Было десять с лишним часов, на столах сменилось уже много закусок, когда за воротами снова прозвучал барабан, извещающий о приходе посетителей. Вошла женщина с четырьмя детьми _ видимо, из деревни, потому что их траурная одежда была забрызгана желтой грязью. Все они очень походили на изображения Бога грома, но Небесный дар заметил главным образом их большие рты. Войдя, женщина сразу заплакала как-то особенно жалостливо и сказала:

— Эх, опоздала я! Только вчера вечером мне сообщили, что моя невестка…

Четверо маленьких громовержцев, взявшись за руки, стояли за спиной матери и не произносили ни звука. Женщина подробно рассказала, вернее, даже проплакала, как рано она сегодня встала, как трудна была дорога из деревни, как ее четверо детей до сих пор не ели. Потом неожиданно, словно какой-то камешек, отшвырнула Небесного дара от гроба и подтолкнула вперед своих детей:

— Становитесь здесь на колени! Слышите? И не шевелитесь, а то головы поотрываю! — Она повернула ко всем заплаканное лицо и продолжала: — Эй, человек, давай сюда еду! Пять мисок с фрикадельками и пять пампушек! — Затем она развернулась к господину Ню: — Братец, я никак не могла почтить кончину невестушки, кроме как надеть траур, прийти сюда с детками и встать на колени перед гробом! Твой младший брат заболел, но смог прийти, вот и послал меня. А этот малый кто такой? — Она указала на Небесного дара. — Это ты, братец, неправильно себя ведешь: родных племянников забросил, а какого-то безродного приемыша привечаешь. Что это такое? Мы бедны, но свою бедность в сердце носим, никогда ни у тебя, ни у невестки даже горошины не попросили! Но сегодня я скажу тебе всю правду, перед всей родней скажу… Родню нужно уважать, твои племянники — это твоя кровиночка, хоть и не совсем родные тебе детки, но и не такие уж далекие. А всяким приемышам нечего здесь кривляться! — Она обернулась к своим детям: — Ешьте как следует, не позорьтесь перед людьми!

Ее монолог вызвал всеобщее сочувствие. Старухи, в том числе и только что выкопанная из могилы, белоносая и красноглазая, немедленно взяли господина Ню в кольцо и наперебой загалдели. Что именно они говорили, понять было невозможно, да и необязательно, потому что все они порицали его. Господин Ню аж вспотел от напряжения, но ответить ничего не мог. Мужья нападавших держались в стороне, предоставив передовые позиции своим женам, а остальные стояли и не без удовольствия глядели на это представление. Белоносая, не переставая тараторить, поставила у гроба своего ребенка, красноглазая выпихнула сразу троих, другие женщины тоже не отставали, так что вскоре весь гроб был окружен коленопреклоненными детьми. Тут снова подала голос громовержица:

— Надо выкинуть отсюда этого подкидыша!

Небесный дар тем временем стоял поодаль. Он чувствовал, что эти люди страшны, но еще не понимал всей их жестокости. Унижения были для него не в диковинку, одиночество тоже, поэтому он не очень взволновался и только не знал, что ему делать. Мама умерла; отец был по-прежнему окружен и не мог подойти; никто из остальных ему не сочувствовал. Напротив, один из громовержцев постарше, услышав призыв матери, встал с колен и грозно воззрился на Небесного дара. Тот не шелохнулся. Тогда громовержец начал засучивать рукава. Неожиданно он получил звонкий удар по шее. Тигренок схватил Небесного дара и двинулся с ним к выходу.

— Что? Драться? — завопили окружающие.

— Суки вонючие! — бросил им Тигренок, продолжая продираться сквозь толпу.

Те не знали, кто это, и не посмели дать волю рукам, а когда узнали, было уже поздно. Все очень опечалились.

Только за воротами мальчик начал мелко дрожать. Тигренок, не говоря ни слова, повел его к Хэю. Дети Хэя оказались дома и радостно встретили Небесного длра, но тот не был настроен на игру. Выслушав сбивчивое объяснение Тигренка, Хэй кивнул головой:

— Правильно, оставь его у нас! Когда стемнеет, я схожу к старине Ню. Все правильно!

— А ты куда? — спросил Небесный дар Тигренка. — Не возвращайся домой, а то они изобьют тебя!

— Не беспокойся, не вернусь. Ты здесь играй себе, скоро увидимся!

