— Это нормально, — сказал я. — Может быть, ему просто нужно немного времени.

— Время — это единственная вещь, которой у него нет, мистер Кантрелл. Чем старше он становится, тем менее вероятно, что кто-то его усыновит. Он был уже в двух приёмных семьях, но всегда возвращался сюда, так и получается, когда никто тебя не хочет. У нас работает только двое людей, которые знают язык жестов, но с этим урезанием бюджета и всем остальным, мы просто не можем дать ему то, в чём он нуждается. Конечно, мы стараемся, но как только дети достигают определённого возраста, мы должны снять с себя обязанности заботы о них. Мы ограничены финансово. Я хочу сказать, как только они больше не милые маленькие малыши, общество будто забывает о них. Я просто хотела бы найти дом для…

В комнате Тони раздался громкий шум, похожий то ли на ворчание, то ли на вопль, который напомнил мне о моём сыне, Ное, и о его ярости метамфетаминового ребёнка. За этим воплем послышался странный удар.

Я поспешил обратно к двери.

Тони был в самом разгаре выбрасывания своих учебников в окно, ворчал и стонал, пока слёзы текли по его лицу, которое было искажено от ярости и несчастья.

Я прошёл в комнату, обошёл вокруг, чтобы он увидел меня, пока хватал очередную книгу, чтобы швырнуть в окно.

Перестань! — прожестикулировал я, медленно двигаясь, чтобы встать перед ним.

Он поднял на меня взгляд, его ноздри раздувались, по щекам текли слёзы, его очки сползли с носа.

Перестань, — снова прожестикулировал я, очень мягко, очень медленно. — Нет. Не надо. Положи книгу. Пожалуйста.

У него в руке была книга — это был учебник для раннего чтения.

Его взгляд горел злостью, пока он смотрел на меня.

Положи книгу, — велел я, указывая на пол. — Пожалуйста.

Он злобно смотрел на меня долгое мгновение, будто чтобы посмотреть, уверен ли я в том, что сказал.

Я снова указал на пол.

Пожалуйста, — сказал я, глядя на него в ответ.

Он уронил книгу, будто сила в его теле внезапно исчезла.

Его лицо осунулось.

Я жестом попросил его обнять меня, но он просто смотрел на меня сквозь свои слёзы и страдания, так что я очень медленно сделал шаг вперёд, показывая ему, что собираюсь его обнять.

Нет! — со злостью прожестикулировал он, но я проигнорировал его, обвивая его руками и мягко притягивая к себе.

Он вырывался около минуты, беспорядочно толкая меня, отчаянно и с ужасом ворча, воя и стеная, но затем он начал плакать, уткнувшись мне в живот. Я гладил его по спине и плечам, говоря ему успокоиться и быть тише, и что всё будет хорошо.

Через несколько минут проявления любви, он начал расслабляться.

В конце концов, я опустился на корточки, протягивая руку.

Он вытер глаза, глядя на мою руку. Я кивнул, будто чтобы сказать: “Возьми меня за руку”. Он медленно потянулся, взял один из моих пальцев в свои, не глядя на меня. Затем он снова начал рисовать круги на моей ладони. Это, казалось, утешало его и успокаивало.

Будь моим другом? — прожестикулировал я.

Страшно, мистер.

Всё нормально.

Страшно!

Мне тоже страшно.

Правда?

Я кивнул.

Пожалуйста? — прожестикулировал я. — Я хочу быть твоим другом. Я хочу тебе помочь. Всё будет нормально, Т—о—н—и. Я обещаю.

Он осмотрел комнату, глядя на свои пожитки, казалось, нервничая и колеблясь.

Мы хотим, чтобы ты пришёл в гости. Если тебе не понравится, мы сразу привезём тебя обратно. Хорошо? Мы хотим узнать тебя. Пожалуйста, дай нам шанс.

Я видел, как внутри этих голубых глаз происходит внутренняя борьба: часть его хотела довериться, другая часть была полна робости, подозрения, страха.

Хочешь, чтобы я помог тебе собрать вещи? — спросил я. — Нам нужно немного одежды, твоя зубная щётка, и всякое такое. Можешь взять и своего мишку.

Он поднял взгляд на меня, его глаза налились слезами.

Что такое? — спросил я.

Страшно, мистер.

Не бойся, сладкий. Мишка будет с тобой, и мы с Д—ж—е—к—о—м позаботимся о тебе.

