– Блейк.

Он замолкает.

– Что?

– Заткнись. На хуй. Окей? – Я знаю, что непростительно груб. Но, черт побери, у меня раскалывается голова. В груди ломит. Я еле стою. Неужели мои уши не заслужили чуть-чуть тишины? Может этот бегемот замолчать хотя бы на пять треклятых секунд?

На его лице мелькает обида.

– Окей. Извини. – Его черты ожесточаются, и в этот момент я понимаю, почему он так грозен на льду. Его взгляд говорит: «Со мной лучше не связываться». – Но Джей-бомб, заруби себе на носу. Ни на какую тренировку. Ты. Не пойдешь.

Мы с Блейком смотрим The View. В тишине. В голове внезапно начинает звучать песня Джони Митчелл – та, где она поет про «пока не потеряешь, не начнешь ценить, что имел». Серьезно, мне не хватает его бессмысленной болтовни. Полная тишина убивает. Заставляет чрезмерно отчетливо осознавать каждый мой прерывистый вдох и хрипы в груди. Когда я закашливаюсь, Блейк молча протягивает руку и хлопает меня по спине. Затем дает мне воды, безмолвно приказывая ее выпить. Блядь. Он и правда замечательный парень.

– Извини, – выпаливаю я.

Его голова наклоняется в мою сторону.

– Извини, что сорвался на тебя, хорошо? Просто я не привык, чтобы мне помогали. Я не привык быть… – Беспомощным. Я не могу даже выговорить это слово. Мое лицо начинает гореть, но я не знаю из-за стыда или из-за того, что вернулась температура. Тут я понимаю, что мои треники и толстовка какие-то влажные. Я вспотел.

– Все нормально, – бормочет Блейк.

Я дотягиваюсь до его плеча и сжимаю его.

– Нет, не нормально. Я вел себя как мудак. Извини. Ты хороший друг, Блейк.

Секунда – и он расплывается в широкой улыбке.

– Чертовски хороший. Ладно, бука, извинение принято. Я знаю, ты не в духе только из-за того… – Вдруг замолчав, он хмурит брови. – У тебя рука как прихватка. Ну, если бы прихватку забыли в духовке. Снова температура?

– Нет. – Он бросает на меня настороженный взгляд, но хотя бы не соскакивает с дивана в поисках градусника. Правда, вряд ли он у нас есть.

Тем не менее, Блейк приносит мне стакан холодной воды и пару таблеток, которые я заставляю себя проглотить. К сожалению, у них обнаруживается снотворный эффект, так что вскоре я соплю на диване.

Не знаю, как долго я спал, но в конце концов меня будит собачий лай. Я различаю пронзительное тявканье чихуахуа – она очень зла. Ротвейлер, на которого она тявкает… может, он думает, что у чихуахуа течка? А то уж очень он радостный. Интересно, чихуахуа и ротвейлеры скрещиваются? И как называются их щенки? Ротуа?

– Чивейлеры, – бормочу я.

Лай прекращается.

– Он сказал «чивейлеры»? – сварливо спрашивает женский голос. – Что это, блин?

– Помесь ротвейлера и чихуахуа, – отвечает низкий мужской. – Что же еще.

Я открываю глаза и издаю стон – напротив дивана стоят Блейк и моя сестра Джессика. И оба глядят на меня так, словно я отрастил сутенерские усики и рога.

Потом Джесс восклицает:

– Джейми! – И бросившись на меня, обнимает так, что у меня хрустят ребра. – Как ты, Джеймстер? Как себя чувствуешь? Ого, да ты немного горячий.

– Черт, – раздраженно говорит Блейк. – У него снова температура?

– Все, дальше им займусь я. Так что, пока-пока, гора мяса. Вали.

Блейк упрямо трясет головой.

– Я обещал Весли, что позабочусь о нем.

– Разрешаю тебе нарушить свое обещание. А теперь кыш!

– Ребята… вы не могли бы… – хриплю я, – … перестать орать? У меня голова раскалывается.

В карих глазах Джесс вспыхивает тревога. А затем обвинительный жар, который она вновь направляет на Блейка.

– Ты не говорил, что у него болит голова!

– Я не знал!

– Что ты за сиделка такая?

– Такая, которая играет в хоккей!

Их голоса вновь повышаются. Мне хочется их задушить. Я со стоном сажусь и тру кулаками глаза.

– Сколько времени?

– Час, – отвечает Джесс. – Ты обедал?

