Грикуров, осмотрев окрестности и карту, вообще усомнился в том, что впереди имеется проход между берегом и айсбергом.

– Это не пролив. А длинная, узкая бухта. Посмотри на карту. Таких здесь сколько угодно.

– Да нет, Гарик. Эти щели от силы две-три мили в длину. Ведь здесь и плавали до нас: смотри, и вдоль берега, и мористее, очевидно, за этим айсбергом, который скорее всего сидит на грунте, отметки глубин есть.

– Полезли на мачту. Оттуда наверняка увидишь, что это бухта и прохода впереди нет. И нас этим ледовым прессом загоняет в угол. Ставлю коньяк. Идет?

Полезли. Пейзаж был величественный, но в общем знакомый по предыдущим экспедициям. Конца-края ни айсбергу, ни льдам не видать. Пока ничья.

К обеду ветер стих, швы торосов стали опадать, и Матусевич попробовал пошевелить судно. Тщетно. Вечером опять задуло с востока и за ночь мы продрейфовали еще восемь кабельтовых.

Утром собрались у капитана.

– Вот что, ребята. Из этой щели мы, разумеется, вылезем. Но кончаем шутки шутить. Спутники, они, конечно, правду говорят, но у нас есть вертолет, а с него все же лучше видно. Вот и вертолетчики рвутся летать. Как, Гарик, считаешь?

– Григорий Соломонович, я же с полдороги говорил, что уж коль есть вертолеты, да еще и вертолетную площадку сделали, нужно начать с того, что найти хороший припай или поле, пришвартоваться, собрать вертолет, посадить на него гидролога и пускай дорогу ищет.

На третий день вместе с отливным течением Матусевич поймал разрежение во льдах, и мы зашевелились. Но дело шло туго. Поля ниласа превратились в ледяную кашу, напрессованную ветром в вязкую трехметровую толщу. Судно упиралось в нее, как в подушку, и вперед почти не шло. Дрожала палуба, у форштевня, поднимаясь к якорным клюзам, ползла вверх громадная подушка ледяного массива. Все 6500 лошадиных сил гасли в нем безнадежно.

– Ладно. Тут вы, антарктические волки, говорили мне, что в этих краях все наоборот. Придется вам поверить. Как, «дед», считаешь, поломаем мы винт об эти обломки многолетнего припая, что в этой каше попадаются?

– Да что вы, Григорий Соломонович, вы же сами знаете – в практике наших арктических плаваний таких случаев не было. А там все-таки лед посерьезнее.

– Ну, раз главмех одобряет, пошли кормой вперед.

Несколько раз судно бросало в дрожь. Капитан и «дед» свешивались через крыло мостика, провожали взглядом глыбищу льда, окровавленную суриком и с бороздами от лопастей винта – будто гигантской фрезой прошлись. Около двух миль мы двигались «наоборот», пока не миновали это безнадежное ледяное болото, не желавшее выпускать нас, и к ночи уже «по-человечески» подошли к полоске многолетнего припая. Выходить на лед и определять его толщину и прочность не было необходимости – здесь мог разместиться аэродром средних размеров со всеми его вспомогательными службами и запасом горючего.

Выгрузить вертолет было, как говорится, минутным делом. Да и сборка его была несложна; навесить пять лопастей да еще на час-полтора работы по мелочам, и можно опробовать двигатели. Несмотря на глубокую, по времени, ночь, помощников и зрителей было хоть отбавляй. Низкое солнце едва успело завалиться за купол мыса Норвегия. Глубокие сине-фиолетовые тени укрывали подножия айсбергов, а их вершины и склоны ледников, спускавшихся в бухту, мягко отсвечивали пурпурно-розовыми тонами. В отдалении, у самого ледяного обрыва, дремала колония императорских пингвинов. Движения в ней не было заметно, лишь две-три одинокие птицы понуро стояли у самой воды. Время от времени они переминались с ноги на ногу, проснувшись, вытягивали шею, не поворачивая туловища, озирались вокруг и снова замирали в дремоте. Штиль. Ясное небо. Антарктическая идиллия.

Она была нарушена ревом двигателей вертолета, и наше дальнейшее продвижение вдоль берега к леднику Фильхнера ежедневно сопровождалось их аккомпанементом.

