Он открыл пиво зубами, и по черной бороде на шею и густую поросль на груди потекла с чуть слышным шипением обильная пена. Кэно начал пить крупными глотками, проливая часть пива — его капли оказались даже на кожаных брюках с бахромой вдоль боковых швов и на сверкающей пряжке ремня, украшенной изображением дракона. Джарек швырнул кисти и палитру на стул и с тревогой посмотрел в глаза товарищу:

— Боже! Да что случилось, брат?

— Меня едва не взяли, — неуверенно изрек Кэно, вытирая рукой мокрую бороду. — Не стоило брать тот гребаный заказ на убийство генерала!

— Ты имел дело с военными? — Джарек удивленно поднял брови, у него дернулся глаз.

Кэно мотнул головой:

— Хуже. Я Дес Барреса видел, — и, не замечая, как, открыв рот, замер в шоке Джарек, добавил: — И говорил с ним. Да, он, мягко говоря, охренел. Уставился на меня, как на змею орел-змееяд: «Скиталец? Тревор Гаррет?»!

— А ты что?

— А я на все это клал — так и сказал: «Зовите меня Кэно. Другого имени мне не надо».

— Как же ты ушел?

— Дес Баррес позволил мне уйти.

Зачем это было нужно бывалому вояке, полковнику, у которого вся грудь была в наградах, как в бронежилете? Что заставило его дать фору бывшему подчиненному, а ныне убийце, наемнику и грабителю? Дес Баррес ведь понимал, что он пришел убрать кого-то из его коллег на собрании офицеров! Кэно запомнил его последнюю фразу, брошенную вслед: «Только не загуби себя, Скиталец!». К чему он это сказал? Из-за того, что Кэно — все-таки герой? Вряд ли.

Наемнику вспомнился вопрос капитана пиратов Биннака: «Зачем тебе эта война?». Дьявол, неужели все вокруг полагали, что Кэно не смог обрести себя? Ему хотелось эффективности, хотелось свободы, хотелось быть с «Черными драконами». Так уж судьба сложила его взгляд на мир: клан — братья, союзники, которым он обязан жизнью, а что остальной мир? Клал он на весь этот гребаный мир! Мир объявит его врагом народа, станет бескомпромиссно ненавидеть его, страстно желать его уничтожения! Кэно не верил в то, что в таком мире возможна свобода, а именно она нужна была ему, как воздух. «Это Морихей тебя подбил», — говорил все тот же старина Биннак. Неужели? Морихей лишь приоткрыл дверь — Кэно вошел сам. И сколько раз ему давали шанс вернуться, как сейчас, — но он остался. Так велело сердце. Сердце бунтаря.

— Пора кончать с этим криминалом! — решил анархист для себя. — Не могу больше за деньги становиться под чужие знамена! Такова она — судьба наемника — не лучше участи солдата. Быть оружием в чужих руках. Лишь оружием. А мне нужна свобода. И зовите меня Кэно. Другого имени мне не надо. Это имя мне дали братья — «Черные драконы». Отныне другого у меня нет.

Денег тогда у него набралось достаточно, и Корсар посоветовал хорошего врача из Германии — Генриха Вайнера. «А ты уверен, что этот доктор будет хранить молчание?» — опасался Кэно, на что Корсар заверил его: «Да этот фриц самого Мефистофеля спасет, если только выдать ему нужную сумму». Вайнер не ударил в грязь лицом — после операции ноге вернулась полноценная подвижность. С грузом на сердце, Кэно наконец-то вернулся к «Черным драконам».

— Я никогда не прощу тебе того, что ты сделал, гребаный Мастер! — заявил он вместо приветствия лидеру клана.

— Ты получил элитную подготовку и бесценный опыт. Тебя что-то не устраивает? — Уехиба скривил губы.

— Ты изувечил мою душу! Даже раны на теле не проходят бесследно — а это… Это хуже смерти!

— Но это справедливо, — покачал головой Морихей. — Не сам ли ты выносил себе такой вердикт, «ублюдок»?

— Усеки раз и навсегда, — продиктовал ему Кэно, — я больше не верю в такие надуманные понятия, как справедливость, прощение, любовь… Я не говорю о том, что это неприменимо ко мне. Я хочу сказать, что в гребаном мире вообще и близко не существует ничего такого!

Японец улыбнулся правым уголком рта:

— Мой преемник. Теперь ты готов.

Среди новобранцев клана была одна хорошенькая азиатская девчонка с утонченными чертами нежного лица с практически белой кожей. Она напоминала сдержанную юную ученицу гейши с несколько наивным взглядом, но это было обманчивое впечатление — эта воительница орудовала катанами, как заправский повар ножами. Неверное слово — и чья-то голова, брызжа кровью, катилась по полу. Мужчины предпочитали не шутить с красавицей, но Кэно был не из робкого десятка. «Детка, может, пропустим по стакану, послушаешь песни под гитару?» — предложил он ей после успешного боя с «Красными драконами», и девчонка выпала в осадок. «Тасия, — застенчиво представилась она. — С удовольствием, я сама играю на гитаре — меня отец научил…». После того вечера по округе с наступлением сумерек регулярно разносились аккорды и голос Тасии, призывавший:

Use your might! Kano, fight.

The world is at your feet.

Fight! Use your might.