– Ну…

– А завтракал? – не отступает она. Потом свирепо смотрит на Блейка. – Ты не кормил его? Ну и как он поправится, если ты заставляешь его голодать?

– Да я не голоден, – пробую вставить я. Бесполезно. Они снова начинают ругаться. На сей раз из-за того, какой именно пищей мне восстанавливать силы. Блейк настаивает на походе в «Тим Хортонс» и потому выходит за дверь.

Я снова вытягиваюсь на диване. На какое-то время наступает блаженный покой. Меня больше не дергают, потому что Джесс занимается чем-то на кухне. Головная боль слегка успокаивается. Тишину нарушает лишь бормотание телевизора, пытающегося впарить мне дорогие машины и медикаменты.

С возвращением Блейка покою приходит конец.

– Джей-бэйб, я принес еду!

– Как ты назвал меня? – орет с кухни Джесс.

– Как ты вошел? – невнятно мычу я с дивана.

– Сделал себе ключ, – говорит Блейк, роняя его в карман. Он ставит на столик большую коробку и открывает ее. – Вот. Индейка на медовом крулере. Все витамины в одном удобном формате.

– Э… – Я, видимо, чего-то не догоняю, потому что, клянусь, он сказал, что принес сэндвич на пончике. Так не бывает.

К дивану с тарелкой в руках марширует Джесс.

– Убери эту дрянь, – рявкает она. – Я сделала ему омлет с органической капустой. – Она устанавливает тарелку у меня на коленях и сует мне в кулак вилку.

Блейк, не желая отставать, плюхает рядом с ее тарелкой свой устрашающий пончик-сэндвич.

Так и тянет сказать, куда они могут засунуть свою еду, но не хочется выслушивать еще один спор. Так что я кладу в рот маленький кусочек омлета. А потом надкусываю творение Блейка.

Жевать. Глотать. Раньше это было так просто. Но сейчас у меня болит голова, а желудок отказывается что-либо принимать. Я проглатываю еще кусочек омлета, в котором тонна капусты, с сочным ломтиком пончика.

– Вот здоровая еда, ешь ее, – гудит Блейк.

Джесс упирается кулаками в бедра и начинает с ним спорить. И я больше не могу этого выносить. Комната кружится, что только усиливает позыв к тошноте.

– Блядь, – выдыхаю я и сползаю с дивана.

Ванная далеко, но я заставляю себя дойти до нее, после чего, захлопнув дверь, склоняюсь над унитазом, и меня выворачивает наизнанку.

Еще дрожа и задыхаясь, я чувствую на плечах теплые руки. Перед глазами опять все плывет. Мое лицо обтирает холодное, влажное полотенце.

– Тебе лучше вернуться в постель, – мягко говорит Джесс.

Джесс права… Я умываюсь, потом ковыляю к себе и заползаю под одеяло, пока Джесс и Блейк орут друг на друга и спорят, чей завтрак вызвал у меня тошноту.

Головокружение остается со мной на весь день. Еще у меня, кажется, поднимается жар, но я никого не зову. Хватит с меня их внимания. Мне нужен только покой.

Джесс заявляет, что у нас заканчиваются продукты, что может быть правда, а может, и нет. Но она дает Блейку список и отправляет его в магазин – наверное, чтобы чем-то занять его. На какое-то время обо мне забывают, и это прекрасно.

Мне снятся сумбурные сны. Время от времени я открываю глаза и не понимаю, где, черт возьми, нахожусь. Мне холодно, все мое тело дрожит, в венах лед. Хотя, нет, погодите. Мне жарко. Комната раскалена. Господи, мы что, живем в печке?

Я начинаю лихорадочно срывать с себя толстовку и треники, но в итоге запутываюсь в штанинах и рукавах.

– Печка, – говорю я. – Я словно в печке.

Стены не отвечают.

Когда я просыпаюсь в следующий раз, в комнате темнота. Который час, какой день? Я не знаю.

Я не понимаю, почему мне так плохо. Черт побери, они же сказали, что у меня простой грипп. Мне должно становиться лучше.

Так почему мне становится хуже?

Я хочу к Весу. Мне его не хватает. Я говорил с ним сегодня? Не помню. Так хочется услышать его голос. А не эти странные звуки, похожие на случку чихуахуа и ротвейлера. Я слышу чуднóе тоненькое попискивание и глухое рычание, и тихий гул массажного кресла.