Леро засмеялся, но все же последовал совету. Когда он ушел, я поднял с пола листочек. Набросок был совсем беглый, я лишь успел перехватить черты поэта. Тонкие губы, всегда готовые для улыбки, серые как Париж глаза, но в отличие от него всегда наполненные светом…

Рисунок потерял очертания, въедаясь в мысли. Леро, говорил о портрете. Хотя я был уверен, что Ги о нем уже забыл. Я надеялся, что забыл, ведь если нет, не отвяжется пока не получит то, чего хочет, а мне просто не перенести слишком частые с ним встречи. Теперь особенно.

*****

Почти со стоном я оставлял нервные мазки на холсте. Голос Леро не умолкал ни на секунду. Я слушал его краем уха, постоянно одергивая, и умоляя стоять спокойно хотя бы две минуты. Но даже меня один раз пробрал такой хохот, что я буквально выронил кисть из руки.

Иногда поэт забывался и прохаживался по мастерской, возвращаясь на место только под моим суровым взглядом. Потом сочинил пару стишков и немедленно набросал на одном из холстов.

Когда Гийом однажды сделал нечто подобное, я едва не убил его за это, а он только смеялся и заверял, что это обессмертит полотно. Я придерживался мнения, что он просто испортил мой пейзаж, и я окончательно погрязну в долгах, так и, не продав его. Этого не случилось. Картина со стихами Леро небрежно брошенными поверх нежно зеленого луга стала моей самой дорогой проданной работой. Гийому я этого, разумеется, не сказал.

- Я недавно познакомился с одним музыкантом, ты, наверное, видел его в «Карнавале», такой кудрявый амурчик Этьенн. Как думаешь, стоит попросить написать какую - нибудь симфонию для меня? Он сказал, что я его вдохновляю.

- Познакомься со скульптором. Пусть слепит тебя, а потом поставит напротив твоего дома, рядом с Людовиком. Будешь любоваться собой отовсюду.

- Два памятника, наверное, нельзя ставить вместе, это бы нарушило композицию площади… Жан – Ми, почему ты перестал рисовать? - невинно спросил он, но я не выдержал и бросил кисть. Я больше не мог его слушать. - Я стою, как ты просил…

- Тридцать секунд, Гийом. Этого мало. Ты меня утомил.

- Все, я взял себя в руки, - с яркой улыбкой на губах пообещал он, но на меня больше не действовали его приемы.

- На сегодня закончили, - отрезал я.

Гийом подошел и долго смотрел на картину. Он стоял слишком близко. Я чувствовал его тепло, и терпкий, сводящий с ума запах. Я закрыл глаза и мрачно вспоминал прошлый сеанс и маленькую грязную глупость, которую мы совершили.

Все началось с пошлой шуточки о портрете. Я вспыхнул, застигнутый врасплох, и Леро расхохотался. Я слабо возражал, насмешливым обвинениям, но кажется, не выглядел убедительным. Отсмеявшись, поэт подтолкнул меня к картине, с которой было связано несколько постыдных воспоминаний. Гийом захотел добавить еще одно…

- Мне не нравится, - наконец изрек он.

- Он не закончен, и... Почему?

- И слишком похож на правду.

- Ты бы предпочел себя не узнать на полотне?

- Возможно, это было бы лучше. Ты слишком реалистичен… Это все портит.

- Но ты же не женщина, чтобы выпрашивать себе нос потоньше, или глаза побольше.

Гийом перестал улыбаться.

- Конечно, ты сам должен об этом догадаться, мы все любим себя немного красивее, чем есть на самом деле. Никому не нужна, правда, Жан - Ми. Мне не нужна.

- Нос?

Он хмуро кивнул и вернулся на свое место.

Я вздохнул и принялся за работу.

- Когда закончишь?

- Не знаю... Через полгода, наверное. Повернись влево… еще…Еще, Ги.

- Полгода? О… Почему так долго?

- У меня нет свободного времени. Все, что есть, я трачу на тебя. Я, конечно, погорячился, сказав, что все бросаю. Вот ты каждый раз дергаешься как обезьяна, с ума меня уже свел, но я почти год не прикасался к кисти и сейчас чувствую, чего себя лишил. Как будто потерял зрение, а сейчас снова начал видеть.

Я отвлекся, заметив, что в мастерской стоит тишина, и мне ничего не мешает. Гийом молчал, и это было странно. Кажется, он молчал уже давно. Я оторвался от работы и взглянул на друга.

Его серые глаза рассеяно блуждали по комнате. Наконец, они столкнулись с моими, и он тихо произнес.

- А знаешь... я совсем не люблю стихи.

- Свои?

- Все.

- Да? Очень странно… Зачем тогда их пишешь?

- У меня это, получается, согласись, глупо было бы не извлекать из этого пользу.

- Гийом, ты меня поражаешь, если, говоришь всерьез, что конечно, вряд ли.

Леро пожал плечами.

- Я могу писать, могу, нет...

- Ты что ничего при этом не чувствуешь?

- А что нужно чувствовать? Никогда не задумывался над этим, а вот ты сказал... и я понял, что меня не особенно волнует поэзия. Появляется какая - то мысль… нужно лишь огранить ее рифмой. Я пробовал прозу… но чтобы ее писать нужно, обладать твоим характером, моего… хватает только на стишки. Сочинять намного проще.

- Наверное, проще, Леро, - согласился я, - если имеешь талант к этому.

- Не в этом дело, - Гийом поправил манжету на рукаве. - Не могу долго думать над чем – то одним… это утомляет. У меня полно не законченных романов… Я легко загораюсь, но бросаю, и не могу вернуться к ним, как себя не заставляю.

