Так, провожаемая взглядами, я впорхнула в палатку к Григорию Абрамовичу и застала там странную картину. Они все трое сидели молча и смотрели на меня. То есть я хочу сказать, что они не замолчали, когда я вошла – а сидели и раньше молча, и смотрели на то место, где я и появилась, войдя в палатку. Игорек с Кавээном – сидя на спальниках, по обе стороны от Грега, симметрично: Игорь – справа, дядя Саша – слева; а Григорий Абрамович – посередине на стуле. И очки у него съехали на нос... Что было признаком очень дурного настроения...

Мне слова никто не сказал, когда появилась. Сидели, смотрели и молчали. Грег газету в руках комкал... Что случилось-то?..

– Вы что молчите? – спросила я подозрительно, поглядывая на них по очереди. – Интервью мое в сегодняшней газете читали?

– А ты сама-то читала? – совсем недружелюбно спросил почему-то Кавээн, который редко когда лез вперед, только в драке...

– Конечно, – сказала я и протянула Грегу «Известия»...

Он даже не посмотрел на «Известия», просто бросил их на пол, под стул.

– Нет, ты вот эту газету читала? – спросил Грег и протянул мне скомканный в шелестящий бумагой шар газетный лист...

В полном недоумении я начала расправлять газету. Первое, что мне бросилось в глаза – моя фотография на всю первую полосу. И заголовок аршинными буквами: «Психолог ведет расследование!»...

Я села прямо на пол, там, где стояла, перевернула листок и начала читать на второй полосе интервью с собой... Боже! Что это был за текст!.. За каждой фразой вставала такая самоуверенная, ни секунды ни в чем не сомневающаяся, безапелляционная и беспардонная дамочка, что я пару раз даже на редакционную вводку смотрела – точно ли это обо мне идет речь? Нет, все правильно, писали именно обо мне – экстремальном психологе второй категории капитане МЧС Ольге Николаевой...

То есть – все неправильно! Я никогда не говорила такими презрительными фразами, даже если речь шла о ФСБ или местных властях... Я никогда не отзывалась пренебрежительно о тех, кто работает со мною рядом... Я никогда не говорила этих циничных слов о людях, которые погибли при катастрофе...

«Ну, Фима! Если это твоя работа... – думала я, продолжая читать. – А кроме тебя это сделать было некому... Я тебе... Я тебе...»

Самые ужасные кары, одна страшнее другой, теснились у меня в голове...

«Я назначу тебе свидание, а вместо себя приглашу на него всех твоих здешних любовниц!»

Наказание показалось мне достаточно страшным для Фимки, и я немного успокоилась... Перевернула газету еще раз, снова посмотрела на снимок...

Ну, конечно, это Фимка, – кто бы еще сумел найти мою фотографию – в спецкомбинезоне, перепачканную с ног до головы грязью, но с улыбкой до ушей. Я помню, почему я тогда улыбалась, в том узбекском селении, которое начисто снес с лица земли селевой поток после сильных дождей в горах. Я только что вытащила из грязи узбекского пацаненка лет восьми, и его удалось откачать. Я была рада, что спасла ему жизнь... В этот момент меня неожиданно и сфотографировали. Мне нравилась эта фотография, хотя я всегда испытывала некоторое смущение, когда на нее смотрела. Словно фотограф сумел подглядеть что-то очень личное, интимное... Одну такую фотографию я когда-то подарила Фимке с надписью: «Это моя работа!»

Можете представить мою ярость, когда я увидела эту надпись в газете на фоне фотографии, написанную моим же почерком... Как он посмел, свинья!.. Продажный журналист... Охотник за сенсациями, информационный шакал!.. Последние остатки совести потерял в этих своих «средствах массовой деградации»!..

Я наконец посмотрела, что же за газета так меня разрисовала – и все стало ясно. Ну, конечно же, вторая из газет, с которыми Фимка сотрудничает постоянно – «Мир катастроф». Понятно, почему я стала центром всеобщего внимания. Это же профессиональная газета спасателей, которую издает МЧС. Она появилась не очень давно, пока еще не успела себя дискредитировать (разве что – сегодня, и то – пока только в моих глазах) и пользуется среди спасателей огромной популярностью...

Честно говоря, я растерялась...

