Морихей ударил кулаком по столу, демонстрируя, как твердо он верил в свои слова:

— Он заработает! Я об этом позабочусь. Я и так передал ему свой опыт, а это что-то да значит. Как там говаривали философы? «Алмаз точит алмаз». Так что он заработает.

— Заработает… — ухмыляясь, кивнул Клык. — Это так. Только поверь — не с твоей легкой руки. В нем я не сомневаюсь, — тут ковбой снова изменился в лице — его глаза кровожадно вспыхнули, взгляд пронзил собеседника, как стрела. — Я сомневаюсь в тебе.

— Не понял… — вздрогнув всем телом, проронил Уехиба.

— Опять сравниваешь людей с камнями, — укорил его Клык. — Люди для тебя — расходный материал. А это не так! У людей, в отличие от камня, душа есть. А ты плевал на эту душу, япоша! Ты знаешь, что наши войны сделали с нами! Как ты можешь после этого сам посылать кого-то на войну?! И не важно, каким мотивом ты при этом прикрываешься!

Морихей ехидно рассмеялся:

— Ты посмотри в глаза этого Кэно! Ужасные глаза, дьявольские, да? Ему доставляет наслаждение убивать. Неужели ты всерьез полагаешь, что у таких головорезов есть душа?

— Тогда ее нет ни у меня, ни у тебя, — заметил Клык. И тут он достал нож. Уехиба подпрыгнул на стуле от неожиданности.

— Анархизм — свобода и авторитет, — заговорил он, разглядывая наточенное лезвие, — а ты уже не в авторитете. Потому что люди для тебя — ресурс, расходный материал. Ты их ни во что не ставишь. Когда лидер перестает быть авторитетом, что делают анархисты? Они скидывают его, япоша. И такой лидер, как ты, нам не нужен.

Пальцы впились в рукоять ножа так, что побелели на суставах. У Морихея перехватило дыхание. Он сам не почувствовал, как выхватил пистолет и спустил курок. Разрывная пуля оставила маленькое отверстие между глаз Клыка, но когда ковбойская шляпа упала на пол, кровь в жилах японца застыла — затылка не было. Он, не моргнув глазом, жестоко убил своего друга! Уехиба метнулся в туалет, чувствуя, как накатывает приступ медвежьей болезни — его суррогат угрызений совести.

— Если веришь в какого-нибудь бога, молись ему: может быть, он тебя простит, а я не прощу! — крикнул Кэно. — Пусть это будет хоть одна капля справедливости в гребаном мире!

— Постой! — прохрипел умирающий Уехиба, захлебываясь собственной кровью. — Запомни раз и навсегда то, что я скажу! Где бы ты ни был, что бы ты ни делал, помни: падать с вершины будет очень больно…

И мгновение спустя Мастера не стало. Кэно протянул руку вперед, чтобы ладонью опустить ему веки. В этот момент раздался выстрел. Пуля, пущенная из Remington’а 870, пробила его бронежилет и застряла в правом легком. К счастью, «Черные драконы» успели доставить Кэно на базу. Ранение было серьезным, участок легкого пришлось удалить, и свое тридцатилетие ему пришлось отметить на операционном столе. Тем не менее, Кэно на удивление быстро оправился, и вскоре занял пост лидера «Черных драконов», как того и хотел покойный Морихей Уехиба.

Его мысли об анархии были единственным видимым отражением того, что творилось в его искалеченной душе. Этот человек не привык говорить с кем-либо о сокровенном, он не выдавал всех своих эмоций и переживаний даже самым близким друзьям. «Show them no fear, show them no pain!» — как пела группа «Iron Maiden». Кэно всецело отдал себя клану, принес в жертву свою жизнь и душу, зная, что не сможет жить иначе, потому что это был его отдельный от всего, свободный мир, его судьба, в этом был он сам.

Кэно никогда не пытался выставить себя героем или спасителем, он не тешил ни себя, ни других иллюзиями, будто убивая людей — даже таких мразей, какой был его отец — он делает мир чище и лучше. Террорист был убежден, что этот херовый мир уже ничто не спасет, и сам он хотя и подталкивал его к пропасти, но не считал, что его удар станет решающим. Нет, этот мир упадет сам, без помощи анархистов. И это будет та участь, которую он давно заслужил.

Солдат приходит с войны, но война никогда не уходит из солдата. В этом Кэно, по сути, был одним из тысяч, несчастным солдатом, навсегда потерявшим свободу — свободу выбирать, каким видеть мир, свободу закрывать глаза на цинизм, насилие, ложь и отсутствие справедливости, свободу мирно спать ночами. И поскольку это уже нельзя было никак вернуть, ему оставалось только всеми силами пытаться отвоевать другую свободу.

Таких людей, как он — прямолинейных, жестких и непокорных, — либо уважают, либо ненавидят. Но даже тем, кто уважал Кэно и сам смог заслужить его уважение, общение с ним никогда не давалось легко. Он был из тех людей, что имеют непомерную гордость, подпускают к себе только себе подобных, максимально близких по духу, и в глубине души всегда остаются одинокими. Даже ведя за собой толпы единомышленников, такие люди не могут почувствовать настоящего счастья.

