Он положил руки на ее худенькие вздрагивающие плечи:

— Ну чего ты? Чего?

Рывком обернулась она, словно только и ждала этого прикосновения. Из-под черной пряди волос, упавшей на лоб, всплеснулись черные заплаканные глаза. Он почувствовал нежную, щемящую жалость к ней. И еще почувствовал, как ревность, совсем недавно бродившая в его крови, сменялась другим чувством — спокойным, светлым и радостным…

Зима точно взбесилась. Метель, круговерть который день подряд! Снегоочистители, тракторы, бульдозеры — вся наземная техника брошена на взлетно-посадочную полосу, чтобы освободить ее от снега. А он валит и валит, и порой не поймешь, где земля, где небо. Все смешалось. И не успеет пройти снегоочиститель, как за ним опять сплошное белое половодье.

Испытатели уныло поглядывали в окно, залепленное снегом: когда же это кончится?

И метель в конце концов выбилась из сил, стало тихо и безветренно. Зато туман, невесть откуда взявшийся, затянул и домик стартового командного пункта, и заводские корпуса, и летно-испытательную станцию. На стоянке сквозь серую туманную мглу едва виднелись готовые к полету машины. Стремительные в воздухе, сейчас они, обтянутые темными чехлами, походили на унылых, нахохлившихся птиц. Синоптик, коротконогий, широкоплечий мужчина, тыча карандашом в свои разрисованные карты, долго объяснял метеообстановку и наконец пообещал погоду, если, конечно, посвежеет ветерок.

— То ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет, — невесело резюмировал Ступин.

Делать было нечего, и в ожидании погоды каждый занимался чем мог. Ступин сцепился в яростной схватке с Кирсановым за теннисным столом. Сергей прочно удерживал за собой славу лучшего теннисиста на летно-испытательной станции, и Ступин, считавшийся ранее местным чемпионом, теперь безрезультатно пытался взять реванш за прошлые поражения.

Бродов сидел за шахматным столиком с раскрытой книгой и что-то читал, изредка делая записи в толстой клеенчатой тетради. Порой губы его по-детски шевелились, он поднимал голову, будто стараясь запомнить что-то, и минуту-другую смотрел невидящим взглядом на сражавшихся теннисистов, ухарски вскрикивающих при каждом удачном ударе.

Неожиданно громкий взрыв хохота покрыл все. Даже увлекшиеся теннисисты и те остановились, недоуменно озираясь. Это опять Ильчук, большой знаток анекдотов, веселил своих почитателей. Рассказывали, что он однажды в компании на спор выложил пятьдесят анекдотов подряд, ни разу не повторившись.

В летный зал заглянул Крученый.

— Вадим Алексеевич, зайди-ка ко мне, — позвал он.

Бродов аккуратно заложил страницу, потянулся и направился к выходу.

Сергей опять остался победителем. Заняв картинно небрежную позу, он лениво похлопывал по ноге синей ракеткой и вопрошал, поглядывая по сторонам:

— Кто следующий?

В это время в комнате снова появился Бродов, но уже в высотном костюме. В руках была каска гермошлема. Засовывая в наколенный карман полетную карту, он озорно подмигнул:

— Привет, тунеядцы!

— Куда собрался, Вадим?

— На разведку погоды.

Сергей выглянул в окно. Черный дым, валивший из трубы котельной, ложился почти параллельно земле — туман рассеивался.

— Порядок, поднялся ветерок, — удовлетворенно сказал Сергей.

— Доложу погоду с круга, а вы будьте наготове к вылету, — сказал Бродов и торопливо вышел.

Вскоре в динамике послышался его голос, запрашивавший разрешения на вылет. Погода разгулялась. Кое-где туман еще висел, цепляясь за холмы, но в основном небо было, уже чистым.

— Всем на вылет! — раздалась команда из диспетчерской.

За окном, постепенно переходя из тонкого пронзительного свиста в басовитый, все заглушающий рев, от которого мелко-мелко дрожат стекла и вибрирует тело, стали запускаться турбины — одна, другая, третья. И вскоре вся стоянка превратилась в гудящий оживленный муравейник. Засновали заправщики, воздушники, пускачи. Техники, широко открыв рты, отчаянно жестикулировали одним им понятными жестами. Вздрогнули и стали медленно вращаться антенны локаторов. Все средства радиообеспечения полетов один за другим докладывали о готовности. Жизнь аэродрома вошла в свою привычную будничную колею.

