Казалось, я уже ждал так долго, но эти звуки, эти картины никак не появлялись. Ждал и ждал, но мне не отвечало ничего, кроме тишины, ничего, кроме тишины, не кричало на меня, тишина, пустота и отсутствие. Я желал услышать то, чего никогда не услышу снова, не важно, как сильно я жаждал этого и нуждался.

Я сел за кухонный стол и обхватил голову руками, меня охватывала знакомая боль.

Говорят, время лечит раны, но это кувшин горячей, вонючей блевотины. Может быть, ты научишься хромать и притворяться, что не хромаешь, но это есть — и все это знают. Может быть, ты говоришь себе, что всё наладится, и может так будет, а может и нет. Может быть, ты научишься смеяться в лицо катастрофе, но ты знаешь, у кого в руках карты, и это не ты. Ты говоришь себе разную счастливую ерунду, но, в конце концов, когда тишина кричит на тебя как чёртов оркестр, правда бьёт по яйцам.

Мне нужно было собрать вещи, помочь подготовиться Джексону. Мы пробудем дома всего ничего. Мне нужно привести в порядок свои “дела”. Вместо этого я подошёл к комнате Ноя и открыл дверь. Я включил свет у его кровати, присел на неё, проводя рукой по покрывалу.

— Всю ночь ты был не в настроении, — сказал Джексон, делая паузу в сортировке наших счетов и документов на кухонном столе.

Я ничего не ответил.

— Ну? — подтолкнул он.

— Я просто устал.

— Ты так говоришь, когда злишься и не хочешь говорить об этом.

— С чего бы мне злиться?

— С того, что мы переезжаем?

— Ты получил то, чего хотел, разве нет?

— Я не хочу делать это, если ты будешь из-за этого злиться.

— Я не злюсь.

— Тогда в чём дело, Вилли? У нас есть всего дней десять, чтобы разобраться с дерьмом. Я могу вернуться и разобраться с мебелью, но у нас куча вещей, которые нужно отослать — одежда, книги, твои письменные принадлежности, всё, что ты хочешь взять. Мне бы не помешала помощь.

Я вздохнул немного слишком тяжело.

— Что, Кантрелл? Господи!

— Думаю, я пойду спать.

— Я сказал, что мне нужна помощь!

— У меня нет настроения, чёрт возьми!

— Не обязательно на меня ругаться!

— Ох, слезь с моих сисек, Ледбеттер!

— Мы должны с этим разобраться!

— Бьюсь об заклад, ты не можешь дождаться, когда выберешься отсюда, да? Иди фамильярничай со снобами Бикон-Хилл и слушай, как твоя мать насмехается над калеками и бедняками.

— Вилли, какого чёрта?

— Ничего в нашей жизни не имеет для тебя значения?

— Что это должно значить?

— Ты заставил меня собрать все вещи Ноя и сложить их в мамином доме, чтобы нам не приходилось на них смотреть. Теперь ты хочешь оставить и эту квартиру, единственное, что у меня осталось от него, и ты так чертовски торопишься с этим.

— О чём ты?

— И этого недостаточно! О нет! Теперь ты хочешь переехать на другую сторону мира…

— Господи, Вилли!

— Это всё, что у меня осталось. Это место. Где мы жили. Где мы завтракали. Ходили плавать. Смотрели телевизор. Это всё, что у меня осталось — а ты хочешь избавиться и от этого.

— Какого чёрта с тобой не так?

— Не жди, что я буду счастлив!

— Какого чёрта?

— Может, это место для тебя ничего не значит, Джек. Может, твоя большая модная квартира в Бостоне намного более удобная или стильная или новороченная, но это мой дом. Это наш дом. И он для меня что-то значит.

Джек замолчал, глядя на меня с непроницаемым выражением лица.

— Я пойду проедусь, — сказал я, хватая ключи.

— Куда ты собираешься?

— На черта тебе это знать?

— Я твой чёртов муж, вот на черта!

— Ага, и что?

— Не разговаривай так со мной!

— Это ты всегда его отталкивал…

— Я?

— Да, ты, Ледбеттер. Это ты сказал, что я должен сказать ему умереть. Просто умереть. Просто покончить с этим, чёрт побери, чтобы мы могли продолжать свои весёлые чёртовы жизни.