И при всей своей озлобленности на весь мир и неукротимой жестокости Кэно смог остаться честным человеком. «Честный бой — один на один, мужик на мужика, кулак на кулак!» — таким было его единственное кредо. Кэно не стремился к какому-то благородству, но он никогда не бросал своих, никогда не отступал, никогда не стрелял в спину. Самым тяжелым пороком он называл предательство. В глубине души он хорошо осознавал, что эта честность и верность своим принципам однажды погубит его.

Какие сны снятся отцу террора? Кэно часто снится, что он сидит на спине огромного черного дракона, парящего над облаками в ночной тишине. Анархист жадно дышит ночной прохладой, проводит рукой по холодным кожистым крыльям дракона. Чешуя рептилии захватывающе сверкает в лунном свете. Дракон летит то медленно и неспешно, ровно парит над густыми хвойными лесами и вересковыми пустошами, то набирает высоту, демонстрируя всю свою энергию и мощь — и сердце террориста замирает в груди, то камнем падает вниз, заставляя Кэно затаить дыхание и ждать падения, но у самой земли расправляет размашистые острые крылья.

Свежий ветер пронизывает все тело анархиста, развевает его расстегнутую черную рубашку и черный шнурок, на котором он носит серебряный крест покойного наставника.

— Свобода! — во весь голос выкрикивает он, и крик его, идущий из самой глубины измученной души, будто отражается от серебристой луны и эхом возвращается к нему.

Кэно осторожно отпускает руки и встает на спине дракона. Он разводит руки в сторону, пока не выбирает такую стойку, чтобы риск упасть был наименьшим. Тогда он запрокидывает голову назад, расправляет плечи, желая вздохнуть полной грудью, ощутить всю мощь свободы… Внезапно дракон делает резкий разворот. Кэно оступается на скользкой чешуе и срывается вниз. Лунный свет озаряет ожидающую его темную непроглядную пропасть…

…И он просыпается. Злой, нервный, весь в холодном поту. И боль от безнадеги вновь и вновь приходится топить в стакане жгучего виски.

19. Tears of the Dragon

— Жесть… — прошептал Кобра, выслушав захватывающий и пугающий рассказ лидера «Черных драконов». Его глаза сверкали. — Please, tell me now what life is, Please, tell me now what love is, Well, tell me now what war is, Again tell me what life is…

— Все это судьба. Или призвание, или хер его… — бросил Кэно пьяным голосом. — Кира знает меня. Да? Мое правое плечо твердое, как гранит. Столько лет оно чувствовало приклад и отдачу от выстрелов! Мое тело сроднилось с оружием. Мозоли на ладонях никогда не пройдут, да. Пистолеты, ножи — каждый выстрел, каждый удар отдается по руке и по всему телу. Клинки это уже продолжение меня.

Кобра, сияя глазами, заулыбался:

— Круто. Быстрее бы мне так научиться…

— Спешка нужна при ловле паразитов! — буркнул пьяный анархист. — Но не в обучении.

Кэно выпил последний глоток водки, встал и поплелся обратно в бар. Он молча поднялся в квартиру Коннора и упал на постель, не снимая ни одежды, ни обуви. Анархисты, оставшиеся на улице, погрузились в глубокую и безрадостную задумчивость, когда внезапно Кира вскочила и побежала в бар, за вожаком. Он уже начал дремать, когда она разбудила его:

— Кэно.

— Чего? — ответил он спросонья, уже с трудом ворочая языком.

— Может, — Кира запнулась в нерешительности, — может, все-таки скажешь свое настоящее имя?

— Эх, детка, — погрозил ей указательным пальцем Кэно. — Вы слышали херову кучу моих имен, одно краше другого. И вам еще мало? Настоящее имя у меня только одно! А то, первое… это проклятое имя я унесу с собой в могилу.

Он отвернулся, закрыл левый глаз, синхронно с которым погас и правый, и, что называется, вырубился.

Утром следующего дня Кэно нехотя проснулся. Проснулся, не помня очередного ночного кошмара, хотя и в этот раз навязчивый сон не оставил его. Он чувствовал болезненную тяжесть во всем теле, тошноту и головную боль. Сфокусировав, наконец, размытое зрение, Кэно огляделся. У постели стояла банка пива. Кэно взглянул на нее, как на пруд посреди пустыни. Он выпил, почувствовал себя немного лучше, смог встать на ноги. С усилием припомнив, где у Горца находится ванная, анархист побрел туда. Он открыл холодную воду, выкручивая вентиль до упора, и опустил голову под ледяную струю. Тело несколько раз ударила судорога, казалось, от этого у него даже встали дыбом волосы на руках и на груди. Однако сознание несколько прояснилось, Кэно поднял голову и вздохнул поглубже. И тут он увидел свое отражение в зеркале. Изменившееся отражение. Его левый глаз перестал быть человеческим — радужка приобрела желтый цвет, а зрачок вытянулся в тонкую щель, как у змеи.

В ярости и ужасе Кэно ударил в зеркало кулаком. Тут же он опомнился и принялся перематывать изрезанную осколками руку полотенцем. Но руки дрожали, а неистовствующее сердце не хотело успокаиваться. Смутная надежда на то, что эксперименты Мавадо не дадут последствий, рухнула без следа. И на ее место встала пугающая неизвестность — похоже, это первое изменение было только началом, и никто не мог предсказать, что последует дальше.