Это вызвало у приятеля взрыв смеха, и он полюбопытствовал, что я имею в виду. Но, мальчишка оказался сообразительнее, и мы скрылись в тени какого – то дома. Кажется, я договаривался с ним немного о другом, но он не так уж долго терпел.

Мой взгляд все время оставался на друге, пока ему не надоело позировать, и он не исчез за углом. Все, что мне оставалось это его силуэт в темноте.

Второй раз подросток окликнул меня на улице Руаяль. Я возвращался с вечера госпожи Лакрес, и был один. Вероятно, он меня узнал, потому что расплылся в широкой улыбке, шмыгнул носом и ждал каких - нибудь предложений. Но я не торопился их делать. За прошедшие недели паренек стал еще грязнее, чем был, и вонял, так что меня начало подташнивать.

Возможно, он не особенно изменился с первой встречи, но тогда я ничего не замечал, рядом со своим спутником. Наверное, воспоминание об этом эпизоде побудили взять мальчика за руку, и потянуть за собой.

Освещенные окна «Де Марс» отбрасывали тревожные пятна света на землю, указывая дорогу к грандиозному сооружению. Средневековый собор, образец французской готики, превращенный при Франциске V в самый роскошный отель Парижа, поражал воображение, и казался настоящей фантасмагорией на фоне пурпурно - золотого неба.

Парень задрал голову, испуганно разглядывая вьющиеся вверх тонкие колонны, и уродливые фигуры, в странных позах нависающие над окнами, как будто в попытке проникнуть внутрь. Наверное, рано или поздно они должны были это сделать. Мне даже казалось, что плащи, прикрывающие их тела, изредка шевелятся на ветру.

В номере, я открыл окна. Духота, и вонь от мальчишки становились невыносимыми. Я велел ему хорошенько вымыться, и налил себе вина.

- Че? – опешил он.

- От тебя несет как от свиньи.

- А мсье нюхал свиней? – он заржал, раскрыв рот, полный кривых зубов. Смех оборвался, когда я хлестанул его по прыщавой щеке, не сильно, но достаточно, чтобы понять, что шутить здесь можно только мне.

- Даже резал одну. Мойся.

Кажется той ночью, я больше ничего не повторял дважды.

Утром я нашел в грязной постели ледяное тело вчерашнего любовника. Его лицо было в ссадинах, не знаю, были ли они на нем или их уже оставила моя рука. Медленно выдохнув, я откинул спутанные волосы с его шеи. На коже виднелось несколько кровоподтеков. Думаю, я даже не понял, когда он перестал дышать.

Час или два я лихорадочно соображал, что делать. Потом оделся, оставил комнату за собой на три дня, велев не убирать сегодня, и бросился к отцу.

Даже не могу предположить, что для него оказалось большим ударом, то, что его сын невольный убийца или извращенец, каковым он меня стал считать.

Я не смог вспомнить страшную ночь до конца. Она так и осталась грязным пятном в памяти. Хотя постепенно нашлись какие – то оправдания.

Этот мальчишка вряд ли бы дожил до совершеннолетия, да и было ли это кому – нибудь нужно? Возможно, что в будущем, я уберег несколько десятков порядочных парижан от столкновения с юным проходимцем, которым ему предстояло стать.

Имя отца было достаточно весомым, чтобы дело не получило огласки. А за те деньги, что он потратил на него, я целый год вел почти примерный образ жизни.

Со временем мои переживания начали выцветать, и я уже вспоминал об этом, не более, чем о чужом кошмаре.

*****

- Почему нет?

- Что? – переспросил я, взглянув на Эрика.

- Почему живопись не может приносить доход?

- Может. Но он не слишком большой, и стабильный. Так что рассчитывать на него нельзя. Краски и холсты стоят денег, и очень скоро при выборе между ними и обедом можно научиться, отдавать предпочтение первым.

- Не поверю, чтобы ты это делал. Ты никогда не выглядел, так как будто у тебя проблемы…

- С деньгами? Остатки прежней роскоши, или не заметил, в какой дыре я живу? Я зарабатывал гроши на своих картинах.

- Но ведь как – то держался на плаву.

- На плаву… - повторил я мрачно:

« А был рожден для денег, блеска, власти

Имел, любил их и, увы утратил:

Все отнял у меня отцовский гнев…

За безрассудства юные… »[1].

- Эрик, у меня были деньги, что – то я занимал, что – то продавал, - я достал из кармана золотые часы, - эти я выкупил только недавно. Мне подарил их… один друг, я не мог их потерять как остальные.

Белл захотел посмотреть репетир, я снял цепочку и протянул ему.

- Можно открыть? – не дожидаясь разрешения, он распахнул крышку, и невольно прочитав надпись внутри, торопливо вернул.

- У меня есть некоторые накопления. Вполне достаточно на первое время.

- Первое до чего? Если думаешь, что взяв кисточку в руки, станешь художником, то ты заблуждаешься, - я убрал часы. - Хотя пока накопления не кончатся, конечно, можешь тешить себя этой мыслью.

- Почему у тебя такое мнение? Ты даже ничего не видел.

- На что смотреть? Ты взял несколько уроков живописи, но этого не достаточно, чтобы бросать фабрику и окунаться в то, в чем ничего не смыслишь. Здравое решение по - твоему?

- Я хочу учиться, - Эрик вскинул на меня блестящие глаза. - Ты… мог бы мне помочь, Жан – Мишель.

Я засмеялся.

- Я? Ну, мог бы, конечно, но я не хочу.

- Почему, Жан – Мишель?