— Это несправедливо! Господи! Как ты можешь так говорить?

— А затем ты не мог дождаться, когда избавишься от его вещей…

— Это неправда!

— Так что нам пришлось собрать их все и перевезти к маме. А сейчас, благодаря тебе, у меня не останется совсем ничего. Так что да. Может, я просто пойду проедусь, чёрт возьми. Почему бы тебе не собрать всё это грёбаное дерьмо самому, если ты так спешишь? Ещё лучше, почему бы тебе просто не собрать свой хлам и не свалить в чёртов Бостон самому?

Я прошагал к двери и позволил ей захлопнуться после моего ухода.

Я остановился у винного магазина на бульваре МакКалоф.

Мы не держали в квартире алкоголя. Даже не хранили аспирин из страха, что Джексон Ледбеттер размельчит его и втянет порошок в свой чёртов нос.

Я был неравнодушен к «Американ Хани», так что выбрал себе бутылку, подумал получше, и схватил бутылку побольше.

Я никогда не делал ничего наполовину.

По дороге в Нью-Олбани, где жила мама, я пил прямо из бутылки.

Я снова был в одном из таких настроений.

Я проехал мимо дороги к маминому дому и кружил по центру города, в конце концов, оказавшись на кладбище на краю города, где с девятнадцатого века хоронили католиков. Через кладбище проходила извилистая дорога, и перед моими фарами стояли надгробные плиты. Я бутылкой отсалютовал знаку “Закрыто с шести вечера до шести утра”, пока ехал к новой секции, и остановился.

Мои шаги несли меня по знакомой тропе. Я поднял воротник, защищаясь от холода, думая, что следовало бы надеть перчатки и шапку. Впереди, в конце ряда Е — так его назвали, когда мы пришли и спросили о покупке участка — была маленькая могила.

Я сделал приличный глоток «Американ Хани», проглотил, сделал ещё один глоток, долгое время стоя и глядя на могилу своего сына.

Сверху на продолговатой надгробной плите лежал ягнёнок. Чёртов ягнёнок. Я понятия не имел, кто, чёрт возьми, принял это решение, но это был не я. Мой сын не был чёртовым ягнёнком. Возможно, мамина чепуха. Она считала всех детей лучами от чёртового нимба Иисуса.

Я сделал ещё один глоток — на самом деле, чуточку слишком большой — и выплюнул немного. Я не знал, что добавляют в эту штуку, но это определённо хороший способ промочить горло. Я вытер губы рукавом пальто.

Я прочёл слова, которые запомнил давным-давно:

Любимый сын

Ной Вильям Кантрелл

Родился 5 июля 2002

Умер 18 октября 2015

Я наклонил бутылку.

Куча чёртового дерьма, надгробных плит и могил, и кладбищ, полных мёртвых тел и мёртвых мечтаний. У буддистов правильная идея. Просто сжечь проклятое тело и покончить с этим. Какой смысл держать труп, чтобы мучиться всю оставшуюся жизнь?

Я смотрел на эти слова, у меня перед глазами всё расплывалось.

Любимый сын

Я снова наклонил бутылку, удивлённый тем, что уже выпил больше трети. Я не был алкоголиком, но пытался, и «Американ Хани» был единственной вещью, которая могла отнести меня туда, куда нужно.

Там стояла надгробная плита с нелепым ягнёнком на верхушке.

— Что? — спросил я, глядя на плиту и чувствуя себя воинственно. — На что ты смотришь?

Какой ты отличный отец…

— Да? Ну и к чёрту тебя!

Уверен, он был бы горд видеть, что ты стоишь и пьёшь алкоголь…

— Он не был чёртовым баптистом, знаешь ли. Мы католики — нам можно выпивать!

Значит, ты говоришь себе…

— Отвали!

Он заслуживал намного большего…

— Я сказал, отвали! Эти твои гранитные уши не работают?

У него должна была быть лучшая жизнь.

— У него была хорошая жизнь! — с жаром, со злостью произнёс я. — Не говори мне, чёрт возьми, о том, что у него могла быть лучшая жизнь! Я делал для него всё! Не говори мне, чёрт возьми, ничего другого! У этого мальчика была лучшая жизнь, которую я мог ему дать!

Но это было не много да?