Приговаривая все это, я поглаживала его руки своей правой ладонью, и постепенно его мертвая хватка начала ослабевать, а взгляд – успокаиваться. Я чувствовала себя преступницей...

Дело в том, что я применяла к человеку, явно страдающему патологической неуверенностью, метод психоэмоциональной имитации, рассчитанный, в принципе, на здорового человека, который выйдет из контакта без новой душевной травмы. А как быть потом с этим Алексеем, я, честно говоря, не знала... Но отступать теперь было поздно, раз уж начала, следовало продолжать...

– Это очень простая игра. И очень интересная. Я – слово... Ты – слово. Потом снова: я – слово, ты – слово...

Он окончательно расслабился.

– Цветок, – сказала я.

– Венок... – ответил он, правда, пока не очень уверенно.

– Пчела, – продолжала я без остановки, чтобы не дать ему времени подумать, но и не слишком быстро, чтобы не сбивать его.

– Укус... – ответил он уже гораздо быстрее и чуть увереннее.

«Ага! – подумала я. – Получается».

И мы начали обмениваться с ним словами в достаточно быстром темпе, чтобы быть уверенной, что он говорит без раздумья.

– Мед.

– Пчела...

«Интересная цепочка получается, – успевала я еще и подумать между своими вопросами. – А попробуем с другого конца...»

– Укус.

– Собака...

– Собака.

Он испуганно посмотрел на меня и отрицательно замотал головой. Я поспешно погладила его по руке и сказала успокаивающе:

– Не отвечай! Это совсем не обязательно. Если тебе не нравится слово, которое возникает в твоей голове, можешь промолчать... Так все делают...

– Хорошо, – сказал он.

И мы продолжили.

– Весна.

– Цветок...

– Венок.

– Крест...

– Ограда.

– Мама... – сказал он и тихо заплакал.

Поглаживая его по руке, я подождала, когда он успокоится, и мы продолжили:

– Птица.

– Выстрел...

– Вода.

– Беда...

«Стоп! – сказала я сама себе. – Из этого ряда задавать слова не имеет смысла, он только что пережил сильнейший стресс, связанный с семантическими полями „воды“, „поезда“ и „несчастья“. Они у него сейчас неизбежно взаимосвязаны, но это ни о чем не говорит. Это – как раз реакция, типичная для нормального человека. Мне сейчас нужно работать с нейтральным материалом...»

– Слово.

– Молитва...

«Однако! – подумала я. – К чему бы это?.. Ну-ка, двинемся чуть дальше в эту сторону...»

– Икона.

– Лампада...

– Свеча.

– Покойник...

Я поняла, что дальше он скажет – «мама» и опять заплачет. Так, так... Хорошо... Один семантический тупик я уже выявила...

– Гора.

– Дыра...

– Рука.

– Пистолет...

– Выстрел.

– Покойник...

«Вот черт! – подумала я. – Опять я его в тот же угол загнала!»

– Чай.

– Мед...

«Мед – пчела – укус – собака, – продолжила я за него. – А потом – молчание. Но что же там дальше-то? Что же у нас может быть рядом с кусачей собакой?.. Конура? Намордник?»

– Цепь, – сообразила я.

– Нога...

«Странная ассоциация», – подумала я.

– Палка.

Он посмотрел на меня с откровенным ужасом и промолчал...

Кое-что у меня в голове уже сложилось. Пожалуй, достаточно. Осталось только проверить кое-какие выводы. Я быстро сформулировала особые, болевые для него психо-семантические точки. Сколь ни была бы я гуманна, а пройтись по ним придется.

– Женщина.

Он втянул голову в плечи, посмотрел на меня, словно ожидая удара, и вновь промолчал.

– Боль.

– Ремень... – ответил он.

– Отец.

Он резко вскочил со скамейки, и я еле удержала его за руку.

– Ну-ну-ну! Ты куда, Алеша? Здесь же, кроме меня и дяди Саши, нет никого... Успокойся... Мы просто играем. Ничего страшного.

