и только подвергавшиеся соответственному истолкованию. Газали до-
статочно подчеркивает, что для целей сама" была нужна именно любов-
ная песня. Но у того же Газали мы находим и другое важное указание.
Он предостерегает от такого пения, которое вместо духовного восторга
может вызвать чисто физическую страсть. Следовательно, шейхам
нужно было производить известный отбор, привлекать преимуществен-
но такие стихи, которые легко допускали символическое толкование.
Отсюда естественно предположить, что уже в раннюю эпоху должна
оыла возникнуть потребность в специальной поэзии, не насильственно
толкуемой символически, а уже задуманной как символическая поэзия.
Мы видели, что такая поэзия складывалась уже в VIII в. (Раби*а), а
для IX в. мы уже имеем многочисленные образцы на арабском языке, сохраненные нам неоценимой Китаб ал- лума' фи- т- тасаввуф Абу Насра
ас- Сарраджа (ум. 988).
Вот, например, стихи, приписываемые самому Джунайду
1 0
Os sOsO^ s Os
О, разжигающий пламя ÎB моем сердце мощью твоей,
если б захотел ты, то угасил бы в моем сердце собою пламя.
Нет позора, если бы я умер от страха и от опасения, •в том, 1как ты поступаешь со мной, позора нет, позора нет!
Или стихи Ибрахима ал- Хавасса
С ' * - * о' '
J
ал^лз jJ^l«] (JU Л- " j-if-é" L?' ^ c5^"^ jwwft^ü! LJÏX3! О З Л ^ L 1^1
• Ç ' s Ç
Стерпел я часть мучений из страха перед совокупностью их, я отразил я душу мою ради души моей, так что возвысилась она.
Заставил я ее пить неприятное ей, пока не привыкла она, а если б выпила она это все целиком, содрогнулась бы.
О, как много унижений, которые подносит душе кубок почета, и как много душ вследствие почета впадает в унижение.·
Если я протяну руку и буду просить богатства
1 0 Китаб ал- лума\ стр. 247-
11 Там же, стр. 250.
45
не у Того, кто сказал: «просите меня», то отсохнет она.
Заставляю я терпеть душу мою, ибо в терпении — почет, и 'буду доволен моими мирскими благами, пусть их и мало.
Этот отрывок — прекрасная иллюстрация к психологическим со-
стояниям— макамам терпения и покорности, о которых мы говорил»
выше.
Такие стихи Шибли уже затрагивают тему любви в более или ме-
нее плотской окраске [ и Ц>];
s
O ^ s O 0 s J
^KL·» s^> Jf >\<
Расплавилось мое тело от того, что в моем сердце,
и расплавилось мое сердце от того, что в теле.
Перережьте вервь мою, а если хотите, свяжите,
всякое дело, [исходящее] от вас, для меня мрекрасно.
Люди уверились в том, что я — влюбленный,
не знают они только того, к кому моя любовь.
Еще отчетливее эта окраска в таких стихах й^хйи ибн Му'ада*
ар- Рази — первого автора, читавшего с мимбара полный курс суфий-
ских теорий ^
J> S J>
Я умираю от
1 бол- езаи, для которой не найти лекарства^
и нет избавления от того
1 , что я испытываю из бед.
12 Там же, стр. <252.
13 Там же, стр. 253.
46
Говорят: Йахйа обезумел после того, как был здоров, и не знают порицатели о том, что у меня внутри.
Когда болезнь мужа — любовь к господину его,
то « на какого же врач а- целителя он может надеяться, кроме него?
С Аллахом проводит он жизнь свою, наслаждаясь,
увидишь ли ты его покорным, или мятежным.
Предоставьте меня себе самому и не умножайте скорби моей
•и отпустите мои поводья [чтобы я мог пойти] к повелителю повелителей.
О, бегите от меня и пожелайте разрыва со мной
•и не раскрывайте того, что скрывает мое сердце.
Поручите меня господину и прекратите попраки мне,
дабы мог я дружить с господином, несмотря на все то, что [случается!
00' МНОЙ...
