- Пусть уж лучше на головах пляшут, только чтобы у меня на глазах, - часто повторяла она.

Кашка никогда не дрался и на голове не плясал. Это было просто чудесно. Правда, в последнее время начал он где-то пропадать, но потом выяснилось, что он уходит с Володей, и Серафима успокоилась.

Однако сегодня он исчез один. Володю Серафима увидела на веранде первой дачи, а Кашки там не было.

- Слушай, где твой оруженосец? - раздраженно заговорила Серафима. - Целый час бегаю по лагерю, высунув язык. Не могу найти ни его, ни тебя. У меня по плану разучивание песни, а твой Голубев…

- Не говори так много слов, - сквозь зубы отозвался Володя. Он сидел на перилах веранды и зашивал покрышку волейбольного мяча. Иголка не хотела втыкаться в толстый панцирь и втыкалась в пальцы.

- Где Кашка? - повторила Серафима.

- Что я, на цепи его держу? У-ых… ф-ф-ф… - Он сунул в рот палец и с ненавистью уставился на иголку. Нитка выскочила из ушка.

- Дьявол тебя проглоти! - в сердцах сказал Володя.

- Меня? - возмутилась Серафима.

«Тебя - само собой», - подумал Володя, но вслух попросил:

- Вдерни мне нитку… пожалуйста.

- Ну тебя с ниткой!

Она пустилась дальше на поиски.

Конечно, Серафима не догадывалась, что и Володю встревожило исчезновение Кашки. Он проводил вожатую глазами и прыгнул в траву, проклиная бестолкового оруженосца, Серафиму, мячи, нитки, иголки и белый свет. Исколотый палец болел зверски. Покрышку Володя забросил в угол, а иголку забыл на перилах (потом на нее сядет Генка Молоканов, но это не входит в наш рассказ).

Кашку Серафима увидела неожиданно. Его и Мишку Зыкова вела навстречу Тося Крючкова. Она двигалась с суровым видом и держала мальчишек за воротники. Кашка шел покорно, только сопел, а Зыков лягал Тосю босыми пятками, возмущенно вскрикивал и хотел вырваться. Старался он зря: Тося была самой большой девчонкой в лагере. Посильнее многих мальчишек из первого отряда. Ростом с Серафиму.

- Получай, Сима, своих гавриков, - хриплым басом сказала Тося. - Дрались, понимаешь, в кустах, аж сучья трещали. Еле расцепила. Особенно вот этот, - она тряхнула Кашку. Голова у Кашки мотнулась.

- Спасибо, - вздохнула Серафима. - Ты их, Тося, пусти. Не сбегут сейчас… Ну, что скажете?

Кашка ничего говорить не собирался. Зато у Мишки слова рванулись, как барабанная дробь. Частые, горячие, убедительные:

- Серафима Павловна! Он как бешеный! Мы сидим, а он - раз! Мы сидим с Валькой, разговариваем, а он - трах! На меня! Как сумасшедший! Ни за что! Мы про него даже не говорили, сидим с Валькой на полянке у кустика, а он как выскочит! Трах по спине! Я думал, он играет, а он опять - раз! Изо всей силы, только мимо…

Столпившиеся вокруг свидетели подтвердили, что так и было. Кашка будто зверь набросился на невиноватого Зыкова.

- Я его отпихну, а он опять лезет. Я ему раз - прием! А он опять лезет! Он же драться не умеет, а сам лезет! - Честные Мишкины глаза смотрели без обиды и злости, было в них только удивление и жажда справедливости.

- Ладно, идите все, не мешайте, - решила

Серафима. - Мы тут с ним разберемся. Идите, идите…

Зрители и свидетели нехотя разбрелись. Мишка отошел на три шага и нерешительно затоптался. Не знал, относятся ли слова Серафимы и к нему.

Серафима приступила к допросу:

- В чем дело, Голубев?

Кашка повертел головой так, будто легонький воротник рубашки натирал ему шею. И промолчал, конечно.

- Ну?

Кашка проглотил слюну и стал разглядывать землю.

- Будешь ты говорить в конце концов? - сдерживаясь, спросила Серафима. - Что у вас случилось? Ты первый начал драку? Сам?

- Сам, - тихонько сказал Кашка.

Ну и ну! И это тихий, послушный Кашка Голубев, с которым не было ни забот, ни беспокойства!

- В чем же дело? - почти жалобно проговорила Серафима. - Была какая-нибудь причина?

