— За это буду вечно благодарен вам как моему спасителю.

— Спасителю? — звонко рассмеялся он. — Спасителю? Ну и дела! Если б вы знали, что за спаситель вам попался! Ну и дела! Что толку спасать кому-то жизнь, если… Но я спасу! Конечно, спасу вас, тогда глядишь, и отстанет проклятый призрак… Отвяжись! Уймись! Оставь меня!

Он сжал кулак и, не сводя глаз с раскидистого гиганта, бросился к нему и исчез в его серебристых космах. Вскоре этот странный субъект появился вновь, ведя взнузданного мустанга с накинутым на шею лассо.

— Садитесь! — крикнул он мне.

— Мне не встать.

— Я помогу.

Он подошел, поднял меня одной правой рукой — настолько я оказался легким, — а левой взял конец лассо и вскочил на своего коня. Таким образом он готов был вести на поводу моего мустанга. Мы поскакали вверх по прибрежным холмам, и я не мог не дивиться странному поведению моего спасителя. Вскоре он повернулся в седле и вперил в меня свой дикий взгляд. По-видимому, его мучили какие-то раздумья. Он стонал, вздыхал, озирался, словно пытаясь найти верный путь. Проехал еще немного, снова застонал, и по всему его телу пробежала дрожь. Надо полагать, дуб, именуемый патриархом, насылал на него какие-то страшные муки. И хотя он не мог без ужаса подойти к его ветвям, дерево с неодолимой силой влекло его к себе.

Неожиданно он с такой яростью пришпорил коня, что тот сорвался в галоп. К счастью наездник выпустил из рук лассо, иначе мой мустанг сбросил бы меня.

— Чего вы отстаете? Не оторваться от патриарха? Вы что, не видели исполинских дубов? — крикнул он и, как бы заранее испугавшись моего ответа, понесся во весь опор. Но вскоре опять встал и оглянулся. Патриарх скрылся за высокими сикоморами. Незнакомец с облегчением вздохнул.

— А где же был Энтони?

— Какой Энтони?

— Егерь. Метис, что живет у мистера Нила.

— Он отправился в Анауа.

— В Анауа? Вот оно что! В Анауа… Я тоже ехал туда, — чуть не застонал он, — да только…

Он опять с содроганием оглянулся.

— Уже не видит!

— Кто?

— Кто, кто! Как, кто?

Я поостерегся распалять его новыми вопросами. Мое состояние не располагало к любезности.

Мы ехали уже не менее двух часов, искра жизни, воспламененная во мне разбавленным виски, готова была угаснуть. В любую минуту я мог свалиться с коня. Но тут, к счастью, показались жерди изгороди, предвещавшие близость жилья.

Я лишь застонал от радости и безуспешно пытался пришпорить коня.

Мой провожатый обернулся и угрожающим тоном произнес:

— Что-то очень вы нетерпеливы. Может, что замышляете?

— Я умираю… Мне нужна помощь… немедленно…

— Так быстро не помирают. Хотя черт его знает.

Он спрыгнул с лошади и направился ко мне. Но в этот момент силы мои окончательно иссякли, и я упал.

Несколько капель виски привели меня в чувство. Мой спаситель посадил меня на свою лошадь, сам сел сзади, а моего мустанга повел в поводу с помощью лассо. Мы объехали плантации батата и кукурузы, грушевый сад и увидели деревянный дом. Незнакомцу пришлось взять меня на руки и внести под кров, а потом — как младенца уложить на скамью.

Несмотря на полуобморочное состояние, я отчетливо запомнил тот миг, впервые обвел взглядом хозяев, комнату, утварь. А то, что открылось моему взору после выхода из смертельного кризиса, до сих пор с поразительной ясностью сохранилось в памяти. Страховидный хозяин. Убогая халупа, разделенная перегородкой. Какой-то желоб на полу. Вместо окон — дыры, заклеенные промасленной бумагой. Земляной пол в середине комнаты утоптан до каменной твердости, а по краям зарос травой. В одном углу — кровать, в другом — некое подобие трактирной стойки. Между ними бесшумно, по-кошачьи, снует какой-то пасквиль на человека — хозяин сего заведения. Рыжие волосы, красноватые свиные глазки, рот в виде отвратительной трещины от уха до уха, постоянно скошенный настороженный взгляд, довершающий сходство с блудливой кошкой.

Не приветив нас ни единым словом, хозяин принес бутыль и два стакана и поставил их на стол, сколоченный из трех досок, которые лежали на вкопанных в землю столбах и, должно быть, составляли останки какого-нибудь шкапа или сундука. На них были намалеваны чьи-то инициалы и какая-то дата.

Мой спутник молчал, не упуская из виду ни одного движения хозяина.

Увидев же перед собой наполненный стакан, залпом осушил его.

— Джонни! — окликнул он.

Джонни не ответил.

— Этот джентльмен четыре дня ничего не ел.