- Начни с малых форм. Потом можешь нанять кого - нибудь для грязной работы, например своего Жерома, а сам будешь руководить процессом. Он же работает так с Дюма.

- Да, но… создавать литературную фабрику как Александр мне не интересно. Поэтому… пишу стихи.

- Знаешь, Ги, - засмеялся я, - до знакомства с тобой я не думал, что циник может быть поэтом.

- Хорошим может, плохими обычно бывают романтики.

Я улыбнулся.

- Жаль на мне этот принцип не работает.

- Не знаю, почему ты себе это вбил в голову, но ты хороший художник, Жан – Ми, - он, наконец, разобрался с манжетой и смотрел на меня.

- Ты... правда так считаешь? - я подошел к Леро, и немного повернул его лицо в сторону. Потому что устал об этом повторять.

- Да. Я тебе это уже сто раз говорил. Ты одаренный мальчик, поэтому не стоит зарывать талант в землю. Это было бы преступлением.

Я улыбнулся, он повторил слова Эрика. Но если Белл говорил так, не зная о своей ошибке, то Леро делал это по другой причине.

- Я не мальчик. И думаю, ты как всегда преувеличиваешь. Мои картины не продаются.

- Может быть, немного… ведь ты мой друг, - не стал спорить Гийом, и легким движением отодвинул мою руку, все еще прикасавшуюся к его щеке. - Но ты просто плохой продавец, а не художник.

Я хотел вернуться к мольберту. Но Гийом, вертя головой, уже расхаживал по мастерской. На стенах были развешаны мои картины, так и не нашедшие, другого более достойного пристанища. Те, которым не хватило место на стенах, стояли на полу прислоненные к чему попало. Кругом валялись тряпки, какие - то обрывки, и мусор. Что - то печально хрустнуло под ногами, Гийом наступил на кисть.

- Я, конечно, не разбираюсь в этом… но, на мой взгляд, ты пишешь неплохие картины.

- Неплохие... - повторил я мрачно. - Это, наверное, самая плохая оценка для художника.

- Не знаю... - он снова прошелся, снимая пыльные покрывала с картин, и двигая туда - сюда холсты, будто так он понимал больше. На одном полотне Гийом зачем - то потрогал пальцем мазки краски, – но, возможно в них чего - то не хватает…

- Чего же?

Он пожал плечами, снова окидывая взглядом мои работы.

- Девятнадцатый век... Теперь людям нужно что – то новое и особенное. Просто красота приелась зрителю.

- Как красота может приесться, Гийом? – возмутился я. Хотя понимал, что он имел в виду. Это что – то особенное я увидел в работах Эрика Белла.

- Все когда – нибудь надоедает. Ваши с Галбрейтом живописные леса и поля никого не удивят. Это мило, но неинтересно.

- Что же по твоему интересно?

- Что – то необычное, не привычное, не приличное… - Гийом улыбнулся, ведя пальцем по стеклянной фигурке Аполлона, которую, наверное, подхватил со стола.

- Ты смеешься надо мной, а я тебя слушаю, - махнул я рукой.

- Я совершенно серьезен. Зрителя надо задержать у картины хотя бы на две минуты любым способом.

- Значит, я его не знаю, - сказал я, уже с беспокойством глядя на фигурку. Мне она нравилась, и я не хотел с ней расставаться, как со многими безделушками, побывавшими в руках Леро.

- Если я нарисую яблоко, но буду утверждать, что это тыква, что ты сделаешь?

- Это будет странно. Хотя зная тебя, не очень удивлюсь.

- Верно. Но что ты сделаешь?

- Скажу что это не так.

- Зачем? Ведь это же очевидно?

- Я спрошу, почему ты так решил, - без энтузиазма произнес я.

- То есть начнешь спорить, хотя спор не стоит выеденного яйца.

- Что ты пытаешься доказать? – не выдержал я, забирая у Леро Аполлона, и быстро подыскивая глазами безопасное для него место. Просто держать его в руках, было как – то глупо.

- Только то, что толпу сначала нужно убедить... а потом изумить! Чем – то новым, возможно странным, но обязательно новым.

- Ну, хочешь, изображу тебя тыквой?

Гийом не захотел.

- Необычная картина, - сказал он, наконец, останавливаясь около одного мольберта. Я тоже подошел к нему. - Лучше всех.

Я мрачно смотрел на полупрозрачный осенний лес на персиковом фоне. Не зная рассердится на него или рассмеяться.

- Вообще - то это этюд, Гийом. Это не картина. Я только начал его писать, но не закончил, из – за своего решения, - пояснил я, переминаясь с ноги на ногу.

- А по – моему прекрасная картина, - едва не уткнувшись носом в полотно, возразил Леро. - Как будто смотришь сквозь дождь... Очень красиво и необычно.

- Я же сказал это этюд. Набросок с натуры. Черновик.

Я не знал, как еще ему объяснить, но Леро только пожал плечами.

- Она готова. Выстави ее так, и получишь больше отзывов, чем, если бы дописал ее.

- Да, отрицательных возможно, - я освободил на полке место и поставил туда фигурку, надеясь, что Леро забыл о ней.

- Какая разница, если о картине говорят, а твое имя треплют на первых полосах. Ты не прославился, будучи хорошим художником, тогда прославься став плохим. Сделай скандал. Это гораздо легче.

- Я понимаю. Люсьену Брису это может быть удалось, но я художник, а не провокатор. К тому же это минутная слава. Он вспыхнул пару лет назад и погас.