Хозяин пытался зажать ему рот, за что получил оплеуху, отбросившую его к двери. Через эту дверь ему и пришлось убраться. Я было снова начал впадать в дремоту. Но тут мой спаситель поднялся, приложив к губам палец, подкрался к двери, к чему-то прислушиваясь, а потом подошел к кровати.

— Мистер! — сказал он громким шепотом. — Мистер, вы можете не бояться!

— Чего мне бояться?

— Того.

— Чего же все-таки?

— Наши плантаторы частенько ловят бизонов, откармливают и режут.

Лицо его неожиданно омрачилось. Вероятно, он спохватился.

— Картами или костями не балуетесь?

— Даже не пробовал.

— Не вздумайте пробовать здесь! Понятно? Не вздумайте!

Он повернул голову к двери, замер, потом неслышно подошел к столу, чтобы еще раз приложиться. Бутыль была пуста.

— Джонни! — крикнул он, бросив на стол доллар. — У нас пересохло!

Джонни просунул в дверь голову.

— Хватит с вас.

— Ты хочешь сказать, с меня хватит? — заорал Боб, вытаскивая нож.

Джонни исчез. Мулатка принесла полную бутыль. Что было дальше, я не слышал, не в силах противиться сну.

Меня разбудил голод. Открыв глаза, я увидел мулатку, сидевшую у меня в ногах и отгонявшую москитов. Она принесла остатки супа и обещала бифштекс через два часа, прямо со сковородки. А мне посоветовала спать. Не прошло и двух часов, как я снова проснулся. На бифштекс набросился с неописуемым восторгом. Мулатка, которой уже не раз приходилось выхаживать оголодавших, приготовила не очень большой кусок. Затем принесла стакан, полный кипящего пунша. На мой вопрос, где она раздобыла рому и сахару, не говоря уж о лимонах, она ответила, что сама торгует этим товаром. А единственная заслуга Джонни в том, что он сколотил дом, к тому же неважный. Это ее капитал пущен в дело. Кроме того, она приторговывает кофе и кое-чем из шитья. А лимоны получены даром от сквайра, здешнего судьи, или, как его еще тут называют, алькальда. Их прислали целый мешок как средство от лихорадки.

Женщина разговорилась. Она начала жаловаться на Джонни, который оказался картежником проклятым, а может, и кем похуже. Шли ему в руки немалые деньги, но он все продувал. Она познакомилась с ним в низовьях Натчеза, откуда в одну ненастную ночь ему пришлось уносить ноги. Боб тоже не лучше, наоборот, мулатка полоснула рукой по горлу, — от него совсем нет жизни. Вот он напился, сшиб с ног Джонни и вообще набезобразничал. Теперь дрыхнет на дворе, а Джонни спрятался.

— Но вам бояться нечего, — добавила она.

— Бояться? А что мне угрожает?

Она посмотрела на меня, задумалась и пояснила, что если бы я знал то, что знает она, я бы, конечно, понял, чего надо бояться. А с нее довольно, она не собирается торчать здесь вечно, с этим проклятым Джонни, она вот-вот начнет искать себе другого партнера.

Мулатка спросила, нет ли у меня кого-нибудь не примете? И при этом внимательно посмотрела на меня. В ее взгляде и во всем существе было что-то очень неприятное, просвечивало нутро старой грешницы. Но мне было не до моральных нюансов. Я принялся горячо уверять ее в своей безмерной благодарности за помощь. А это она, действительно, заслужила.

Она говорила еще что-то, но я уже не слышал ее. Меня снова сморило, и на этот раз дремота перешла в глубокий, крепкий сон.

Проспал я, должно быть, часов шесть или семь. Меня разбудил Боб. После ночных похождений у него даже как-то исказилось лицо. Это был человек, объятый таким лихорадочным беспокойством, будто он только что совершил страшное злодеяние.

Я невольно отпрянул.

— Боже! Что с вами? Вам плохо? Да у вас же лихорадка!

— Лихорадка! — простонал он, и градины холодного пота выступили у него на лбу. — Лихорадка, да не та, что вы думаете. Не дай вам бог, молодой человек, подхватить такую лихорадку! — Его трясло. — Ну почему ты не отпускаешь меня? Дай хоть передохнуть! Неужто нет никакого средства? Никакого! Разрази тебя бог! Тьфу ты, господи!

— Не надо так страшно ругаться. Я не святоша, но такое кощунство просто отвратительно.

— Да, да, верно… Скверная привычка… Но скажите ради бога, что я должен говорить?

— Вы должны рассказать мне о своей лихорадке.

