люди, всякий готов услужить ей, и она восседает над чашей... И вдруг
забрезжит ясное утро, и увидишь ты, что те люди задуют ее или нож-
ницами срежут ей шею. Спросят их: „О диво! Всю- то ночь служили вы
ей, что же сталось, что вы так унизили ее?" И скажут те люди: „Свеча
была для нас дорогой, пока она жгла себя, а нам расточала свет.
Теперь, когда ясное утро возложило на главу венец зари и дало лучи
свои миру, кет больше цены свече и нет нам до нее дела". Итак, доро-
гие мои, не принимайте эти слова в буквальном смысле. Господство в
мире подобно той зажженной свече, а люди, что собирались вокруг
нее,— жены и дети и прислужники и слуги господина. Всякий спешит
как- нибудь угодить ему и словами польстить ему. И вдруг забрезжит
ясное утро смертного часа, подует ураган смерти и увидишь ты, как
заберет ходгку ангел смерти и с трона благополучия он переберется на
доски неблагополучия. Снесут его на кладбище жены и дети, рабы и
свободные, и все сразу от него отвернутся. Спросят их: „Отчего сразу
отвернулись вы от ходжи?" — Ответят они: „До тех пор уважали мы
ходжу, пока наподобие свечк жег он себя в подсвечнике мира, накоп-
лял дозволенное и запретное, драгоценную душу свою губил, а ради
нас наполнял казну богатствами. Теперь ураган осени вырвал его с
корнем из земли жизни. Не доходит теперь рука ходжи ни до посевов, ни до поля брани. Какое теперь нам до него дело, а ему от нас что за
польза?"
Рассказ. Передают, что некий соловей свил гнездо на ветви в одном
саду. Случайно ничтожный муравей поселился под тем деревом и на
краткодневное пребывание свое устроил себе там жилище. Соловей
день и ночь порхал по цветнику и заставлял звенеть барбат чарующих
сердце напевов. Муравей же круглые сутки был занят сбором припа-
сов. Стогласый певец на лужайках садовых упивался сладкой песнью, поверял ветке розы тайны свои, а весенний ветерок поддакивал. Жал-
кий тот муравей, увидев неприступность розы и мольбы соловья, думал
про себя: „Что выйдет из этих бесед, выяснится это потом...". Ушла
весенняя пора, осень пришла. Тернии заняли место роз, вороны посе-
лились на месте соловьев. Подул осенний ветер, посыпалась листва с
деревьев, пожелтели щеки листвы, остыло дыхание воздуха, из тучи
посыпались жемчуга, сито воздуха начало сеять камфару. Залетел как-
то в свой сад соловей и ни розы не увидел, ни запаха гиацинта не по-
чуял. Онемел его язык, |[звучавший] тысячью песен: нет розы, на со~
4* 51
вершенство которой он мог бы взглянуть, нет зелени, на красоту
которой он мог бы посмотреть. От нужды изнемог он, от нищеты ли-
шился песен. Вспомнилось ему: „Ведь когда- то обитал под этим дере-
вом муравей и собирал там зернышки. Обращусь- ка я к нему и попрошу
у него чего- нибудь в память близости наших домов и по праву сосед-
ства". Пошел голодавший два дня соловей просить подаяния у муравья
и сказал: „О дорогой, щедрость — признак благородства и основа сча-
стья. Провел я свою драгоценную жизнь в беспечности, а ты был бла-
горазумен и делал запасы. Не мог бы ты теперь пожаловать мне хоть
небольшую долю?" Ответил муравей: „Ты день и ночь распевал, а я
трудился. Ты то наслаждался свежестью розы, то созерцал весну. Не
знал ты, что за каждой весной идет осень, у каждой дороги есть ко-
нец..."