После ухода Тигренка Хэй велел своим детям не выпускать Небесного дара на улицу, и они целый день играли во дворе. Дети Хэя уже приобщились к цивилизации, потому что старший из мальчиков пошел в школу, а остальные помогали ему учить уроки.

Пчелка схватывала все быстрее других, второй брат почти так же быстро. Когда старший брат не мог запомнить текст в школе, он повторял его дома и снова шел в школу главным образом для того, чтобы сообщить остальным продолжение. Иероглифы ему плохо давались, он запоминал только их звучание, но это не было помехой. Все начинали фантазировать, поэтому «Троесловие» у Хэев получалось не вполне обычным. И хотя учился он один, кисти были у всех, а стены в доме Хэя были сплошь исписаны и изрисованы: он любил, чтобы в его семье царил книжный дух.

За игрой Небесный дар постепенно забыл о своих бедах и начал рассказывать друзьям увлекательные истории. Они очень любили слушать о Хуан Тяньба, но по любили диалога лягушек, так как знали, что лягушки не умеют говорить. На сой раз, послушав Небесного дара, они решили провозгласить его своим учителем. Небесный дар был глубоко растроган: он еще никогда не получал таких почестей. Поскольку учитель должен преподавать, он придумал для них небольшой текст: «Хуан Тяньба в красной шапке и зеленых штанах играет мечом». Его ученики немедленно вызубрили этот текст наизусть, а потом обнаружили, что учитель имел в виду их младшую сестренку, у которой как раз были красная шапочка и зеленые штанишки. Все еще больше зауважали Небесного дара за изобретательность.

Дети Хэя не знали никаких часов — ни настенных, пи настольных, ни карманных, пи тем более наручных — и ложились спать сразу, как стемнеет. Ложились там, где сморит их сон. Обычно они спали на одной большой кровати, и Пчелка пересчитывала их, но иногда собрать всех было слишком трудно, если кто-нибудь засыпал, к примеру, в корзине из-под угля. Сейчас они спали, а Небесный дар сидел в одиночестве за прилавком и хмурил свои редкие брови, вспоминая утренний скандал. Он не понимал его глубинных причин и лишь чувствовал, что должен поскорее стать взрослым, а для этого — прекратить играть с детьми и радоваться.

Отец пришел только после восьми. Он тоже изменился: морщины на лице стали глубже, в них притаилось что-то болезненное, словно какие-то насекомые высосали из него кровь, а он не может даже сказать об этом. Он долго сидел, потом промолвил:

— Давай выйдем на улицу.

Казалось, он был не расположен говорить. Наконец Небесный дар не вытерпел и потянул его за рукав:

— Папа, скажи, ты действительно мой отец? Тот кивнул головой:

— Да, действительно.

— Ля тебе еще нужен, па?

— Конечно!

— Почему же они выгнали меня? — Денег хотели.

— А если им дать, они отстанут?

— Нет, решат, что мало.

— А нельзя им больше дать?

— Нельзя. Деньги мои.

Это было не похоже на папу. Почему же он вдруг к деньгам так серьезно относится? Что в них приятного?

— Деньги мои, — повторил отец. — Кому хочу, тому и даю, а кому не хочу, ничего по получит!

— Но ведь если им не дать побольше, они не уйдут, и я тогда но смогу вернуться домой.

Ничего, вернешься. Как это не вернешься?! Плевал я на них — деньги мои.

Небесный дар не мог попять отца. Неужели деньги так хороши, что ради них стоит отбросить беспечность? Он впервые видел отца таким серьезным. Мальчик не решился спрашивать дальше, но почувствовал, что мама продолжает жить в отце, что они с ним одинаково свирепы.

— Пойдем домой! — проговорил отец.

Его морщины при свете уличного фонаря казались еще глубже, еще некрасивее. Небесный дар боялся возвращаться, но идти было необходимо. После смерти мамы у отца остался только он, и он не может огорчать отца.

Тигренок ждал их у ворот. Небесный дар приободрился. Во дворе было почти пусто, большинство гостей и монахов уже ушли, лишь два или три человека готовились к ночлегу. Перед гробом горели свечи, их пламя колебалось в воздухе, по дальше царила темнота, и сам гроб казался огромным зверем, приготовившимся к прыжку. Небесный дар почувствовал себя ужасно одиноким и заплакал: мама лежит в гробу, а отец готов подраться с другими из-за каких-то денег.