Блашке действительно вернулся и устроил зубоврачебный кабинет на углу Курфюрстендамм, где одним из его пациентов стал принц Виктор фон Вид, который в 1930 году привел к нему в качестве частного пациента Германа Геринга. Как явствует из показаний Блашке, хранящихся в архивах США, он произвел своими медицинскими познаниями сильное впечатление на эсэсовского врача профессора Гравица и «автоматически» стал высокопоставленным членом СС, хотя это для него «ничего не значило». Это «ничего» означало, что его клиентами стали Гитлер, вслед за ним Борман, Ева Браун и Гиммлер. Правда заключается в том, что Блашке еще в 1931 году вступил в нацистскую партию и уже тогда стал активнейшим фашистом.

Блашке произвел впечатление на американских следователей своей учтивостью и светскими манерами, поэтому представляется интересным мнение офицера английской разведки Джона Маккоэна. По его мнению, Блашке был «незначительно выглядещим человеком, одновременно нервным и скользким человеком, которому нельзя доверять». Даже зная враждебность и ледяную манеру, с которой англичане вели допросы, это впечатление заслуживает того, чтобы о нем сказать.

Лестер Лунц, патологоанатом-одонтолог штата Коннектикут, специально занимавшийся Блашке и его деятельностью, разделял мнение Маккоэна. Он разыскал несколько фотографий Блашке в эсэсовской форме на террасе в Берхтесгадене вместе с Гитлером и Борманом. Отношения с СС и честь принадлежать к этой касте, очевидно, значили для Блашке гораздо больше, чем он признавался.

Блашке очень старался убедить своих английских следователей в том, что Борман его ненавидел, — факт, который Маккоэн считал заслуживающим внимания. О предполагаемых дурных отношениях между Блашке и Борманом стало известно и американцам, а позднее этим заинтересовался профессор Согнес; когда он расспрашивал в 1974 году Артура Аксмана, то весьма удивился тому, что Аксман знал об этом: «Я был в равной степени удивлен, когда узнал от Кэте Хейзерман, ассистентки Блашке, что Блашке продолжал регулярно встречаться со злопамятным Борманом; последний раз он по требованию Бормана был у него в марте 1945 года».

Это свидетельство подтверждается документом, хранящемся в Американском национальном архиве, в котором содержатся схемы Блашке и записи лечения, которое началось в 1937 году. Весьма примечательно, что за столь длительный период Борман так доверял и в то же время ненавидел Блашке. Эти повторяющиеся утверждения о натянутых отношениях между Борманом и Блашке вызывали подозрения.

Такие подозрения возникли и у Согнеса, но, поскольку он решил, что дантисты в Нюрнберге считали Блашке «надежным свидетелем» и американский советник по правовым вопросам в Нюрнберге доктор Роберт Кемпнер придерживался того же мнения, Согнес решил обратиться за советом к бывшей ассистентке Блашке (которую вряд ли можно было считать незаинтересованной стороной) и к его бывшему пациенту Альберту Шпееру. Шпеер сделал следующее заявление:

«Я считал Блашке человеком, на которого можно положиться, врачом, хорошо знающим состояние зубов своего пациента. Во всяком случае, я припоминаю, что он держал в памяти все детали того, как он лечил мои зубы. Я не могу себе представить, чтобы он мог намеренно обмануть американских следователей. Более того, он не был в хороших отношениях с Борманом, скорее наоборот, поэтому он не заинтересован в том, чтобы затруднять опознание Бормана».

В разговоре со мной Шпеер придерживался той же линии, но, когда я сообщил ему о моих подозрениях насчет подлога с Евой Браун и попросил его рассказать о деіалях плохих отношений между Блашке и Борманом, он полностью изменил свои показания, заявив, что об этом антагонизме он слышал только в Шпандау от Бальдура фон Шираха, предшественника Аксмана на посту руководителя Гитлерюгенда. Шпеер не мог припомнить, почему у них зашел об этом разговор и каким образом фон Ширах мог знать об отношениях Блашке и Бормана, поскольку нет никаких свидетельств того, что Ширах когда-либо имел близкий контакт с Блашке. Шпеер, законченный прагматик, просто неожиданно понял, что его показания вызывают подозрения, и решил, что не может далее ручаться за Блашке.