I’m on your side.

You are wanted, and you’re haunted.

You’re the Bad Guy, but I feel for you.

You’re the danger, a fallen angel.

But I like you; you’re the strongest of the all!

Тасия была жестокой и воинственной только в драке. В жизни для всех она была роковой и загадочной, но Кэно знал ее истинное лицо. Она была весьма романтичной натурой, отказывалась иметь собственное мнение, а если оно все же было, редко отстаивала его. Кэно понимал, что с ним она не сможет быть долго, потому что он совершенно другой человек, жесткий и принципиальный, с окаменевшим сердцем и взглядом. Он знал, что невольно повелевает ею, а хотел видеть с собой рядом бойца, равного себе. Тасия идеализировала его, а он называл себя конченым человеком, пропащей, навеки проклятой, чуждой всему миру душой.

Тем не менее, они довольно долго были вместе. Тасия была счастлива, но Кэно было не по себе. Когда он после того, как они вместе вышли из смертельно опасной передряги, подарил ей новый мотоцикл в благодарность за то, что героически прикрывала спину, она набралась решительности и сделала намек, вроде: «Подаришь ли ты мне кольцо однажды?». Это был даже не намек — распахнутые глаза белокожей воительницы были наполнены слезами. Кэно даже несколько растерялся и не смог прямо озвучить ей то, что думал все это время. Его ответ был осторожным:

Oh, Angie, don't you weep, all your kisses still taste sweet!

I hate that sadness in your eyes.

But Angie, Angie, ain't it time we said good-bye?

With no loving in our souls and no money in our coats…

— Но почему же так? — решилась все же спросить Тасия, которая понимала все, кроме причины.

— Детка, я тебя предупреждал изначально, — признался он. — Я не верю в любовь, пойми. Я убежден, что ее не существует. Для тебя я не тот человек. Но…

There ain't a woman that comes close to you.

Come on, baby, dry your eyes!

But Angie, Angie, ain't it good to be alive?

Angie, Angie, they can't say we never tried.

Так он расстался с еще одной женщиной. И уже приобрел уверенность в том, что его душа обречена на одиночество на всю оставшуюся жизнь, но все же порой вновь надеялся отыскать для себя в вечных скитаниях спутницу — достойную, гордую, равную по духу.

После Тасии у него была тьма коротких — на одну ночь — отношений без какой-либо цели, только ради секса. Ему нужна была гордая спутница, с чувством собственного достоинства. Джола была гордой, но это давно перешло в наглость и откровенное нахальство, чего не допустит человек, у которого есть чувство собственного достоинства. Тасия держала себя в узде, но была лишена собственного мнения. Снова не то. Кэно нужна была та, которая кинется с ним в бой, но не впереди него и не за его спиной. Та, которая идет на сотрудничество, имеет собственные взгляды, не стремится отстаивать их с пеной у рта, но и не умалчивает о них. Ему нужен был человек свободный, независимый, но понимающий. Равный.

И дерзкое сердце бунтаря так и осталось бы, наверное, одиноким, если бы не роковой рейд в Афганистан. Теперь Кэно считал, что Кира во многом служит ему поддержкой, и сейчас эта отчаянная, бесстрашная женщина придавала смысл его темной и мрачной жизни.

Зимой 1982 года он стал одним из тех, кто во главе с Морихеем Уехибой захватил крупное здание в центре Нью-Йорка. Террористы держали осаду несколько дней, требуя деньги, и уже начинали расстреливать заложников, когда штурмовой отряд полиции перешел в наступление. «Черные драконы» находились в окружении, но кто-то смог вызвать подмогу. Много людей из клана было ранено и убито, но тем, кто выжил, удалось скрыться. В той перестрелке оборвалась жизнь основателя и лидера клана. Кэно был свидетелем смерти наставника, и в его сознании еще долго звучали последние слова Морихея:

— Кэно, прости меня, если сможешь. Я ломал тебя… потому что… — японец начал задыхаться и кашлять кровью, — потому что… я готовил преемника, пойми… Готовил с командой лучших людей, но Клык… Он повел себя так, что не оставил мне выбора… и я его убил. Убил человека, который многим здесь помогал, и мне тоже. Мы с ним по пьяни повздорили, он с ножом на меня пошел… И я выстрелил. А что мне оставалось делать? Я напомнил ему какое-то азиатское лицо, которое он видел на войне и он… Он едва не зарезал меня… Он уже не сможет, но ты… Прости меня!

«Повздорили по пьяни»? «Азиатское лицо»? Кифер потом поведал Кэно, что Уехиба врал. Эти двое сидели в баре «Valhalla» за выпивкой, как старые друзья, когда Морихей начал этот разговор:

— Я отправляю его в Форт-Кэмпбелл. Пусть посмотрит на реальную войну…

— А если не вернется с войны? — резко перебил его Клык, сверкая глазами.

— Ты же ручался, что научил его выживать.

Ковбой понуро покачал головой:

— Не пойму: чего ты добиваешься, Морихей?

— Я готовлю преемника, — шепотом ответил японец, склонившись над столом. — Это он должен стать лидером после меня, понимаешь. Он вернется с непререкаемым авторитетом.

— Ты считаешь, что и авторитет можно создать? — Клык иронично усмехнулся. — Да нет, япоша, его зарабатывают.