ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

СОФИЯ

ПРОСТО ПРОДОЛЖАЙ ИДТИ.

Эти слова эхом разносятся в моей голове, в такт шагам, заглушая другие мои мысли. Фоновая мозаика шума уличных торговцев и дорожного движения исчезает в тусклом, пульсирующем гуле под ревом в моих ушах. Мне хочется бежать, как можно дальше от Червонного Валета, но бег привлечет слишком много внимания. Я не могу оглянуться, не могу пригнуться. Я должна идти так, будто мне здесь самое место. Я стащила шляпу из газетного киоска, пару черных очков с другого, скрыла лицо от любой камеры, которую может использовать «КЛ» для распознавания лиц. Я должна выглядеть так, будто мне на все наплевать. Если бы не постоянное стаккато слов, марширующих в моей голове, как барабанный бой, я не уверена, что смогла бы.

Сначала мне нужно добраться до своей старой квартиры раньше него. Взять пистолет, взять рисунок папы. Если я не сделаю это сейчас, у меня больше не будет возможности. Я не могу думать о завтрашнем дне на «Дедале». «Дедала» больше нет, не с Гидеоном, но я должна забрать свои вещи. Это все, что я знаю. И после этого, мне нужно направиться к парню, что подделывает удостоверения, в южный округ, за новым именем и идентификационным чипом. Гидеон… Валет знает Алексис. И он знает Бьянку Рейн — Белую Королеву. Боже, он дал мне это имя. Я идиотка.

И худшее… он знает Софию.

Я позволила ему поцеловать себя. Я позволила ему прикоснуться к себе. Я позволила ему… мои глаза горят за защитным блеском темных очков. Я позволила себе думать, что, возможно, я теперь не одна, что, возможно, мне больше не придется быть одной. Что, возможно, моя жизнь больше не будет состоять из ненависти, горя и мести. И в результате я позволила себе оказаться в объятиях человека, который превратил последний год моей жизни в кошмар. Клубок горя, печали и ненависти закручивается во мне, заставляя меня содрогнуться, заставляя меня искать душ, настоящий душ с водой, которого у них тут нет, чтобы стоять под ним часами, днями, пока я не смою все клетки кожи, которые когда-либо прикасались к Червонному Валету.

Даже к тому времени, когда я добираюсь до лифта на другие уровни города, моя кожа не перестает зудеть. Смог тускнеет, уступает место солнечному свету, ясности, но я едва замечаю это. Я не сбавляю шаг, вспоминая, как легко Валет выследил меня, когда я была у Лару. Легкие болят… нет, сердце болит.

Просто продолжай идти.

Мозг фиксирует только кадры минут, часов, которые следуют за этим. Я знаю, что должна сосредоточиться, я знаю, что не могу развалиться. Ещё не время. Но единственные осколки, которые прилипают ко мне, это те, которые причиняют боль, те, которые проникают сквозь густой туман паники. Ногтями я пытаюсь вытащить кирпичик в переулке, где держу свою аварийную перчатку: ключ от квартиры Кристины. Ноги болят и становятся тяжелыми, когда я прокрадываюсь мимо швейцара в своем старом доме, пока его голова повернута назад. Руки дрожат так сильно, что у меня практически не получается приспособить перчатку с ключом, чтобы отправить лифт в пентхаус. Глаза расплываются и горят, когда я пробираюсь в спальню в поисках пистолета, молясь, чтобы качки Лару не вернулись за ним. Сердце бешено колотится где-то в горле, когда я нахожу его спрятанным под одеялом, которое я стащила с кровати во время борьбы. Острая боль бьет вдоль указательного пальца, когда я разбиваю стекло фоторамки, скрывающей рисунок папы. Тошнота поднимается в животе, когда я роюсь в шкатулке Кристины, цепляя нити с бриллиантами и жемчугом, к которым я ни разу не прикасалась за три месяца, что прожила здесь. Сердце колотится, пока я жду лифт, страх поднимается с каждым ударом, ожидая, что когда двери откроются, лицо Гидеона окажется передо мной.

На этот раз, когда я пробираюсь через вестибюль, я не тружусь смотреть в сторону швейцара. Я никогда сюда не вернусь. Неважно, что я выгляжу так, будто разваливаюсь на части.

Солнечный свет режет, как ножом, глаза, когда вращающиеся двери выплевывают меня обратно на улицу. Глаза все еще горят, и когда я сталкиваюсь с парой, направляясь к тротуару. Они бросают на меня один взгляд и быстро уходят. Я смотрю на стеклянные двери и вижу красные глаза, алую полоску там, где я, должно быть, потерла кровоточащую руку о лицо, растрепанные волосы. Мне нужно спуститься с верхнего уровня, я не смогу сейчас сюда вписаться. Я надеваю украденную шляпу на голову и вытираю руку о рубашку.

Я начинаю возвращаться к лифту, но передумываю и направляюсь к лифту в противоположном направлении. Он дальше, но слишком рискованно использовать тот, что я использовала раньше, тот, на котором я ездила с Гидеоном. Слишком поздно я вспоминаю про наладонник, что он мне дал, который все еще у меня в кармане. Блин, блин, блин. Даже я могла бы отследить кого-нибудь на таком GPS-устройстве, как это. Я не думаю. Мне нужно думать.

