяся в душе.

Аори погружалась в темную, отдающую болотной сыростью глубину чужого удовольствия. Своя память, свои ощущения терялись, изменяли ей. Она на мгновения оказывалась в совершенно других руках, чувствовала другого человека, забывалась в неожиданном счастье, а потом будто падала на мокрый, искрошившийся лед, когда Ян, насытившись, обрывал наваждение.

Ему нравилась эта игра, нравилось поднимать Аори на качелях чувств. Вверх и вниз, от недоверчивой радости к ошеломляющему отчаянию. От секунд, когда она тянулась навстречу, всем существом, каждым движением и вдохом, и до самого осознания, когда глухое рыдание невозможно удержать даже запредельным усилием воли.

Ян не спешил, сдерживал себя. Разве физическое удовольствие – главное? Тело невозможно искривить, извратить и вывернуть наизнанку. Но можно проделать это с сознанием и черпать эйфорию горстями, пить глоток за глотком из неиссякающего источника.

Его нервы напрягались до предела, вслед за ее отчаянием он достигал пика наслаждения, срывался, будто в горный обвал, недолго отдыхал – и снова касался ее кожи, снова впивался крючьями особенности, дергал и дирижировал, получал то, что хотел, и еще многое – сверху, от нее самой, не умеющей сдаваться и покоряться.

Он устал под утро, когда непроглядная темнота за окном принялась сереть. Еще не проявляя красок, но делая звезды тусклее. То самое время глубочайшей тишины, которую рассеивает ненадолго шорох шин неурочного автомобиля и стихает, и все, больше ни звука, ни дуновения ветра.

Аори лежала на спине и смотрела на расплывающийся силуэт бра. Узоры на ткани вились, словно змеи, ей казалось, что они пульсируют, свиваются в темные клубки. Вот одна из них упала на живот, принялась елозить по нему, холодный хвост скользнул между бедер. Точеная голова с тремя светящимися желтым гляделками приблизилась, раздвоенный язык обмахнул распухшие, не раз прикушенные губы.

Она закрыла глаза, пытаясь укрыться от горящего взора, но он проникал сквозь веки, жег презрением. Тело свело короткой судорогой, и сознание окончательно с ним рассталось, рухнуло на Грань в полном одиночестве, как ни пыталось остаться единым целым.