— Да? — отозвался Джонни уже из другого угла комнаты.

— Завари-ка ему чаю, настоящего, крепкого чаю. Он у тебя найдется. Ром и сахар тоже. После чая принесешь супу понаваристей, с говядиной. Это через час. И ни минутой позже. Ясно тебе? Мне подай виски и бифштекс с бататом. Ступай, прикажи своей Самбо!

Джонни как ни в чем не бывало продолжал сновать из угла в угол.

— Деньги есть, Джонни! Не волнуйся!

Мой покровитель вытащил из-за пояса довольно увесистый кошелек. Джонни бросил на него ничего не выражающий взгляд, а затем вдруг подскочил к владельцу и осклабился. Оба молча стояли друг против друга. На отвратительной физиономии Джонни играла дьявольская улыбка.

— Говорят тебе, деньги есть! — рявкнул гость, стукнув прикладом по полу. Деньги есть. А в случае чего — и ружье!

Он схватил второй стакан и опять единым духом проглотил содержимое. Тем временем Джонни, крадучись, вышел из комнаты, да так тихо, что гость догадался об этом лишь по щелчку двери. Он тотчас же подошел ко мне, взял меня на руки и бережно перенес на кровать.

— Расположились, как у себя дома, — ворчливо заметил вернувшийся хозяин.

— В трактирах я так всегда и поступаю, — ответил ему мой спутник, спокойно опоражнивая еще стакан. — Сегодня твою кровать займет этот джентльмен. А ты со своей Самбо переспишь в свинарнике.

— Боб! — воскликнул Джонни.

— Правильно, меня зовут Боб Рок.

— На сегодняшний день, — ехидно прошипел Джонни.

— Как тебя — Джонни Даун, — рассмеялся Боб. — Эх, Джонни, уж кто-кто, а мы знаем друг друга.

— Я думаю, — ухмыльнулся хозяин. — Мы знаем друг друга как облупленных, до самых потрохов. Мне ли не знать знаменитого Боба из Содомы, Боба из Джорджии.

— Содома — в Алабаме, Джонни, — уточнил Боб, продолжая возлияние, — Содома — это в Алабаме. А ты и не знал, хотя год отсидел в Колумбусе?

— Попридержи язык! — огрызнулся Джонни, полоснув меня взглядом.

— А ты не трясись. Он болтать не станет, за это ручаюсь! Содома — в Алабаме, Колумбус — в Джорджии, а между ними течет Чаттахучи! Ох, и весело было на этой Чаттахучи! Вот это была жизнь! А? Джонни?

Боб снова налил и снова выпил.

Содома? Если оба мои компаньона свели знакомство в этом местечке, их обоих можно считать исчадьями ада. В дурной славе с ним не мог соперничать ни один городишко на всем Юго-Западе. Преступления, ежедневно совершаемые там, наводили ужас.

Воспоминания о былых подвигах, видимо, примирили Боба и Джонни. На сей раз и хозяин плеснул себе в стакан. Они оживленно зашушукались. Их язык, вернее, жаргон воров и картежников был непонятен мне. Единственное, что я уловил из разговора своих благодетелей, часто повторяемую фразу: «Нет, не хочу!» Вскоре я почувствовал, я что слова и предметы теряют прежнюю ясность.

Встряхнула меня чья-то не слишком деликатная рука. Проглотив несколько ложек чая, я посмотрел вокруг прояснившимися глазами. Рядом стояла мулатка, подносившая мне ложечку ко рту. Это было блаженство! Я ощущал, как с каждой ложкой в меня вливается жизнь и ее теплые токи разбегаются по всему телу. Мулатка заахала и заохала.

— Ах, бедный молодой человек! — визгливо причитала она. — Это же надо! Через час будем кушать суп, маса!

— Суп? Зачем еще суп? — заворчал из угла Джонни.

— Я варю суп.

— Тебе же будет хуже, Джонни, если она не сварит! — рявкнул Боб.

Джонни что-то пробормотал, а меня охватила легкая дремота.

Через какое-то время — для меня это были считанные минуты — мулатка принесла суп. И если чай поддержал, то суп укрепил мои угасающие силы. Я мог уже есть, сидя. Покончив с супом, я стал наблюдать, как Боб уминает свой бифштекс. Такого здоровенного ломтя хватило бы на шестерых. Боб отхватывал от него кусок величиной с кулак и отправлял в рот, закусывая неочищенным бататом. Я и не знал, что человек может быть так прожорлив. При этом Боб выпивал стакан за стаканом. Виски явно смывало тревогу с его души. Он разговаривал уже не столько с собутыльником, сколько с самим собой. Но вспомнить кое-что из прошлого, видимо, было приятно обоим. Он много смеялся и, довольный, кивал головой. Он терпеливо втолковывал Джонни, что тот — трусливая кошачья морда, пройдоха и висельник, что он, Боб, тоже, конечно, висельник, но Джонни!..