— А какая это песня? Я не слышал...

— А вот слушай... — Олег провёл рукой по воздуху — и я вдруг услышал — не очень громко, но отчётливо!!! — как поёт Бутусов:

Я знаю тех, кто дождётся, и тех, кто, не дождавшись, умрёт...

Но и с теми и с другими одинаково скучно идти.

Я люблю тебя за то, что твоё ожидание ждёт

Того, что никогда не сможет произойти...

Пальцы Полины — словно свечи в канделябрах ночей.

Слёзы Полины превратились в бесконечный ручей.

В комнате Полины на пороге нерешительно мнётся свет.

Утро Полины продолжается сто миллиардов лет...

...Когда я проснулся утром — Олега не было. Около меня стояла фляжка, придавившая записку:

Женька, пей воду экономно. Осторожней с немцами, когда дойдёшь. Если у нас всё получится — Тамбовская обл., Фирсановский р-н, с. Марофинка, а там найдёшь.

УДАЧИ!

— Ага, — сказал я, как будто он мог меня слышать. И, осмотревшись, понял, что степь и железная дорога исчезли, да и платформы больше нет. Я лежал на плоском камне, а вокруг поблёскивала от соли пот-рескавшаяся поверхность пустыни. Но на этот раз далеко-далеко впереди виднелась голубоватая гряда гор.

Я обулся, привёл себя в порядок, сделал пару глотков из своей фляжки и, соскочив на твёрдую поверхность пустыни, зашагал в сторону гор, и через пару десятков шагов громко запел другую песню «Наутилуса»:

Пой, пой вместе со мной

Страшную сказку — я буду с тобой!

Ты — я — вместе всегда

На жёлтой картинке с чёрной каймой.

И в руках моих сабля,

И в зубах моих нож.

Мы садимся в кораблик,

Отправляемся в путь —

Ну что ж, мой ангел!..

Идти было нетрудно — если иметь в виду просто ходьбу, поверхность-то ровная и твёрдая, как асфальт. Но! От этой поверхности прямо через подошвы кроссовок пекло, как будто я шёл по горячей плите. Это первое.

Второе — солнце шпарило с ужасающей силой, чуть ли не хуже, чем вчера в степи. Третье — мне хотелось пить, и несколько раз делал по три-четыре глотка. Фляжка Олега оставалось на ощупь прохладной, но в моей вода начинала степливаться.

А впереди качались горы — в такт моему шагу, туда-сюда. Судя по всему, я опять обрёл способность правильно оценивать расстояния и до них было километров пятьдесят, не меньше. А что, если воды нет и там? Тогда капец. Полста кэмэ с двумя фляжками я пройду. Но не больше.

И ещё идти было скучно. Элементарно скучно. Я напевал, разговаривал вслух сам с собой, просто думал, считал шаги (на этот раз — успешно), но всё это мало помогало. Горы с тупым величием торчали во весь горизонт и практически не приближались.

Да и не был я уверен, что попал, куда нужно. Судя по всему, это вполне обычный мир, а не Что-То-Между-Чем-То-Непонятно-Где. И это мир не очень-то похож на 42-й год в Любичах.

Я останавливался, перекусывал, немного пил, отдыхал, садясь прямо на соляную корку — несколько раз. Думал о Лидке и о ребятах, про деда и герр Киршхоффа. И опять о Лидке, вспоминал её. Солнце вскарабкалось в зенит, поползло вниз.

Я шагал, отмахивая рукой, как по плацу, полностью погрузившись в ритм ходьбы. Со стороны гор подул горячий ветер, поднимавший на равнине белые столбы пыли, которые мчались, бешено крутясь, а потом рассыпались облаками, уносившимися с ветром.

Солнце спустилось к самым горам, когда я нашёл ботинок. Это выглядело почти нелепо, я рассмеялся, поняв, что вижу — сперва мне казалось, что это камень.

Но это был именно ботинок — с целым, хотя и потрескавшимся рыжим верхом, позеленевшими пистонами вокруг дырочек и кожаными окаменевшими шнурками с узелками на концах. А вот толстая подошва, надёжно подбитая гвоздями, в нескольких местах безнадёжно протёрлась.

Наверное, поэтому хозяин его и бросил. Ботинок был размера сорокового, не больше. Это наводило на мысли. Но делиться ими всё равно было не с кем, и я, постояв около этого странного предмета, зашагал дальше.