– Ребята! – сказала. – Как же это? Я же не знала... Я хочу сказать, что не имею к этому отношения... Я ничего этого не говорила...

Игорек обиженно дулся, но в то же время смущенно прятал от меня глаза, Кавээн разглядывал мои форменные спасательские ботинки, а Григорий Абрамович глубоко вздохнул и сказал:

– Говорила, не говорила, теперь это уже не имеет особого значения... Что – опровержение давать будешь? Глупо... Подставил тебя твой дружок. Или его кто-то вместе с тобой подставил. А заодно – и нас всех... От того, что ты этого не говорила – никому из нас легче не будет. Тебе, между прочим – тоже...

Он еще раз вздохнул.

– Ты прочитай, прочитай до конца, очень интересные заявления ты там делаешь... Впрочем, дай-ка я сам прочитаю. Ребята еще раз послушают, удовольствие получат. Сомнительное, правда, удовольствие...

Он отобрал у меня газету, поправил очки и огласил вслух:

– А... Вот это место... «Я крайне возмущена бездействием федеральных властей, в частности – ФСБ, которая вместо того, чтобы искать истинные причины катастрофы, кормит общественное мнение плохо приготовленной из патологических идиотов и психов неудобоваримой жвачкой, подсовывает заведомо ложные версии... Кому выгодно такое поведение фээсбэшников, давно и прочно скомпрометировавших себя в глазах народов России? Только тем, кто на деле виноват в случившемся...»

Он ткнул пальцем в газету.

– А вот тоже прелестный перл, особенно по смыслу: «Я провожу собственное расследование причин катастрофы и клянусь, что ни один виновник ее не уйдет от расплаты...» Вот ведь! Сама себе и прокуратура, и Верховный суд... И в исполнение сама приводить будешь?

Абрамыч нагнулся ко мне и показал в газете еще одно место.

– А вот это что за прелесть, сама посмотри! «Не знаю, о чем думает и чем занимается Государственная комиссия, уже несколько дней работающая в Булгакове, но толку от ее заседаний никакого... У меня, работающей в Булгакове в одиночку...» ...Слышали, мужики, в одиночку она работает! «...У меня, работающей в одиночку, объективных фактов собрано больше, чем у этой так называемой комиссии, с ее армией следователей, оперативников, криминалистов и экспертов...» Ну! Суперменша, да и только!.. Ей с государственной комиссией поссориться захотелось! Она не иначе как голливудских фильмов насмотрелась!..

Абрамыч замолчал и снова скомкал газету.

– Ребята! – Я чуть не плакала. – Меня же подставили! Я ничего этого не говорила! Чем хотите могу поклясться! Чтоб... Чтоб... Чтобы у меня друзей до конца жизни не было, если я вру!

Я посмотрела на Игорька. Тот молчал, опустив голову... На Кавээна. Тот отвернулся и разглядывал что-то на совершенно чистой и гладкой стенке палатки. Один Григорий Абрамович смотрел на меня. Не зло смотрел, не с обидой, не с раздражением... С грустью и с сожалением...

«Не верят!» – подумала я и выбежала из палатки...

«Ну, Фимочка! Держись, дружочек! Я тебе сейчас устрою сенсацию! Ну, держись, Фимочка!» – твердила я всю дорогу до гостиницы, готовая разорвать в клочья и Фиму, и вообще всех, кто встретится на пути...

Фимка увидел меня издалека. Он стоял на ступеньках гостиничного крыльца и напряженно поглядывал по сторонам... Я уже рванулась в его сторону... Фимка меня увидел и... побежал от меня, прячась за редкими елками, росшими перед гостиницей. Это было так смешно, что я остановилась и пришла в себя. Ну и видок, наверное, у меня был, если Фима дал деру. Откровенный видок. Выразительный... Нет, надо привести себя в порядок.

Я присела на нагретый солнцем гранитный парапет крыльца и закурила. Хоть немного и успокоилась, руки у меня все еще дрожали... Пусть побегает между елок, пусть... Я как раз немного успокоюсь. Поговорить-то нам в любом случае нужно. Выяснить эту дурно пахнущую историю с интервью в «Мире катастроф»...

– Простите... Доктор Николаева? – услышала я за спиной старческий голос, явно перегруженный интеллигентскими интонациями. – У меня есть очень интересные факты для вашего расследования...