Кашка подумал и нерешительно ответил:

- Была…

- Какая?!

Кашка прочно смотрел в землю.

- Может, он заболевший? - участливо спросил Мишка. Он был вполне доволен честными Кашкиными ответами и теперь уже сочувствовал ему.

Но Кашка не оценил такого благородства. Мрачно покосился на Зыкова.

- Ты сам заболевший…

Вот так и стояли они на широкой аллее, на самом солнцепеке и вели какой-то бесполезный разговор. И это наконец совсем разозлило Серафиму. Она опять взялась за Кашку:

- Клещами я из тебя слова тянуть буду? Или говори сейчас же, или… - Что «или», она еще не придумала и сбилась. - Или… Встань, пожалуйста, как следует, когда с тобой говорят! Разболтались совсем… Что ты за живот держишься? Стукнул он тебя, что ли, по животу?

- Не стукал я! - возмущенно откликнулся Мишка.

- Не, не стукнул, - подтвердил Кашка.

Серафима редко брала своих малышей «в обработку», но сейчас решила не отступать.

- Опусти руки и подними голову, - деревянным голосом сказала она.

Кашка шевельнул руками, но совсем их не опустил и продолжал прижимать к животу локоть. Серафима сжала губы, решительно взяла Кашку за ладони и вытянула его руки по швам.

Тогда раздался тихий шелест, и из коротеньких Кашкиных штанин посыпались мятые конверты. Кашка подпрыгнул и уставился на них с таким испугом, словно это было что-то кусачее и ядовитое.

- Так… - тихо сказала Серафима. - А это что такое?

Но Кашка снова молчал, и опять вмешался его противник:

- Это письма. Он на почту, наверно, бегал. Да, Кашка?

- Да? - сурово спросила Серафима.

- Ага… - выдохнул Кашка.

- А кто тебе разрешил?

Никто ему не разрешал, зачем зря спрашивать. Просто не терпелось Кашке отправить свое письмо. Ведь до конца смены не так уж много дней осталось, а Кашке надо было дождаться из дома ответа. Ну просто обязательно надо! А вдруг не успеет ответ? Эта мысль грызла Кашку с вечера, а утром беспокойство сделалось сильнее всяких страхов. Он скользнул из столовой и пустился в путь.

До деревни, где почта, всего-то два километра. И дорога прямая, не заблудишься. Кашка то шагом, то вприпрыжку двигался через лес. В одной руке письмо, в другой - березовая ветка и четыре копейки. И никого он не встретил на пути. Только на краю деревни хотели атаковать Кашку жирные нахальные гуси. Они выстроились поперек дороги шеренгой и выжидательно поглядывали на голые Кашкины ноги.

Гуси, они и есть гуси. Дурни… Кашка не спеша подошел поближе, рванулся вперед и на всем скаку врезался в белогусиный строй. Ветка будто сабля!

Он уже подлетал к почте, а сзади, вдалеке, все не смолкало бестолковое гусиное гоготанье.

На почте, в тесовой комнатенке, скучала за окошечком девушка, немного похожая на Серафиму. Тоже веснушчатая и светлобровая. Увидела Кашку и оживилась:

- Тебе что нужно, молодой человек?

«Молодой человек» протянул копейки.

- Конверт…

Девушка взяла деньги.

- Ага… А знаешь, ничего не выйдет. Денег-то мало. Это одна марка четыре копейки стоит, а конверт с маркой - пять.

Вот этого Кашка никак не ждал!

И такое, наверно, несчастное сделалось у него лицо, что девушка засмеялась и сказала:

- Ладно. Хочешь заработать конверт? На, получай. А за это отнесешь в лагерь письма. Тут восемь штук… Ты ведь из лагеря?

Кашка осторожно признался, что да, из лагеря. Он минут пять еще трудился над адресом, потом отдал девушке заклеенный конверт, получил письма и выпрыгнул на крыльцо.

- Не потеряй! - услышал он вслед.

- Не!

Он не потеряет! Все будет хорошо! Отлично все получилось! И лишь недалеко от лагеря с размаху остановила его тревожная мысль: а как же он отдаст письма? Ведь тогда узнают, что он бегал без спросу на почту.

Кашка растерянно затоптался в травянистой колее. Просто хоть обратно неси эти письма. Но ведь не понесешь же, в самом деле. И тут пришло счастливое решение: «Отдам Володе. Он что-нибудь придумает».