Какое-то время я ворочалась на скрипучей лежанке, пытаясь успокоить вихрь воспоминаний. Веселая была тогда зимовка… как, впрочем, и вся моя жизнь. А уж если вспомнить Арэль Фир...

Тут мои мысли потекли по уже проторенному руслу, какое принимали иногда, если мне становилось неспокойно. Конечно, я не боялась возвращения в долину магов — это было бы глупо — но даже теперь, спустя много лет, у меня оставалось множество вопросов. Наироу не обучались на общих основаниях — мы были чем-то вроде эксперимента. И куда исчезали те, кому удалось проявить хотя бы крохи таланта? Может быть, их перемещали в какие-то иные классы? Но почему тогда мы больше никогда не встречали их в школе? Если их отпускали, как меня, то в чем был смысл всего этого?

…Большой осколок зеркала на бечевке, унылое подобие уюта в комнате, пытался отразить меня сквозь пыль и жирные пятна. Я решила помочь ему (а заодно неумехе-хозяину и его ленивой жене), отыскав в комнате тряпку и протерев его. Хотелось причесаться.

Через некоторое время мои старания принесли плоды, и я смогла разглядеть в зеркале свое блеклое и вытянутое отражение. Ничего нового, впрочем, не увидела — все та же худоба, резкие черты и слишком тяжелый подбородок. Все те же криво отрезанные темные волосы. Все те же насмерть перепуганные черные глаза с — о, да, хоть что-то! — типично эльфийским разрезом. Все те же тонкие, угрюмо сжатые губы — и с этим лучше ничего не делать, потому что один зуб у меня сколот, и это не добавляет очарования моей улыбке. Да, грызла орех. Тогда Святоша меня Белкой и прозвал.

Надо сказать, в борделях весьма ценят шлюх-полукровок. Эльфы ведь очень красивы — рослые, статные, яркоглазые и с чертами, гармонии которых само Синее Небо завидует. Мы, полукровки, частенько все это наследуем. Но не я. И, черт возьми, Синее Небо не могло бы благословить меня лучше: красавица в Семихолмовье становится либо чьей-то, либо общей. А меня никто не трогает, потому что друзья завидовать не будут, а зачем иначе женщины нужны?

Я погрузила ладони в стоявшую на колченогом столе плошку с водой, умыла лицо. Опоясала висевшую на мне мешком рубаху широким кожаным поясом с ножнами от охотничьего ножа. В таких деревушках, как Семихолмовье, свой статус нужно подчеркивать сразу — иначе легко нарваться на пренебрежительное и зачастую опасное для жизни отношение “соратников” по тяжелой контрабандистской доле. Народец у нас тут постоянно тасуется — основная масса друг с другом, конечно, знакома хотя бы мельком, но кто-то то и дело пропадает, а кто-то возникает, как гриб после весеннего дождя, поэтому надо быть осторожной. Сквозило прохладой, и я влезла в жилет из оленьей кожи.

Окошко было умыто дождем, но лишь снаружи, а изнутри находилось в том же состоянии, что и зеркало. Я покосилась на украшенное круглыми следами моей чистоплотности стекло, досадливо сплюнула на немногое потерявший от этого пол и открыла дверь ступней, забыв, что та была закрыта на засов. Заменявшая его веточка упала с глухим стуком.

Безопасность превыше всего, чтоб ее.

Я порылась в карманах своих штанов из мешковины и выудила оттуда несколько тусклых медяков, убеждаясь, что мне есть чем расплачиваться в том случае, если мне предъявят счет за порчу имущества.

Ну, и за завтрак заплатить.

Половицы скрипели под моими ногами в тяжелых сапогах, которые, к тому же, были мне великоваты; коридор второго этажа был так узок, что сам по себе больше напоминал чердак. Я споткнулась о поднявшуюся доску, схватилась за стену. На ней остался след от пяти пальцев, а моя ладонь почернела. Вдобавок не то из окошка, не то откуда-то еще, возник запах куриного навоза. Мне же, чтобы слиться с пейзажем, не хватало только тяжелого похмелья. Спуск по хлипкой лесенке был серьезным риском даже по моим меркам.

В общем зале постоялого двора было немного посетителей: тут сейчас находились либо те, кого не потчевали завтраком дома, либо те, кого после вчерашних попоек некому было дотащить до избы.