— Нет, уж пусть это останется при мне. Не вы ее накликали. Я и до вас был как угорелый, целых восемь дней… Меня носило как неприкаянного, будто я родного брата порешил. Водило вокруг патриарха. Вокруг патриарха… — бормотал он себе под нос. — И ведь что интересно, я не первого порешил, а так скверно никогда не было. Я и вовсе не брал в голову, ни один волос у меня не поседел. А тут навалились будто все разом, всем скопом. Вот меня и закрутило! Хуже всего в открытой прерии. Там он виден в упор! Доконает меня этот призрак! А я не дамся! Не дамся! Черт побери!

Я молчал.

— Что вы сказали о призраке? — это был уже вопрос ко мне.

— Я ничего не говорил. Успокойтесь.

Взгляд его блуждал, кулаки сжимались.

— Ни слова больше! Хочу покоя! Покоя! Вы должны сделать для меня одно доброе дело.

— Все, что в моих силах. Я обязан вам жизнью.

— Вы джентльмен. У вас получится. — Он перевел дух. — Надо съездить со мной к алькальду.

— Зачем?

— Кое-что сказать… Чего не должна знать ни одна душа.

— Почему бы вам не взять с собой Джонни?

— Джонни? Да он в десять раз хуже меня. Я всем злодеям злодей, клейма ставить негде. Но я честный, открытый, я привык лоб в лоб… И в тот раз так же. А Джонни — трусливый пес, он хватает исподтишка.

— Но мне-то зачем к сквайру?

— Он судья. Судья в Техасе. Американец, как я и вы. Он судит по справедливости.

— Когда ехать?

— Как можно скорее. Мне больше не выдержать. Мука адская! Ни минуты покоя! Так и тащит к патриарху! Даже ночью не усидел на месте!

— Ночью вы опять были у дерева?

— Не мог превозмочь. Восемь дней назад я сказал себе: надо ехать в Сан-Фелипе… во что бы то ни стало… Я уже думал, подъезжаю к цели, смотрю: а это патриарх.

— Бедняга!

— Собрался в Анауа. Проскакал целый день. И что же? Где, вы думаете, очутился вечером? У патриарха!

— Я готов ехать с вами к алькальду, — сказал я, поднимаясь с постели, — в любую минуту.

— Вы не двинетесь с места, пока не расплатитесь, — прохрипел невесть откуда взявшийся Джонни.

— Джонни! — гаркнул Боб, подняв его как ребенка и с такой силой усадив на стул, что у того затрещали кости. — Джонни, этот джентльмен — мой гость. Ясно? Вот тебе расчет!

— Что вы задумали?

— Не твое дело! Убирайся!

Джонни шмыгнул в угол как побитая собака. Мулатка же и не думала робеть. Уперев руки в пышные бока, она вразвалочку прохаживалась по комнате.

— Его не надо брать, этого джентльмена, — зазвенел ее резкий голос. — Не надо! Он еще слаб. На ногах-то еле стоит, какая уж тут езда!

Она была недалека от истины. Лежа в постели, я переоценил свои силы, ноги плохо держали меня. Боб на мгновение заколебался, но лишь на мгновение. Он сграбастал грузную мулатку и поступил с ней точно так же, как и с ее сожителем, только место ей определил за порогом.

Завтрак, состоявший из чая и бататовых лепешек с маслом, заметно подкрепил меня, и я смог забраться на коня. На мне не было живого места, но мы ехали медленно, утро выдалось прекрасным, воздух приятно бодрил, из-под копыт то и дело взлетала и улепетывала всевозможная дичь. Но Боб, казалось, ничего не замечал вокруг. Он без конца что-то бубнил себе под нос. Я мог уловить смысл некоторых его признаний, которые, по правде говоря, предпочел бы не слышать. Но это не всегда удавалось. Порой он вопил, как бесноватый, а когда вдруг замолкал, то это означало, что его снова морочит какой-то призрак. Он впивался своим безумным взглядом в одну точку, вздрагивал и стонал от ужаса. И когда мы, наконец, увидели огороженную плантацию, принадлежавшую судье, у меня камень с души свалился.

Большой дом каркасной постройки выказывал приметы не только полного достатка, но и некоторой роскоши. Он стоял в прохладной тени хинных деревьев. Слева простиралось поле хлопчатника акров на двести, справа крутой излучиной изгибался Хасинто. Над всем этим царила столь торжественная тишина, что Боб, кажется, немного оробел. Он остановился у ограды, нерешительно поглядывая в сторону дома, и производил впечатление человека, оказавшегося у опасной черты.