- Я не такой уж хороший художник, что бы ты чему - то у меня учился.

- Я так не думаю. Твоя картина у Энн…

- Ты надоел уже с этой картиной, - я бросил окурок. Мой бокал был пуст, и я наклонился, чтобы снова его наполнить.

- Может быть… тебе на сегодня хватит? – спросил Белл.

- Боишься, что я напьюсь?

- Нет, ты уже… напился, просто пора остановиться.

- Да, пожалуй… - согласился я, залпом осушая фужер. Потом откинулся на диване, и несколько секунд смотрел на американца.

- Может быть, тогда начать урок прямо сейчас? У тебя очень красивый профиль Эрик… Я бы нарисовал тебя вполоборота… - я провел рукой по его лицу, и, взяв за подбородок, слегка повернул в сторону.

- Не надо… - усмехнулся он.

- Не хочешь? А обнаженным?

Белл уже не улыбался и поднялся с места.

- Ну, это шутка, Эрик… Не уходи… - я, потянул его назад и несколько минут не отпускал.

Парень пытался освободиться, но я смеялся, и нес какую – то чепуху, надеясь, что так немного его успокою. Вероятно, я бы этого добился, если бы держал себя в руках, но я этого не делал. Близость Эрика волновала. Его тоже. Белл чуть вздрагивал от моих легких прикосновений, но это все, что он мог позволить нам обоим.

- Тебе нужно поспать… Я пойду… - он хотел встать, но я не позволял этого.

- Эрик, я не хочу спать… один…

- Жан – Мишель, ты… - он снова сбросил мои руки с плеч, - ты совсем пьян…

- Ты прав… Нужно выпить кофе. Будешь? Крепкий кофе, с корицей.

- Я не буду… - вздохнул он, когда я поднялся.

- Чашка кофе… и все…

Белл рассеяно кивнул. Я ушел на кухню, почти уверенный, что к моему возвращению, его не будет. Я очень надеялся на это. Кофе мне не поможет определенно.

Американец не оправдал ожиданий, и стоял у стеллажа, разглядывая корешки книг. Он обернулся на мои шаги.

- Какой приятный запах…

- Да, отличный, - я поставил поднос на столик.

- Нейрофизиология… неврология… Интересует медицина? Столько справочников.

- Да, очень.

- А почему не стал учиться?

- Я сделал кофе, садись.

Но Эрик не отходил от книг, отыскав, наконец, безопасное со мной расстояние. Вытянул один том со своим однофамильцем и немного полистал. Не найдя ничего интересного он поставил его на место.

- Кофе.

Эрик не расслышал, продолжая исследовать библиотеку.

- Дашь мне Готье?

- Бери, что хочешь.

- И Леро. Ты его любишь?

- Черт… – я обжегся кофе, и посмотрел на Белла.

Эрик держал в руке темно красный томик Гийома Леро лондонского издания.

- Ого… У тебя даже более полное собрание, чем у Энн.

- Да, да. Люблю, - пробормотал я, отодвигая чашку, кофе расхотелось.

- А я нет… Мне кажется он слишком…

- Легким? – вспомнив слова невесты, подсказал я.

Белл хотел сесть в кресло напротив меня, но я, сославшись на его чистую декоративность, и готовность развалится под ним в любую секунду, предложил прежнее место на диване. Белл немного поколебался, но все же сел. Это было большой ошибкой и кажется, Эрик был на нее готов, иначе бы его здесь не было.

- Да, легким. Но всем это нравится, хотя… - Эрик запнулся. Я положил руку ему на бедро. - Забавно… здесь написано от руки…

Я нехотя заглянул в книгу. Прямо поверх строк одного сонета, рукой Леро было начертано другое, совсем короткое стихотворение. Я первый раз его видел, так как, кажется, даже не открыл книги.

- И что там?

- Здесь сказано… я не поэт... и не смогу передать, так как звучит…

- Переведи, - я даже убрал руку, чтобы Белл перестал запинаться.

- Ладно… Эрик на секунду поднял на меня глаза, снова опустил, и чуть хрипло прочел:

Слишком много лиц, и масок,

Я не знаю, кем ты стал,

В тесном мире грез и сказок,

Где все время карнавал.

Ночь проникла в мою душу,

Я ступил на этот бал,

Первый раз, не прячась в маску,

Подошел… ты не узнал.

- А ты говорил, что не поэт. Но я не особенно понял. Какая – то чушь.

- Не поэт. Его написал тебе Леро?

- Нет, конечно… Стишок мог написать кто угодно, - медленно произнес я.

- Да, наверное… Но похоже на него, - Белл задумчиво перевернул страницу. - Хотя уверен, пиши их кто – нибудь другой, они бы не пользовались большим спросом. Иногда достаточно, двух трех скандалов для успеха. А у Леро их больше чем стихов.

- Думаешь его успех только в этом? – усмехнулся я.

- Не только, но они ему способствуют.

Я так не считал, Гийом Леро был самым известным поэтом нашего века. Говорить о нем уже являлось признаком хорошего тона. Отрицать это было бессмысленно, хотя порой появлялся соблазн.

Мне не хотелось спорить ни о поэзии, ни о скандальном поэте. Но Эрик еще некоторое время трепал нервы какой - то сумасшедшей историей о Леро, пересказанной несколько раз по всему городу. Половина была чистой выдумкой, поэтому в конце выходил совершенный абсурд.

Я не стал ничего исправлять, просто молча слушал. Парень продолжал болтать, но я не замечая этого забрал книгу из его рук, отшвырнул в сторону, и склонился к нему.