Таких отрывков можно привести много. Все они близки по харак-
теру, отличаются резко выраженным индивидуальным стилем только
стихи Халладжа, отдельные образцы которых мы видели выше.
Когда суфийское движение перебросилось в Иран и начало раз-
виваться в городах, где родным языком был персидский, то возможно, что первое время на суфийских беседах все же пользовались такими
арабскими стихами. На это, по- видимому, указывает такое замечание
Газали:
«Такие люди, которые не знают арабского, испытывают экстаз от
арабских стихов, а глупцы смеются... эти дураки и того даже не знают, что верблюд тоже арабского языка не знает, а бывает так, что под дей-
ствием хида погонщика- араба столько проходит с тяжелым вьюком
вследствие силы пения и восторга от него, что, когда придет на стоянку
и пение кончится, он тут же падает и околевает. Этому дураку надо
начать спорить и препираться с верблюдом, что ты, мол, арабского не
знаешь, откуда в тебе такой восторг. А бывает и так, что из арабских
стихов понимают что- либо такое, что не является их смыслом, но по-
нимают так, как им показалось, ибо цель- то их — не комментарии к
стихам. Так, один человек пел: ^QLk V I >^JI ^J <yjlj. U (,,He посети-
ло меня во сне ничего, кроме мечты о вас'
4 ). Суфий пришел в экстаз.
Его спросили: „Почему ты пришел в экстаз, ведь ты же не понимаешь, что он говорит?" — Он ответил: „Как не понимаю? Он говорит — мы
измучены (pjjlj U) и правду говорит, все мы измучены и устали, и в.
опасности..."»
и
.
Но, конечно, такое случайное «понимание» могло давать желатель-
ный эффект только в редких случаях, чаще же такое арабское пение
воспринималось в Иране лишь как музыка. А раз отпадала сила воз-
действия самого художественного слова, то и воздействие было, конечно, более слабым.
О суфийских «беседах» (маджлис) на иранской почве у нас мате-
риалов немного, но я полагаю, что ясное представление об их характере
по имеющимся источникам все же получить можно.
По этому вопросу наиболее старые данные содержат обе биографии
известного шейха Абу Са'ида. <Ср. БС II, № 29, 30. — Ред.^>
Когда шейх временно поселился в Нишапуре (двадцатые годы
XI в.), он постоянно устраивал маджлисы и имел огромный успех.
На этих беседах очень многие изъявляли желание вступить в число его
14 Газали, Кимийа- йи са'адат, стр. 175.
47
муридов, посетители осыпали его богатыми дарами
15 . О количестве му-
ридов можно судить по указанию на то, что в его ханаке пребывало
сорок постоянных жителей и восемьдесят приезжих. Во время бесед
шейх на мимбаре постоянно пел стихи и стихами приводил многих в
экстаз. Его враги именно этот обычай его и осуждали, считая это несо-
вместимым с серьезностью шейха. Они говорили: «На беседах он изла-
гает не комментарии на Коран и не изречения пророка, а только поет
стихи»
16 . Каков был характер этих стихов, можно судить по такому
любопытному преданию. В Нишапуре была одна праведная женщина
из почтенной и уважаемой семьи по имени Иши Нили. Праведность ее
была столь велика, что она сорок лет не выходила из дому на улицу
и даже не ходила в баню. Услыхав о беседах шейха, она решила по-
слать туда свою прислугу, чтобы она послушала и рассказала ей.
Старуха пошла, но из всех поучений шейха не запомнила ничего, кро-
ме пропетого им четверостишия такого содержания:
pj «UÎ
ffr-5-
Был у меня да кг серебра, на одно хабба
17 меньше.
Два кувшина вина купил я, немножко меньше.
На моем барбате ни верхней струны не осталось, ни нижней.
Доколе же ты будешь говорить: каландарство и горе, горе!
То есть, даже и в таком положении гуляка не унывает и все покор-
но принимает. Когда старуха прочитала своей хозяйке эти стихи, та
пришла в ужас и воскликнула: «Разве можно считать захидом того, кто поет такие слова!» В наказание за такое недоверие к шейху у нее