Ковбой встал и взял со стола портсигар. Он снова сел у стены, кинул одну сигару себе в зубы, а вторую предложил Кэно.

— Это хорошая вещь, хотя я нечасто курю. Но ты заставил меня психануть. Тебе повезло, что я нашел тебя там, а не Морихей, хотя за то, что ты ушел, твой Мастер с тебя еще спросит. Кстати, ты какого года рождения?

— Пятьдесят второго, — признался парень. Ковбой усмехнулся:

— Это ему понравится. Ты можешь много ему не говорить, а лучше вообще ничего не объясняй. Просто извинись. Но если он меня спросит о подробностях, я скажу ему все, как есть. Разумная свобода начинается с личной ответственности. Хочешь свободы — значит, вкладывайся. Ломай себя. И слезь со всего окончательно.

Они докурили сигары в молчании. После Клык дал парню время привести себя в порядок и отвез его обратно на секретную базу «Черных драконов».

Морихей принял извинения с одним условием — он потребовал публичного наказания. Кэно должен был сразиться в рукопашную против своего Мастера на глазах у всех анархистов, и Уехиба даже не думал давать ученику хоть малейшую фору. Именно в этом бою Кэно смог сполна почувствовать, какую малую долю техники синъицюань ему удалось освоить, и что японец не просто так говорил, что на изучение боевого искусства уходит вся жизнь. Не помогли и попытки провести прием собственного изобретения. Кэно видел сквозь красную пелену злорадную ухмылку Черного Ангела и горящие глаза Скарлетт, которая всегда заводилась от вида крови. Остальные «Черные драконы» наблюдали его избиение с молчаливым смирением. Однако, когда неравный бой в воспитательных целях был закончен, все члены клана стали смотреть на него с долей уважения.

Оправившись после поединка с Мастером, Кэно продолжил обучение с усердием и ответственностью — он более не хотел подводить людей, так много сделавших для него. Более он никогда не подпитывал свою силу воли и уверенность в правильности действий наркотическими препаратами. Морихея радовало то, с какой скоростью парень усваивал уроки — у него была приличная сила и цепкий ум, он многое схватывал налету. Глава клана порой даже поговаривал, что именно за Кэно будущее анархистского клана. И в этом вопросе Клык всегда был согласен с ним.

Через год Кэно стал истинным бойцом клана — он все чаще участвовал в операциях наравне с другими «Черными драконами», вступил с ними в непримиримую войну с вражеским кланом. В одной из стычек с «Красным драконом» враг, как оказалось, имел преимущества и по вооружению, и по числу, однако анархисты не отступили и сражались до конца. Кэно получил два ножевых ранения в живот, но это он окончил бойню, пристрелив последнего вражеского наемника и установив на месте бойни черный флаг анархистов. С поля битвы его унес один из его учителей — Кифер.

— Раны у него плохие. У тебя нет обезболивающего? — спросил он у Виконта, кладя раненого парня на операционный стол.

— Нет, — покачал головой Виконт, надевая медицинские перчатки.

Кэно чувствовал, что теряет сознание. Боль и жар выматывали его.

— Пауки… Пауки… — срывался невнятный шепот с его пересохших губ.

— Он бредит! — оскалился Кифер на медика. — У тебя должно хоть что-то быть, мать твою!

Виконт взглянул на него поверх очков с выражением сожаления и раскаяния:

— У меня есть. Но Морихей под страхом смерти запретил!

Кифер ударил ладонью по столу, грязно выругавшись со всей захлестывающей злостью, и покинул операционную.

Только к осени того же года Кэно смог почувствовать себя лучше. Уныние и боль, морившие его все это время, еще оставляли в сознании свое горькое послевкусие, и нужно было найти средство, чтобы избавиться от них окончательно. Он спросил ковбоя, не хочет ли тот «взять отпуск» и поохотиться. Ответ Клыка последовал без колебаний:

— Едем ко мне на ранчо койотов гонять.

Техасскую осень нельзя было назвать слишком живописной. Здесь не было возможности полюбоваться желтизной и багрянцем палой листвы, и взору человека с душой художника оставалось довольствоваться только выжженной травой бескрайних прерий.

— Эти серо-бурые хищники обнаглели до предела, — сетовал Клык, ложась в траву и заряжая ружье. — Хотя у нас тут в последнее время завелись такие уникумы, которые списывают их злодеяния на мифическую тварь — вампира чупакабру.

Кэно беззвучно засмеялся. Вдруг что-то зашуршало впереди в сухой траве. Луговой волк пробежал так близко, что до него было рукой подать. Клык, кажется, удивился этому и замешкался, но Кэно выстрелил. Послышался жалобный скулеж. Ковбой встал и пошел вперед. На траве лежал мертвый койот.

— Ты попал прямо в сердце, — похвалил Клык. — Научу тебя правильно снимать и выделывать шкуру. Будет первый трофей.

Парень подошел к наставнику и присел возле убитого койота. Кэно протянул руку к огнестрельной ране в боку хищника и макнул пальцы в свежую кровь. Вдруг Клык окликнул его:

— Кэно.

— Что не так, ковбой? — спросил тот, намазывая щеки кровью убитого зверя. Капли алой жидкости медленно скатывались на его шею по редкой темной щетине.

— Морихей сказал мне, что скоро устроит тебе настоящее крещение кровью.

— Людей убивать, наверное, придется, — равнодушно произнес Кэно. — Хотя, че в этом нового?

— Скажи, а когда ты попал в ту перестрелку с полицией, у тебя была какая-то… жалость что ли к человеку?