Мы в воздухе. Гидролога трогает за рукав Грикуров.

– Давай привяжемся к «Маркову», пройдем над этим так называемым айсбергом, посмотрим, что есть что.

Мы пересекаем восточную оконечность «так называемого» и даже с высоты 200 м западного конца его не видим. Ширина 16-20 км. Разворачиваемся у края, первый пилот Владимир Громов держит 180 км/ч – считать удобно: 3 км/мин, и идем над проливом или заливом. Он явно сужается. Вот айсберги поперек его – это те, на которые нас толкало ледовым прессом, а через минуту – месиво из торосов, обломков айсбергов, перемолотых ледяных полей… Мы вглядываемся в горизонт, что там, впереди: есть проход или действительно бухта? Что-то щели не видно… Нет, есть, но какая – всего метров двадцать. Западный край айсберга, а это действительно айсберг, почти упирается в берег, изломы отвесных ледяных берегов пролива повторяют друг друга. Легким ветром сметается в море снежный шлейф. Да, несколько дней назад здесь действительно была бухта. А потом родился айсберг, сколько же в нем росту? 24 мин – 72 км. Солидно.

Дальнейшее плавание проходит в непрекращающейся борьбе с ледяными перемычками и в полном несоответствии с картами. Они у нас пятнадцатилетней давности. Ледяные мысы и полуострова, бывшие здесь когда-то, давно отправились странствовать айсбергами по океану и, может быть, доживают свои дни где-то далеко на севере. А бухты и заливы, где резвились киты, заполнены сползшими с материка ледниками. Ломаная линия курса «Маркова» то пересекает на карте их бывшие владения, то вдруг берег отступает от нее на добрые 12-15 миль. На самом же деле он у нас под боком, слева, на расстоянии одной-двух миль.

Халли доносит, что возле них, куда ни посмотри, чистая вода до горизонта. Но мы вязнем в осточертевших перемычках и никак не можем добраться до настоящей полыньи, а перебираемся из лужи в лужу.

На подходах к Халли, едва обогнули Весткап, наконец добрались до чистой воды, которая все время куда-то ускользала от нас, терялась среди айсбергов, пряталась за всторошенными ледяными полями. И на этот раз она не сразу далась нам в руки, а играла в прятки почти сутки.

Накануне мы довольно долго шли по прибрежной полынье. Часов восемь – десять. И потом снова уперлись в сплоченные и всторошенные льды, да еще и разбавленные обломками многолетнего припая.

Пятнадцать минут на сборы – и мы снова в воздухе. У Владимира Громова, командира вертолета, при всех наших взлетах и посадках с кормового пятачка было одно требование к вахтенной службе: идти или стоять носом на ветер. Так было и на сей раз. Мы ушли вперед и минут через пятнадцать увидели, что этот ледяной массив прижат к гряде айсбергов, торчавших, видимо, на мели. У самого мористого в этой гряде, очень приметного из-за причудливой вершины, начиналось разрежение, выводившее нас на чистую воду, конца-края которой не было видно. Это и была дорога к Халли. От того места, где мы оставили «Марков», вдоль берега лед тоже был пореже. Это и понятно – держался устойчивый юго-восточный отжимной ветер; да и вообще этот ветер сулил нам на ближайшие сутки улучшение обстановки, особенно вдоль самого берега. С воздуха мы связались с судном, в двух словах объяснили, что к чему, направили его в это прибрежное разрежение, где и уселись на судно спустя 20 минут с чувством исполненного долга. Предстояло пробить перемычку миль в пять вдоль гряды айсбергов, откуда, мы считали, путь на Халли был открыт. По расчетам выходило, мы пробьемся к приметному айсбергу после полуночи. Но утром, поднявшись в рубку, гидролог увидел все те же осточертевшие льды.

– Григорий Соломонович, где мы?

– Это, Сусанин, я должен у тебя спросить. Айсберг тот прошли часа в четыре. Вон за кормой, посмотри. А где твоя чистая водичка?

Непонятно. От этого айсберга шло разрежение, и милях в трех было чисто. Ветер за ночь не менялся. Уж если вода в трех милях от нас, то с высоты надстройки – 15 м – должны же мы ее видеть?

– Так что пойдем, попьем кофейку, и, как только засядем очередной раз в торосах, давай в поднебесье.