— Да, считаю, — мелодично откликнулась мисс Ивенс.

— Хорошо, но ваш Чарли, он хотя бы доказал свою гениальность? Получил какую-нибудь премию, сделал уникальное открытие? Десятки тысяч профессоров физики работают в университетах мира, но из этого далеко не следует, что все профессора физики — гении.

— Чарли почти получил Нобелевскую премию… — торжественно прошептала мисс.

— Следовательно, он не получил Нобелевской премии, так? Но даже если он однажды получит ее, это еще не будет свидетельствовать о его гениальности. Вы вообще что-либо понимаете в физике, Фиона?

— Я девять лет наблюдала жизнь Чарли и его коллег.

— Наблюдая жизнь Чарли, вы могли убедиться в одном несомненном факте. Что в современную эпоху открытия совершаются коллективами ученых, обычно после долгой работы над проектом. Крайне редко один человек вдруг совершает открытие. Чаще всего это происходит в области математики. Времена Кюри, Нильса Бора и Эйнштейна давно миновали. Гениальность вашего Чарли крайне сомнительна. По меньшей мере, ничем не подтверждена. Скорее всего, Чарли навсегда прославится лишь как феномен вашей персональной истории…

— Кто ВЫ такой, злой американец с французской фамилией? — фыркнула мисс Ивенс. — Чем ВЫ можете похвалиться?

— Calmez-vous, calmez-vous![8] — Виктор встал и опустил одну руку на плечо мисс Ивенс, другой взял за руку Джона. — Не ссорьтесь!

— Теперь, я так понимаю, именно время сообщить мою автобиографию? — Галант досадовал на себя за то, что слишком далеко зашел в нелюбви к никогда не встреченному им Чарли. Однако в последнее время он постоянно натыкается на след присутствия «Чарли» в прошлой жизни женщин определенного возраста. Выясняется, что «Чарли» — это феномен. Многие женщины, оказывается, напоролись однажды в жизни на такого «Чарли».

— Пожалуйста. Уступаю вам слово. Хотя я и не закончила свою историю.

— ОК. Заканчивайте. Моя биографическая справка будет короткой.

Мисс Ивенс закурила сигарету «Кент» и выдохнула клуб дыма. Клуб, расщепляясь на волокна, затянул купе.

— Виктор, ты можешь, плиз, приоткрыть окно?

Приоткрыть окно оказалось делом невозможным, потому Виктор приоткрыл дверь. В процессе операции он несколько раз подморгнул Галанту на его полке. Подмаргивание в сочетании с полуулыбкой воспринималось мэсиджем, читающимся приблизительно как «Расслабься. Будь снисходителен, не принимай мисс Ивенс и ее историю слишком уж всерьез. Что возьмешь с женщины…»

— Может быть, я бы так и жила с Чарли, но позвонила однажды ночью моя сестра и сказала, что у матери обнаружили рак. И я вылетела в Эдинбург, понимая, что уже не вернусь в Калифорнию никогда. Чарли был очень грустный. Без сомнения, он чувствовал, что я не вернусь, несмотря на то что я оставляла все мои вещи…

Галант, невидимый мисс Ивенс, состроил гримасу, выражая свое презрение к Чарли-профессору. Английская девчонка была нужна Чарли для престижа, для того, чтобы сопровождать его на университетские парти, стоять с ним рядом в то время, как он будет философствовать с бокалом черри в руке. Будет нести профессорскую свою демагогию. Чарли, изображающий настоящего мужчину, нуждался в девчонке в коротком платьице (тогда, в шестидесятые, носили именно короткие платьица), преданной ему телом и душой. Мерзкий комедиант.

— …Перед самым отъездом я вдруг почувствовала страшную боль в uterus. Я не сказала об этом Чарли, не хотела его волновать и отвлекать от науки. Я не захотела обращаться к университетскому гинекологу, так как результат исследования непременно стал бы известен Чарли. Я сама нашла врача-гинеколога в Станфорде. Осмотрев меня, он сказал, что внутри у меня опухоль, «как сырой гамбургер», и что нужно ее удалить. Я согласилась. Полчаса он жег опухоль электродами безо всякой анестезии. Мне было чудовищно больно. В операционной пахло горелым мясом. Да-да. Я думаю теперь, что доктор нарочно отказался от употребления анестезии. Он мстил мне, как все мужчины-доктора, за то, что он был несчастен с женщинами. После операции я сказала ему, что он садист… Что он великолепный экземпляр типичного садиста…

— Я мало что понимаю в медицине, — успел вклиниться в монолог Галант, — но, возможно, доктор и в самом деле не мог применить анестезию? Я не вижу достаточных мотивов для обвинения его в преступлении.

— Мог, я уверена. Но ему хотелось отомстить мне за неудачи с женщинами. Все мои отношения с мужчинами сексуальны. Я очень хорошее животное… — Мисс Ивенс прервала речь серебряной трелью смеха. — Я думаю, я очень хорошее животное. И доктора-мужчины чувствуют это. Мой дантист как бы случайно всегда касается моей груди. Я хожу без лифчика. Я чувствую, что ему хочется иметь меня в приемной на диване… Бизи согласна со мной. У нас с Бизи один и тот же дантист.

— Фиона, Джон не знает, кто такая Бизи, — проявился снизу голос Виктора. Голос был ласковый, как бы даже чуть отеческий. По меньшей мере, напоминал голос старшего брата.

— Бизи — моя подружка, Джон. Она часто живет со мной. Американка, как и вы, Джон. Ей двадцать два года.

— Гуд лукинг?

— У, я не знаю… Она perfect, Бизи, она очень сексуальна, очень хорошее животное, однако красивой я бы ее не назвала. Что ты думаешь, Виктор?

— She is fat,[9] — сумел сказать Виктор и перешел на французский, — но что-то такое в глазах… Грязное…

— Мужчины все без ума от Бизи, хотя она действительно толстая. Сейчас она живет у Исайя — ее бой-френда. Исайя — марокканский еврей. Совсем молодой мальчик, восемнадцати лет, но очень мачо. Покровительствует ей. Однако Бизи тяжело покровительствовать. Она самостоятельная. Вернемся в Париж, я вас познакомлю с ней, Джон. Но помните, что Исайя опасный тип, всегда ходит с ножом. И любит ее безумно…

«Соотечественница, должно быть, противная, рано созревшая баба с большой, толстой белой задницей», — подумал Галант насмешливо. Но марокканскому тощему, чернявому и волосатому Исайе эта ее белая задница и отечественная американская легкость в отношениях между полами кажутся небесным даром. Расовое различие — вот что его привлекает. Однако мисс Ивенс… Может быть, она сохранила свежесть и энтузиазм по поводу мира и его обитателей, потому что провела девять лет в холодильнике Чарли? У него, сверстника мисс Ивенс, давно уже не осталось энтузиазма по поводу человечества. По крайней мере, по поводу цивилизованной его части. Он был твердо убежден в том, что захватывающие, героические типы не живут в цивилизованных странах. Что героический тип вымер в Европе и ее «колониях» — в Северной Америке, Австралии, России и прочих, что герой враждебен современной белой цивилизации среднего человека. Его можно найти еще лишь на окраинах Азии, Африки и Америки… Плюс нездоровое сознание редактора литературного журнала нашептывало Галанту, что человеческие существа начинают иметь какое-либо значение только после того, как они превращены в героев литературных произведений. До момента превращения в героев истории и Бизи, и Исайя, и мисс Ивенс — лишь капли плазмы.