Святоша, однако, был здесь; торчал на нашем с ним обычном месте, невдалеке от входа. Над ним плыл сизый дым, улетая в свежеразбитое кем-то окошко. Он сосредоточенно грыз свою видавшую виды трубку.

Окончательно миновав лестницу, я с удивлением поняла, что он не один, и даже не с женщиной. Против него сидел человек, одетый, как я могла видеть, по-дорожному. Лицо оставалось в тени из-за широкополой шляпы, но мне были хорошо видны длинные белокурые волосы, спускавшиеся на довольно-таки широкие плечи и серый плащ. Перед человеком стояла кружка, но он к ней не прикасался, в отличие от Святоши, который не спеша потягивал местное пойло из своей. Они о чем-то тихо говорили.

Когда человек качнул головой, я увидела на шляпе (подумать только!) фазанье перо. Щеголь. И что у них со Святошей, интересно, нашлось общего?

Святоша что-то ответил своему необычному для этой глуши собеседнику; я увидела, как он недобро усмехается краем рта. Затем он поднял голову, оглядел зал и, увидев меня, приветственно махнул мне рукой.

— Утро доброе, Белка, — поздоровался он со мной, когда я подошла.

— И тебе того же, — довольно сумрачно ответила я.

— А вот и моя напарница, Басх, — обратился Святоша к белокурому щеголю.

Тот встал и снял шляпу, чем привел меня в совершенное недоумение.

У него было правильное лицо с чертами, словно выточенными резцом искуснейшего скульптора. Легкие пряди волос разметались, открывая уши. Подумать только, он был наироу! Были бы уши покрупней — можно было бы перепутать с чистокровным эльфом. Высокий лоб, бесстрастный разлет бровей, вежливая улыбка, в которую его губы складывались сами собой. Под глазами залегли тени – он явно долго не спал; сами глаза…

Кто не видел чистой воды изумрудов, вряд ли сможет себе вообразить их цвет; темный лед северного моря в сумерках? Если по белокаменному лицу Басха невозможно было прочесть ничего, то глаза это с лихвой компенсировали. И все-таки, наверное, море: изумруды не меняют своего цвета.

Я протянула ему руку для пожатия, но он принял ее не так, как я ожидала. Гибкие пальцы тронули мою ладонь, повернули ее тыльной стороной вверх; затем Басх склонился, легко касаясь ее губами.

Я была удивлена. Надо сказать, приятно. Такая изысканная вежливость не входит в правила тех мужчин, с которыми мне обычно приходится иметь дело. А Святоше бы стоило подобрать челюсть: местные карманники тащат все, что плохо лежит.

— Басх Дэ-Рэйн. Рад познакомиться с вами, сударыня, — сказал Басх, выпрямляясь. Глубокий звучный голос; возможно, он странствующий певец? Это многое объяснило бы, в том числе и перо на шляпе. Оно почему-то действовало на меня, как кисточка тяжелой занавеси действует на кошку.

— Взаимно, — я постаралась вспомнить все, что когда-либо знала о хороших манерах. – Вы – странный гость в этих местах. Насколько я могу судить, вы издалека?

— Да, сударыня, вы правы, — Басх кивнул; брошенный на меня темно-зеленый взгляд показался мне испытующим. – Вам не откажешь в проницательности.

Сударыня. На миг я словно бы увидела всю сцену со стороны, и мне стало одновременно смешно и стыдно за заляпанные штаны и нечищеные сапоги, на которых слой засохшей осенней грязи уже едва ли не спорил толщиной с кожей, из которой они были сделаны.

Да закрой уже рот, Святоша! В конце концов, учеников Арэль Фир натаскивают не только на огненные шары. Мы должны были быть сливками общества, в конце концов.

Церемония обмена приветствиями между двумя воспитанными людьми завершилась, мы сели.

— Я полагаю, — начал Басх, обращаясь к Святоше, — если это ваша напарница, то ее мнение…

— Ясное дело, — мрачно отозвался Святоша. Я уже достаточно знала его, чтобы распознавать, когда человек, с которым он говорит, ему неприятен. – Видишь ли, Белка, сударь нуждается в наших, эээ... услугах.

— Каких из? – осведомилась я, движением бровей давай понять Святоше, что имею в виду. Отношения с законом у нас были на грани вооруженного нейтралитета.