Кэно отрицательно покачал головой:

— Нет. Если представить, что мир — паутина, то мы — пауки. А паук — хищник! Он не знает жалости к добыче! К таким мухам, слетающихся на дерьмо, называемое властью!

— Делишь людей на пауков и мух. Странно. Обычно человеческая гордость не позволяет людям ассоциировать себя с насекомыми. Похоже, только австралиец мог придумать такую теорию. Скучаешь по родине?

Парень проигнорировал вопрос ковбоя — он заострил внимание на других словах наставника:

— Гордость? Паук — машина, созданная природой для убийства. А мы что, для другого живем?

— Знаешь, — с интонацией грусти в задумчивом голосе проговорил Клык, глядя в глаза Кэно, — ты мыслишь весьма нестандартно. У тебя могло быть большое будущее, а ты раньше срока стал в ряды террористов…

— Так должно было быть, — уверенно ответил Кэно. Клык смотрел на него с отеческой тоской и уважением.

— Но пауки… Дьявол, мало кто посчитает их хорошим знаком!

Кэно задумался и угрюмо произнес:

— Знаешь, ковбой, после боя с «Красными драконами», когда я был на грани потери сознания, у меня были галлюцинации. Будто я нахожусь в каком-то темном и сыром подвале, и со всех сторон — пауки. Их тысячи. Хочешь сказать, это что-то значит?

— Если паук атакует или пытается укусить — это символизирует предательство, — сообщил Клык.

— Меня кто-то предал? — насторожился Кэно.

— Или предаст.

Парень опустил ружье и сел на траву. Эта новость повергла его в замешательство и тоску. Его отвлек от мрачных раздумий голос Клыка. Наставник положил руку ему на плечо и прошептал ему на ухо:

— Кэно, будь я твоим отцом, я бы смело сказал, что Бог дал мне достойного сына, — с этими словами Клык отдал парню серебряный крест на черном шнурке, который никто никогда не видел под рубашкой ковбоя.

— Зачем? — недоуменно бросил Кэно. — Я атеист.

— Неверующий, — разочарованно опустил голову Клык. — Тебе будет тяжело.

Услышав это, Кэно засмеялся:

— Но я же краеугольный камень! Я должен выдерживать всю тяжесть.

Ковбой гордым жестом поправил шляпу и ответил:

— Знаешь, Кэно, это так. Ты выдержишь все, что угодно. Я вижу это в твоих глазах. И это значит, что у тебя никто не сможет отнять свободу.

— Я умру за нее, Клык! — с улыбкой на лице и каким-то внутренним огнем в глазах выкрикнул парень и ударил себя кулаком в грудь. Мужчина одобрительно кивнул, но в голосе его звучала грусть:

— Здесь ты прав. Умирать стоит только за нее. Тогда можно верить, что умираешь победителем. Несмотря ни на что… Знаю: звучит, как бред! Черт с ним! — он досадно махнул рукой и взглянул парню в глаза. — Не забывай меня.

— Все в порядке, Клык, — развязно ответил Кэно. — Тебя попробуй забыть!

С удрученным видом Клык погрузил убитого койота в фургон. Кэно сел в машину и положил ружье на колени. Он чувствовал, что мужчина чего-то недоговаривает. Нечто было ему известно о том, что будет, но он решил об этом умолчать. Странно. Да еще и Морихей ожидал его с какой-то новостью, а потому нужно было как можно скорее вернуться на базу.

Холодным дождливым осенним вечером следующего дня в гараж, где Кэно возился с мотоциклом, зашел Морихей Уехиба, чтобы сказать одно: «Твой наставник Клык мертв. Он ошибался в тебе. Я тоже. Тебе не место в моем клане».

— В чем я допустил ошибку, Мастер?

Морихей прикусил губы, будто недоговаривал чего-то:

— Это была надуманная война. Настоящей ты не видел. Я хочу, чтобы ты понял, за что мы боремся. Собирай вещи.

Тогда это объяснение показалось Кэно совершенно нелепым. Его прогнали из клана, не объяснив причин — и он ушел, еще не зная, куда именно гонят его.

С тех пор Кэно не верил в существование справедливости, он был озлоблен на весь мир и готовился кому угодно порвать глотку за свободу.

18. Крещение кровью

Для большинства людей война означает конец одиночества. Для меня она — окончательное одиночество.

Альбер Камю

Ноябрь 1973 года. Южный фронт на Синае, близ совершенно не оправдавшей себя линии Бар-Лева. Это была унылая холмистая местность, где темноту глубокой ночи разрывало только пламя одинокого костра. Рядом лежали походные рюкзаки цвета пустынного камуфляжа, пустые консервные банки и разбитая рация, наполовину разобранная в попытке хоть как-то ее починить. У костра сидели, закутавшись в потрепанные куртки песочного цвета трое усталых суровых мужчин. Они были американцами, отправленными на Ближний Восток для урегулирования военного конфликта Израиля и Палестины. Они прошли «Войну Судного Дня», как до того и войну в Иордании в 1970-1971 годах, и множество антитеррористических и разведывательных операций после нее. Они пережили множество послевоенных столкновений с боевиками «Черного сентября» и другими террористами. Теперь же только эти трое из отряда «зеленых беретов» выжили на последнем смертельно опасном задании. Нашли объект, подорвали, но на базу вернуться не смогли. Напали на засаду. Потеряли связь. Заплутали в сложной системе траншей и путаных дорог между давно разрушенными легкими пехотными фортами маоз. Сейчас их имена были внесены в списки пропавших без вести, а они боролись за жизнь где-то у подножия горы Рос-абу-Курин.