О дорогие друзья, послушайте притчу о соловье и сравните с нею
свое собственное положение. Знайте, что следом за всякой жизнью
идет смерть, за каждым свиданием идет разлука. В чистом вине жизни
всегда есть примесь осадка и атлас существования не бывает без вой-
лока небытия. Если вы вступите на путь поисков [истины], то прочтите
слова „поистине в раю праведники", ибо это будет воздаянием вам, если же вы тащите поклажу СБОЮ В улицу мятежности, то выслушайте
|слова] „и поистине грешники в адской пучине", ибо это кара, достой-
ная вас. Посреди весны мира не будьте беспечны, как соловей, на
пашне мира старайтесь сеять покорность [богу], ибо „ эта жизнь — по-
сев жизни будущей", дабы, когда налетит осенний ураган смерти, вой-
ти в нору могилы, словно муравей, с зернышками праведных дел. Вам
приказали трудиться, не будьте же бездельниками, чтобы в тот день, когда взлетит сокол [слов], и когда произойдет это событие, и раскроет
крыла [слов] „не лжива достоверность сего", и придут в движение ли-
тавры грозного часа, и закипят мозги от жара солнца Воскресения, не пришлось возопить сердцам вашим от ужаса дуновения трубы, и не
пришлось вам прикусить зубами раскаяния руку смятения. Ведь такой
день предстоит вам, старайтесь же за эти два денька, что дано вам
отсрочки, добыть припасы на дорогу. Ведь день Воскресения — такой
день, что люди на земле и ангелы на небе в этот день придут в смяте-
ние и задумаются, устрашатся пророки, задрожат святые, приближен-
ные и предстоящие воззовут о помощи.
. Если ;в день Сборища загремит
1 грозный окрик,
сумеют ли пророки найти оправдание?
Но скажи: «Сними покров с милости»,
ибо и у грешников есть 'надежда на лрощение.
Если сегодня ты собираешь себе припас на дорогу с пашни это-
го мира, то завтра ты вступишь в рай...»
Характерная черта этой беседы (несмотря на некоторое повышение
технического уровня цитируемых стихов)—ее стремление к нагляд-
ности и использование в качестве материала для поучения притчи.
Можно не сомневаться в том, что и у более ранних авторов такие
притчи, иногда народные анекдоты и сказки, занимали важное место.
Цель их использования ясна. Рассказы такого рода, наверное, всегда
имели широкое распространение среди неграмотных масс. Можно было
ручаться, что такой рассказ слушателей увлечет и захватит/ Пользуясь
этим, шейх подводит под известный рассказ, притчу, нужную ему теоре-
тическую базу, толкует его применительно к основной теме своей
проповеди и добивается тем самым того, что именно нужное ему тол-
52
кование делается основным толкованием притчи для самого широкого
круга. В беседе Са'ди притче о соловье и муравье, одному из предков
всем известной крыловской «Стрекозы и муравья», дается толкование, едва ли вытекающее из первоначальной ее редакции. Но благодаря
общей 'направленности беседы, искусному вплетению цитат из Корана, оно кажется здесь вполне уместным и на простые умы в то время, не-
сомненно, должно было производить глубокое впечатление.
Ниже, говоря об Ансари, мы увидим, что в его произведении
«Псевдо- Маназил», которое тоже, возможно, представляет собой за-
писи или наброски бесед, такие притчи тоже занимают важное место.
А отсюда один шаг к тому неистощимому кладезю занимательных
притч, то величавых, то смешных и даже циничных, то трагических, то сентиментальных, но всегда неизбежно связанных с народным твор-
чеством, которые мы находим в поэмах 'Аттара, Джалал ад- Дина Руми
и других авторов вплоть до 'Абд ар- Рахмана Джами.
Обо всем этом мы поговорим далее в своем месте
26 , здесь же нам
важно было отметить только одно: что все это многообразие поздней-
шей суфийской литературы в конечном счете восходит к маджлису, из
него вытекает, а тем самым определяются и основные, общие всей этой
литературе черты.
Зарождаясь в городских кругах, будучи рассчитана на широкий
круг слушателей, эта литература составляет, таким образом, своего
рода контрбаланс к холодней технизации поэзии аристократической.
И хотя суфийская поэзия всегда проникнута духом мистики (иной она
быть в то время и не могла), но ее связь с народом, ее неизбежная
демократичность, ее тенденция к критическому отношению к феодаль-