Стемнело — быстро, не как вчера. Верхушки гор ещё светились алым, а за моей спиной встала красная небольшая луна, чуть погрызенная с одного края.

Я шёл — устал, конечно, но не особо, ритм ходьбы был правильный, а пугаться тут было нечего, ровная поверхность, неплохо видимая и сейчас даже как бы светящаяся.

Когда последние отблески солнца на горах пропали, я просто остановился, и, усевшись наземь, начал закусывать. Консервы и сухари плохо лезли в горло, я, подумав, как следует напился и растёр пригоршню воды по лицу — это доставило мне едва ли не большее удовольствие, чем всё остальное.

Подложив под голову сумку, я какое-то время смотрел в небо... а потом оно начало мне сниться. По небу плыли сверкающие белёсые облака — или, может, дирижабли? — а мы с Лидкой сидели, держась за руки, на белой от соли земле, и она что-то мне говорила, что-то очень приятное. Мы начали целоваться, я проснулся рывком и сел.

Солнце ещё не встало. Тут и там над пустыней висели клочья синеватого неподвижного тумана, было достаточно прохладно. У меня ломило тело, особенно поясницу. Вот теперь хотелось есть — и опять пить.

Моя фляжка кончилась. Я долго тряс её надо ртом и в сомнении посматривал на фляжку Олега, но не тронул её, а встал и снова зашагал к горам.

На этот раз меня сопровождали два непонятно откуда взявшихся стервятника — большие и чёрные, они кругами парили надо мной, не отставая и не опережая. Это офигенно раздражало, я достал один пистолет и погрозил им. Ноль эффекта...

Солнце встало у меня за спиной и начало жарить спину и затылок. Я несколько раз оглядывался — но не из-за солнца, а потому что мне казалось: кто-то смотрит на меня холодным и липким взглядом. Именно так — холодным и липким, я не могу лучше объяснить. Самое мерзкое, что некому было смотреть и неоткуда.

Есть ли у той силы, что противостоит нам, что овладела городом Любичи, мозг и цели? Или это просто сила сорвавшегося в пробитую людьми брешь горного потока — бездушная, безразличная и не имеющая разумного приложения?

Знали ли люди из «Аннэнэрбе», что они будили? Договаривались с Дьяволом, подписывали хартию на пергаменте из человеческой кожи кровью невинного младенца — или просто ради любопытства открыли клетку, в которой жил-поживал тираннозавр, сам ничего не умеющий знать и хотеть, кроме желания жрать всё и всех?

Я чувствовал себя маленьким ребёнком, который рос на шикарном охраняемом участке за городом — и вдруг потерялся в вечернем спальном районе нищего русского города. Мир не просто стал иным — он вообще потерял всякие формы.

Но одно я знал точно — эта сила враждебна людям. И мне плевать, сознательно она убивает их — или нет. Меня в это никто не тянул — я сам в это влез, потому что... да какое это имеет значение?!

У подножия гор я различал полоску зелени — яркую и отчётливую, освещённую солнцем. Значит, там была вода. Эта мысль меня подбодрила, даже жара стала ощущаться не так, и жажда отступила. Я аж ускорил шаги, хотя это и было нелепо — до гор оставалось километров пятнадцать, часа четыре ходьбы.

Но тут была и ещё одна причина — усилилось ощущение взгляда, заставлявшее меня оборачиваться всё чаще. Я почти был готов поклясться, что меня преследуют... а что я никого не вижу — так мало ли?

Не всех можно увидеть, к сожалению... От этих мыслей сделалось и вовсе не по себе. Ну, до чего просто мне жилось ещё каких-то две недели назад...

...С километражём я ошибся — до гор оказалось все пять часов, и последние два я просто извёлся: горы, казалось, вообще забыли, что надо приближаться. С их стороны дул ветер, довольно прохладный.

Я шёл и просто так, от нечего делать, думал, где же я, собственно, оказался. Особо гостеприимным мир не выглядел. Может, ребята ошиблись? Как они там сейчас — им-то, по сравнению со мной, туговато. Я-то, если честно, пока ничего опасного не видел...

Около подножья гор росли мощные узловатые деревья с густыми кронами — убей бог, я не знал, какие, но тенистые. В эту тень я ввалился со вздохом облегчения и какое-то время просто стоял, прикрыв глаза и ловя кайф оттого, что солнце больше не поджаривает меня.