Кирсанов осматривал самолет. Под плоскостями на пилонах были подвешены длинные худые ракеты, такие же хищные и зловещие, как самолет. Каждый раз, готовясь к вылету, Сергей не мог освободиться от мысли о Гранине. Неизвестность, невыясненная причина остановки двигателя у Гранина держала Сергея всегда в настороженности. Она преследовала его вплоть до самого взлета. Лишь после того, как земля оставалась внизу, неприятные ощущения исчезали, давая волю другим чувствам.

На взлетной полосе машина Кирсанова быстро набирала скорость. Вот уже поднялось носовое колесо, вот она плавно отошла от земли и, с каждой секундой становясь все меньше и меньше, наконец исчезла из виду.

Приглушенный голос турбины снимал посторонние мысли. Быстро проваливалась под крыло земля, стремительно мчались навстречу легкие белые хлопья отдельных облаков, тело наливалось упругой силой, приходила привычная собранность и уверенность в себе. Теперь Сергей вновь был один на один с самолетом, с огромным просторным небом, удивительно свежим и синим на большой высоте.

Земные тревоги и заботы покинули его, показались мелкими и ненужными, такими, что ему даже стало смешно, как это он мог думать о чем-то другом, кроме полетов. И так всегда. Стоит только подняться в воздух, как на тебя находит что-то непередаваемое и трудно объяснимое, но бесконечно приятное и властно чарующее. Наверное, полет — это как любовь. Разве можно передать словами ту смутную истому и светлую радость, заполняющую тебя всего без остатка всякий раз, когда самолет, словно стрела, вонзается в синее, глубокое до бездонности небо!

Небо… Скольким парням вскружило ты голову! Даже мужчины, народ серьезный и сдержанный, и те пьянеют, наливаясь жгучей молодой страстью, стоит лишь вдохнуть им аромат твоих ширей и просторов. Не ревнуйте, земные подруги, своих непутевых Бродовых и Кирсановых к небу! Небо хлюпиков не терпит и безжалостно отбрасывает прочь, как стачивает стружку токарный резец, придавая заготовке необходимую форму. Во все времена были и останутся на стрежне славы люди с отважными сердцами и крепкими нервами!

Сергей достиг «потолка» и летел уже более пяти минут. От нещадного, слепящего в упор солнца, которое зверски царапало белыми когтями глаза, трудно было укрыться. А светофильтр опускать не хотелось. Сергей не любил светофильтр: он мешал работать, мешал вовремя заметить загорание сигнальной лампочки. Поэтому он облегченно вздохнул, когда по истечении заданного времени автопилот ввел машину в разворот.

«Все идет как по науке», — удовлетворенно подумал Сергей и записал на планшете фактические данные о режиме полета. Массивная ручка управления делала короткие точные движения в такт электрическим сигналам, поступающим от следящей системы автопилота, этого «доброго парнишки», как с теплотой отзывались о нем пилоты.

Машина вышла из крена в прямолинейный полет. До нового маневра оставалось ровно две минуты.

Сергей удовлетворенно потянулся, насколько это позволяли привязные ремни, снял компенсационные перчатки, потер руки. Дожили! Сиди и посматривай по сторонам. Все за тебя сделает «добрый парнишка». Так недолго и без работы остаться. Вдруг, словно о чем-то вспомнив, он поспешно надел перчатки. Мальчишество ни к чему. Техника техникой, а отказы случаются. Вдруг разгерметизация! Это же мгновенная смерть. Нет уж, пусть весь комплект высотного снаряжения дежурит в первой готовности: костюм, перчатки, гермошлем…

Беглым взглядом Сергей осмотрел приборы и поднял глаза. Прямо по курсу застыла луна. Здесь, в однообразной сини, очищенной от атмосферной дымки, она выделялась отчетливо и казалась полупрозрачным хрусталиком льда, подтаявшим сбоку. Стылая, одинокая, отсюда она казалась почему-то еще недоступнее, чем кажется с обжитой уютной земли, и даже не верилось, что на ней уже побывали люди…