Страшно, мистер.

Всё будет хорошо. Я обещаю, Т—о—н—и. Ты мне веришь?

Он смотрел на меня долгое время, кусая губу, выкручивая руки.

И практически неуловимо кивнул.

— Это, должно быть, Тони, — произнесла миссис Ледбеттер, когда открыла массивные входные двери, которые вели в величественный особняк Ледбеттеров. Назвать это домом было бы оскорблением. Ни одну резиденцию с восемью спальнями и отдельным крылом для бассейна нельзя было назвать домом. Скорее, это как маленький отель. Он был больше, чем здание, где жил Тони и его потерянные друзья.

Привет, — прожестикулировала нашему гостю миссис Ледбеттер.

Тони смотрел на эту старую женщину с суровым лицом и не отвечал. Его глаза расширились, когда он оглядел фойе с дорогим убранством, произведениями искусства, бесценным ковром в самом центре пола, вазами с цветами, так небрежно расставленными и, видимо, не подозревающими, что сейчас середина декабря.

Он нервно поправил очки и повернулся посмотреть на меня.

Это мама Д—ж—е—к—а, — прожестикулировал я. — Она очень хотела с тобой познакомиться. Поздороваешься?

Он покачал головой, не глядя на неё.

Нас прервал визит Фу-Фу, пуделя миссис Ледбеттер. Я никогда не встречал пуделя, на которого мне не хотелось наступить, и по-прежнему не встретил. Фу-Фу подошла прямо к Тони, нюхая, тявкая и ведя себя как грызун-переросток, которым и была.

Тони улыбнулся.

Хочешь погладить её? — прожестикулировал я.

Правда?

Конечно.

Он опустился на колени на пол коридора, который был выложен из мрамора и привезён откуда-то с огромными тратами, или так пыталась сказать мне миссис Ледбеттер. Видимо, для неё это было важно. Тони погрузил свои маленькие кулачки в блестящую белую шерсть Фу-Фу и улыбнулся. Мгновение он был похож на Ноя, и я почувствовал, как у меня перехватило дыхание.

Джексон улыбнулся.

— Ну, — сказала миссис Ледбеттер, — по крайней мере, ему нравится хоть одна личность в этом доме. Это начало. На улице так зверски холодно, приближается метель. Заходите, мальчики. Стивен! Мальчики вернулись, и они привезли… что ж, я не уверена, что они притащили на этот раз, но мы выясним, так ведь?

— Мам, не будь злой, — предупредил Джексон.

— Я? — с напускной скромностью спросила она, улыбаясь глазами, делая затяжку электронной сигареты. — Ты же знаешь, я обожаю детей, Джеки. Просто обожаю. Моё единственное сожаление в жизни было о том, что я не завела их побольше, чтобы моя фигура была разрушена ещё сильнее, чем есть сейчас. И какая мать не хочет полчище детей, ждущих, когда она умрёт, чтобы выяснить, как много денег она им оставит?

— Мам!

— Не то чтобы ты когда-нибудь так поступил, дорогой. На самом деле, я думала оставить все свои деньги Фу-Фу. Как обстояли дела с пробками, Джеки?

— Сегодня пятница, — ответил Джексон, будто это было достаточным объяснением.

— Синоптики прогнозируют пятнадцать сантиметров снега, — сказала она. — Какой ужас! Мне действительно следует переехать во Флориду, но она уже обитаема, а я не уверена, что хочу якшаться с аборигенами. Я слышала, тебе сделали лоботомию на границе штата, что является единственным, из-за чего ты можешь на самом деле быть счастлив жить в таком месте, и, честно говоря, на этом этапе своей жизни я не хочу лоботомию. Нам действительно следовало уехать на Гоа, как хотел твоей отец, но путешествия так сильно утомляют, особенно в это время года. И Индия! О, небеса! Все эти грязные дети, молящие о деньгах, как только ты выходишь из аэропорта. И эта зверская жара! И потом, конечно же, там повсюду воняет канализацией. Или карри. Не разобрать. Но пляжи на Гоа великолепные. Или, по крайней мере, так было в девяностых, когда мы с твоим отцом туда ездили. Проходите! Вилли, ты весь дрожишь!

— Для меня здесь холодновато, — признал я. — Конечно, вы, должно быть, чувствуете себя как дома.