— Почему они еще не гонятся за нами? – выдавила я слабым голосом.

Святоша ответил не сразу; некоторое время я слышала только громкие глотки. Осушив кружку, он поставил ее на стол и сказал:

— Потому что устроено у них там все по-свински. Я еще когда служил, заметил. У них никогда не бывает запасного плана на тот случай, если что-то пойдет не так. Вот так и сегодня: они были уверены, что мы не выйдем из камеры, но мы вышли. Черт с ним, вышли и вышли – на то и стража, чтобы поймать нас, пока мы в городе. Они знали, что мы не выйдем из города, но мы опять спутали им карты, покинув его. Тут уже им придется серьезно напрягать то, чем они там думают. Задним умом они, конечно, крепки — ничего не скажешь, но...

— Может быть, они вообще про нас забудут? — с надеждой предположила я.

— Про тебя — вполне возможно. Даже наверняка. Про меня — ни за что. У его светлости Гельхельма Аросского ко мне личные счеты, сама ведь знаешь.

Я широко зевнула, сама удивившись силе зевка.

— Так что, — продолжал Святоша, вновь наполняя свою кружку, — если нас начнут догонять, я тебя просто засуну в ближайшие кусты.

— Но... — вскинулась я.

— И свяжу перед тем, если надо, — твердо оборвал мой порыв бывший узник Аросской тюрьмы. — Даже на кляп не поскуплюсь. Ясно?

— И что, ты им так просто сдашься?

— Нет. Живым, во всяком случае.

— Что-то ничего не понимаю, — я начала злиться. — Что ты хочешь этим сказать?

Святоша пожал плечами.

— Ну, я же все-таки убил этого парня. Меня по закону должны были казнить уже давно. Я не буду сильно страдать, если судьба отнимет у меня свою неожиданную милость. Не особенно она мне и нужна.

— Ты бредишь, — сказала я неуверенно. — Ты же не виноват. Он ведь совратил твою невесту...

Ответом мне было раздельное язвительное “ха-ха-ха”.

— И что с того-то? Если смог совратить, значит, не судьба нам с ней было счастливыми быть.

— Разве он ее не против воли взял?

— Письма-то мне она точно не против воли писала.

— Письма?

Мне показалось, Святоша опять издал что-то вроде смешка. Прозвучало это еще грустнее.

— Прости, забудь… Не так боги судили… На пути к счастью моему не держи меня…

Голос его сорвался, и он размашисто приложился к кружке. Какое-то время слышались только глотки.

— А ты уверен, что она их писала? – спросила я недоверчиво. – Хочешь сказать, крестьянка читать умела?

— Кто тебе сказал-то, что она крестьянкой была?

— А что, нет?

— Нет. Дочка купеческая. Ее отец с матерью потом из города уехали. Она у них единственная была, вот и учили всему. Я-то сам давно навострился буквы разбирать… у меня, знаешь ли, отца богатого не случилось, так что — либо учиться хоть чему-то, либо в вышибалы трактирные…

Он говорил так спокойно, что мне почему-то стало страшно.

— Я там, в этой части, бился-бился, чтобы меня в Арос перевели. К ней поближе. А тут эти письма, значит. Ну что я сделаю-то? Держать ее? А кто я ей, чтоб держать? Значит, так любила. Потом друг один старый рассказал, чем все обернулось… Опять же, этот знатничек что, ее со скалы толкал? Нет. Она сама так решила. Родителей жалко, разве что. Вот у них было право обвинять кого-то, но они этого делать не стали. А значит, и я не должен. Если б я ей мужем был, тогда другое дело.

— Зачем же ты тогда?..

— Не удержался. Как ветер смеется, знаешь? Вот и надо мной посмеялся: дня не прошло, как я о ее смерти узнал, и тут на мое прошение о переводе ответ пришел. Утвердили… Я-то, конечно, на попятную, просил меня хоть куда, неважно, только бы оттуда, но… И тут, значит, пили мы. Ну, праздник, понимаешь? А мы-то не стража, чтобы в праздник мостовую пятками чесать… И тут он. Угощает всех… Капитан ведь.

— Ага, и покоя от него никому не было, да?

— Не больше, чем от многих солдат из простых. Куролесил, конечно, знатно, по чину. От него та беда была, что ему слово против все сказать боялись из-за дядюшки – не то, что простым. Ты думаешь, иные солдаты до баб меньше охочи? Или кулаки почесать?

— Странный ты, — возмутилась я. – Почему ты так о нем говоришь? Как будто защищаешь!