Он дрожал, и я, признаюсь честно, не знала, что делать дальше. Он был все еще эмоционально зацеплен за меня, и я чувствовала, что окончание контакта принесет ему сильную боль. У меня, как говорится, рука не поднималась. Я же не хирург, в конце-то концов... Я гораздо ближе к терапевту по складу своего характера.

Контакт, однако, прервался вовсе не по моей инициативе. Совершенно неожиданно для меня перед нами оказался Эдик Морозов собственной персоной. Он был возмущен до последней степени. Я посмотрела на него недоумевающе и сразу же все вспомнила.

«Тридцать девятый столб. Девять вечера... А сейчас, наверное, уже около десяти...».

Дальше я подумать ничего не успела, потому что Морозов начал орать на всю набережную... Начинался самый безобразный скандал, который, между прочим, я сама же себе и организовала.

– Заключения? Да? Я научу тебя сейчас, как делать заключения! Да ты, кошелка деревенская, с кем шутить надумала? Я тебе...

Зря он так резко начал выражаться. Откуда Морозову знать, что у нашего Кавээна характер невыдержанный. Он молча встал с лавочки, сгреб Морозова в охапку и запустил его в ближайшие кусты, куда тот и влетел, громко при этом возмущаясь.

Из кустов он, конечно, уже не вернулся, а как-то растворился в пространстве. Не успела я порадоваться этому факту, как из тени ближайшей аллеи показались два милиционера и направились прямо к нам...

«Ну все! – решила я в панике. – Сейчас Кавээна заберут за мелкое хулиганство! А виновата, фактически, я! Вот черт! Что же теперь делать-то? Бежать? Просто идиотизм какой-то! Объяснять им? А что, собственно, тут можно объяснить?»

Я уже рот открыла, приготовившись к долгим и бестолковым препираниям с милицией, которая, как всегда, будет тупо стоять на своем и не воспримет никаких аргументов... Но милиционеры не обратили внимания ни на меня, ни на Кавээна. Они спокойно, но как-то крадучись подошли к нашей лавочке и спросили у нашего психа тоном, за которым не слышалось ничего хорошего для него:

– Гмыза?

Тот сжался и кивнул головой.

Я глазом моргнуть не успела, как ему надели наручники на правую руку, один из ментов пристегнул его к своей левой руке и, ни слова не говоря ни ему, ни нам, повели Алексея Гмызу в сторону гостиницы... У меня было отчетливое предчувствие, что больше я его никогда не увижу.

Мы с Кавээном только глазами его проводили. Что бы это значило?

Наше сообщение о том, что психа, скорее всего, арестовали, на Григория Абрамовича, как это ни странно, особого впечатления не произвело. Он только крякнул досадливо и заявил:

– Я так и знал!

Потом протер свою лысину платочком и спросил:

– Ну ты хотя бы поговорить с ним успела?

И получив мой утвердительный ответ, сказал еще одну странную фразу:

– Тогда – бог с ним...

Я не успела ему ничего сказать о своих выводах, как запищал сигнал его сотового телефона. Абрамыч рассеянно ответил, но его глаза тут же удивленно округлились и он сказал:

– Это тебя...

Я взяла трубку и сказала только: «Алло!» Дальше мне пришлось слушать. Голос был наглым, а интонация – угрожающей.

– Возле «Сергея Есенина» больше не крутись. Ноги переломаем. – Голос был хриплый, но мне показалось, что говорящий хрипит нарочно, чтобы настоящий свой голос исказить. – А если еще раз появишься около капитана Самойлова, и шею тоже...

И человек захохотал в трубку, словно сказал что-то очень смешное...

Вид у меня, наверное, был растерянный, потому что Абрамыч спросил осторожно:

– Что там, Оля?

– Мне впервые в жизни угрожают, – сказала я удивленно. – Все в том же духе – чтобы не совалась куда не следует.

– Да-а-а! – протянул Григорий Абрамович. – Интересные дела...

И надолго задумался. Впрочем, я – тоже. Конечно, я не испугалась этих глупых угроз, но было очень неприятно. Я не могу назвать себя упрямой, скорее – наоборот, но когда мне ставят искусственные препятствия или что-то запрещают, меня это сильно раздражает...