Посыльный ждет сигнал о переходе в конце тротуара, проверяет свой наладонник, под ним гудит электробайк. Я заставляю свои трясущиеся руки ждать удобного момента, чтобы засунуть свой одноразовый наладонник в боковой карман сумки, обмотанной вокруг его тела.

Пусть Гидеон… Валет разыскивает посыльного по всему городу, пока я бегу. Пока я не исчезну.

Когда жара и смог подземного города снова окутывают меня, это похоже на утешительные объятия друга, приветствующего меня дома. Вдруг я вспоминаю, почему пряталась здесь в первый месяц или два, оказавшись на Коринфе. Дело было не только в недостатке средств. Здесь, несмотря на кровь на моем лице, панику в моих движениях, никто не посмотрит на меня дважды.

Когда наверху стемнеет, здесь, внизу, зажгутся фонари. Мне становится все труднее двигаться вперед. Я должна найти место, где остановиться.

Я не могу заплатить за комнату без доступа к моим счетам, которые он скорее всего отслеживает. Реализация украденных драгоценностей, чтобы открыть себе путь, бросит красные флаги в респектабельном месте и к тому же нарисует цель на моей спине. Здесь есть несколько бесплатных общежитий и приютов, которые не требуют удостоверения личности или сканирования сетчатки глаза, чтобы остаться там, но Гидеон будет прочесывать их. Он знает, что я слишком умна, чтобы использовать идентификационный чип Алексис или Бьянки, и предположит, что я отправлюсь туда, где смогу быть анонимной. Поэтому я направляюсь в одну из ночлежек, контролируемых полицией. Было бы безумием отправиться в место, где личности всех жителей и арендаторов немедленно попадают в государственную систему. Даже опытный хакер может получить к ним более легкий доступ, чем частные системы общежитий.

Обычно я ошивалась поблизости, пока не находила вероятную цель, чтобы проникнуть внутрь. Кого-то достаточно отчаявшегося, кто нашел бы понимание и утешение в больших глазах и доброй улыбке… но я не могу вспомнить, как это делается, как оценивать людей. Лица, мимо которых я прохожу, чужие, их выражения написаны на языке, который я больше не умею читать. Поэтому вместо этого я оглядываюсь назад и жду, пока не приоткроется пожарный выход… и девушка с бритой головой и флуоресцентными желтыми серьгами выпрыгивает из него, чтобы покурить, вклинивая ботинок на платформе в дверной проем, чтобы дверь не закрылась.

Я плюю на все и просто сую нитку жемчуга ей в руку.

— Мне нужно попасть внутрь, — хриплю я. — Без шума. — Она смотрит на жемчужины, потом на меня. Она не знает, настоящие ли они. В любую секунду она может послать меня к черту и захлопнуть дверь перед моим носом.

Но вместо этого она тушит сигарету, и засовывает ее вместе с жемчугом себе под рубашку, а затем распахивает дверь. Она ничего не говорит, хотя ее глаза впиваются в меня, когда я прохожу мимо нее. Когда я оглядываюсь, ее уже нет рядом. Я вижу лишь сгорбленные плечи, когда она практически бежит по переулку, чтобы исчезнуть в толпе за его пределами.

Внутри царит такой же густой мрак, как в переулке снаружи. В комнате установлены двухъярусные кровати со стальным каркасом, покрытые голыми матрасами. Несколько голов поднимаются, когда я вхожу, но если кто и замечает, что я не та девушка, которая вышла, то они молчат. Вот почему я выбрала это место. Половина из этих людей — уголовники, отмечающиеся на условно-досрочном освобождении, а другая половина последует по их дорожке через несколько лет. Им все равно, с кем они спят рядом. Сканирование заполняемости, которое происходит каждые полчаса или около того, не проверяет удостоверения личности, если количество людей в комнатах совпадает с количеством людей, которые прошли регистрацию до этого.

Я нахожу свободную нижнюю койку в углу, если не считать нескольких фантиков на ней. Я избегаю большого пятна на матрасе в ногах, неопознанного в скудном свете, и ползу к стене, пока не прячусь в тени.

Я хочу, чтобы меня перестало трясти. Твержу себе, что я в безопасности. Что он не может меня найти. Что я вне поля зрения камеры службы безопасности в центре потолка, и даже тщательное сканирование камерами распознавания лиц в округе не могло меня обнаружить. Но теперь, когда я остановилась, меня трясет не от страха.

Глаза жжет, я пытаюсь заглушить запахи, шум, царапающий матрас и запах плесени, доносящийся от ткани.

Здесь, на дне города, никого не волнует, когда ты начинаешь плакать. Половина людей в этой комнате страдает от какой-либо ломки, и остальные знают, что их лучше не трогать. Ты приходишь сюда не за утешением. Ты приходишь сюда, чтобы исчезнуть.

Окружающее убожество должно заставить меня тосковать по пентхаусу. Мне следовало бы представлять в своем воображении коктейли, которые может приготовить «СмартВэйтэ»; вспоминать ощущение мягких простыней Кристины; закрыть глаза и увидеть ложные звезды, появляющиеся за окнами.