— Я не странный. У меня просто времени подумать в камере хватило. Сначала, конечно, я себя кругом правым считал. А потом что-то мыслишка мелькнула, что не так все просто. Ну, обозвал он ее шлюхой при мне, да? А как бабу назвать, которая при живом женихе к другому в койку пошла? Сволочь он, конечно. Не оправдываю я его. Но она-то свой выбор сама сделала! А тогда я не думал. Вообще. Просто встал, сказал ему заткнуться. Потом в зубы. Потом нож. Бил – не думал. Одним движением, как рука пошла. От уха до уха… и ушел. Руки в крови… И так и не думал ни о чем. Кровавый туман перед глазами… Как волк. Сначала из города. Стену перелез… я же раньше… — он запнулся, — да неважно… И ушел. В одной рубахе, как был. И с ножом. Как не замерз насмерть, не знаю. Сколько-то дней плутал… не считал. Потом в снег зарылся, чтоб не окочуриться совсем. Очухался уже тогда, когда бить начали, — Святоша закончил говорить уже почти монотонно и глядя перед собой в пустоту. В его глазах словно потушили свет. Тогда я и заметила, что они были совершенно серыми. Как иней или седина, с темными ободками.

— Как же ты себе ноги не отморозил? – удивилась я, хотя чувствовала – ему не очень-то важно, слушаю я его или нет. – Ты ж босой был.

— Сначала – нет, — мрачно сказал Святоша. – Сапоги с меня уже потом стащили. То ли хотели помучить, то ли просто глянулись кому. Неплохие были. Да и вообще-то мне холод нипочем, долго терпеть могу. Поэтому и хотел на севере поселиться.

— Вот оно как… Слушай, а сколько ты уже зим видел?

Святоша удивленно глянул на меня:

— С чего это такой вопрос? Двадцать шесть. А что?

— Да просто мне тут подумалось, — полусонно сказала я, — что одна эта зима всех предыдущих тебе стоит.

Он прыснул:

— Спи. Шутница…

Я не видела в этом ничего смешного, но мои глаза уже и впрямь закрывались.

Из плена серых, но тревожных снов меня вырвал тычок под ребра. Мои веки все еще были тяжелы. За окном была глубокая ночь.

Меня толкнули еще раз. Я оторвала голову от стола и услышала обеспокоенный шепот Святоши:

— Просыпайся, тревога! Ну!

— Что случилось? — зевая, спросила я.

— Сама посмотри. Да не на меня, в окно!

В колючей, липнущей к окну пурге зияли желтые пятна масляных фонарей и раздавались чьи-то грубые голоса. Вот кто-то прошел совсем близко к окну, и я различила гербовую накидку Ароса. Этой нехитрой картины оказалось достаточно, чтобы разом согнать с меня всякий намек на сонливость.

— Догнали, — выдохнула я.

— Ага, — кивнул Святоша как-то обреченно. — Чай, не на крестьянских кобылках скакали. Князь Гельхельм скакунов с Нижних Лугов заказывает, где уж тут удрать...

— Что будем делать?

Брови Святоши сошлись в один угол, сделав его лицо почти старым.

— Ну, я же сказал. Забыла?

В дверь таверны забухали кулаком. Час был поздний, хозяин уже заложил вход массивной перекладиной. Шумела пурга, шумели за окном ночные гости, ржали лошади…

— Ты вот сейчас сидишь тут очень тихо, — продолжал Святоша, понизив голос до шепота. – Даже не шевелишься, ясно?

— И что?

— И просто смотришь, что будет. Ну, повтори, что я сказал!

— Что?..

— Что ты сидишь… и… ну?

Подошедший к двери хозяин отлетел, когда она сорвалась с петель, не выдержав пурги и грубой силы. Ноги в тяжелых сапогах ступили на скрипучие половицы, в тусклом свете блеснули алебарды. Святоша одним прыжком оказался у стойки, схватил воткнутый в столешницу нож и кинулся на вошедших, точно горная кошка.

А они уж точно не ожидали такого натиска. Короткий, радостный блеск стали, дикий крик, поток крови из чьего-то лица… Порывистый перехват алебарды у падающего тела, отскок назад, медленный блик на остром металле, направленный против смятенных, недоуменных, на шаг отступивших врагов.

Я зажала себе рот обеими руками, когда на меня неожиданно обрушилось осознание того, что Святоша имел в виду. И того, что он это серьезно. Вопреки его приказанию не двигаться, я оглянулась на окно. Отряд был невелик, насколько я могла судить.