Когда Согнес изучал останки, он был гостем фон Ланга и журнала «Штерн», которые в согласии с Рихтером предпринимали всевозможные усилия, чтобы устранить все проблемы, вставшие у него в связи с вещественными доказательствами, и вручили Согнесу пухлые папки «Штерна» по Борману, даже снабдив его фотографиями вещественных доказательств. Сначала Рихтер легкомысленно отказался от предложения помощи со стороны Со-гнеса, но когда узнал, что тот в настоящее время является президентом Международного общества стоматологической патологоанатомии, то изменил свою позицию.

Поначалу немцы встретили Согнеса враждебно, но потом стали весьма гостеприимными, а фон Ланг и «Штерн» оказались такими доброжелательными, что Согнес счел себя обязанным отметить, что сотрудничество было «исключительно продуктивным» и касалось некоторых «деликатных и трудных проблем». Согнесу предоставили возможность побеседовать с интересующими его Гербертом Зайделем и прорабом строительных рабочих, обнаруживших останки, Вольфгангом Зелем, а также с доктором А. Райделем, дантистом берлинской полиции, который одним из первых обследовал скелеты.

Опасаясь, как бы не подорвать свою репутацию, Согнес впоследствии настойчиво подчеркивал, что его сила в том, что он «сам по себе»: «Я никогда не просил и не получал никакой национальной, международной, политической, религиозной, не говоря уже о коммерческой поддержки от заинтересованных сторон». Он охарактеризовал свои розыски и свое пребывание в Берлине как «самостоятельные».

Таким образом, получилось, что профессор Согнес принял схемы Гуго Блашке как более или менее достоверные, не подвергая сомнению подтверждающие их показания Кэте Хейзерман. Профессор не ссылался на несоответствия в первоначальных показаниях Фрица Эхтмана, зубного техника. Как он вынужден был признать в разговоре со мной, «это было все или ничего. У нас больше ничего не имелось, с чем мы могли бы сравнить зубы скелета».

Тем не менее, допуская все волнение, которое испытывал профессор Согнес, которое в итоге заставило его не придать никакого значения сомнительному происхождению некоторых материалов и прийти к заключению в отношении его сравнений, никак не подкрепленному с научной точки зрения, весьма интересно проверить эти патологоанатомические данные вторично, пользуясь возможностью оставаться совершенно «самостоятельными» и не столь подверженными азарту погони.

СТОМАТОЛОГИЧЕСКОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО

Схема и описание зубов Бормана, сделанные Блашке, вызывают внимание в четырех главных пунктах.

Первый пункт — это неполностью разрушенный зуб мудрости справа в нижней челюсти Бормана. Во время последнего визита Бормана к Блашке он якобы жаловался на дупло в этом не полностью разрушенном зубе, который, как говорит, стал темно-коричневым. Поражение зуба вызвано изнашиванием верхнего зуба, размягчившего десну.

В своих показаниях американца Блашке обрисовал эту проблему: «Нижний правый третий коренной зуб (зуб мудрости) был сломан и поэтому оказался ниже второго коренного. Впадина в десне была заполнена йодоформом, а большое дупло нежующей поверхности заполнено цементом».

Череп, вырытый первоначально в 1972 году, рассмотреть вообще было невозможно. Он был целиком заполнен красновато-коричневой глиной, но тем не менее утверждали, что зубной мост на верхней челюсти оказался каким-то образом изъят, — его не обнаружили и вокруг скелета, когда он был «случайно выкопан». Маска из плотной глины, облеплявшая череп, заметно отличалась от песка, в котором лежал другой череп и который было легко очистить. Состояние обоих черепов — одного, легкоочищаемого, ухмыляющегося, и второго, представляющего бесформенную массу, — можно разглядеть на первоначальных фотографиях, опубликованных в 1972 году. Этот феномен облепляющей почвы, который, к удивлению, не коснулся костей, а только одного черепа, толком никто никогда не объяснил, как никто не подверг анализу глину.