Другая из толпы возразила ей:

— Ну что зря говорите, Зинаида! Стёха совсем не балованная девушка. Красивая, работящая, скромная. И Звенигориха никогда не потакала ей. Может, и вправду утонула дивчина…

Весь этот разноголосый шум — плач, вздохи, пересуды, — что звучал во дворе и рядом на улице, внезапно стих. Люди с надеждой и страхом всматривались в отряд странно одетых всадников, что выскочил из леса и направлялся прямо к хутору.

— Ой, мамочка! Турки! — вскрикнула какая-то жёнщина.

— Откуда б они тут взялись?

— Правда, турки! Погляди!..

Толпа заволновалась. Люди забыли о Стеше, о её убитых горем матери и деде. Женщины и дети отошли во двор, казаки, которые никогда не расставались с саблями, выступили вперёд.

Отряд тем временем приближался. От него отделился всадник и погнал коня галопом. Из-под копыт серого жеребца вздымалась пыль. И только перед самой толпой всадник осадил коня.

— Люди, что здесь случилось? — крикнул он, снимая с головы шапку-янычарку.

— Арсен! Арсен Звенигора! Живой!.. — зашумели вокруг.

— Да, это я… Но, ради всего святого, скажите — у нас дома несчастье? Почему здесь столько людей?

Пожилой казак, почёсывая затылок, выступил вперёд:

— Да, понимаешь ли, казак, сами не знаем, несчастье или нет… Стёха пропала. Твоя сестра… Погнала утром гусей на луг — и вот нет! Или ушла куда, или утонула, может… Никто ничего толком не знает… Мать плачет, убивается… Да вот и она!

Кто-то успел сообщить матери, что сын приехал. Жёнщина схватилась за сердце и побежала на улицу. За нею рысцой засеменил дед Оноприй. Люди тоже повалили со двора.

— Арсен! — вскрикнула мать, и в крике том слились и радость и горе. — Стеши-то нет!..

Арсен прижал мать к груди. Начал утешать:

— Успокойся, мамо! Я уже знаю… Что-нибудь сделаем! Найдётся Стеша… Не иголка же… Не плачьте, родная!.. А вот и дедушка! — Казак поцеловался с дедом. — Побелел ещё больше…

— Да как тут не побелеешь, о вас горюя!

— Не тужите, найдётся Стёха! — успокаивал Арсен родных, хотя у самого похолодело сердце. — А сейчас принимайте гостей… Моих друзей… С самой Турции добирались…

Подъехали всадники. Здесь были: Златка, Спыхальский, Роман, Грива, Яцько. Между двух коней, на плотной попоне, под присмотром Якуба лежал Младен.

Арсен кратко объяснил друзьям, какое горе пришло в дом. Печаль покрыла их лица.

— Перун ясный! — пробасил Спыхальский. — И тут лихо! Когда только люди избавятся от него?

Прибывшие завели коней во двор. Дед Оноприй вынес из риги сено. Младена внесли в хату, положили на кровать.

Хуторяне начали понемногу расходиться. Только дети и самые любопытные разглядывали смуглого, серебристоголового турка и усатого горделивого великана, который перемежал речь польскими словами.

Вдруг во двор вбежал взволнованный Иваник.

— Нашёл! — выкрикнул он. Увидев Звенигору и незнакомых людей, смутился и уже тише добавил: — Знаешь-Понимаешь, тово… след нашёл!

— Где?

Все кинулись к нему. Обступили. Арсен схватил его за плечо:

— Говори! Где Стёха? Куда ведут следы?

— Э-е, знаешь-понимаешь, тово… и не знаю… Я только в-вот ленту девичью н-нашёл… В-вот!..

Он разжал маленький кулачок. На ладони рдела шелковая ленточка от косы.

— Это Стешина! — вскрикнула мать.

Арсен не раздумывал:

— Веди скорее! Покажи место, где ленту нашёл, дядько Иван!

Все повалили на луг.

— Вот тут! — показал Иваник на истоптанную траву под кустом ракитника.

Арсен внимательно осмотрел следы. Они чётко были видны на влажном иле. Вот отпечаток небольшой босой ноги. Это, конечно, Стешин… Здесь она стояла долго. Должно быть, косы расчёсывала. Не зря же именно здесь и нашли ленту. А вот и несколько белокурых волосков на ветке ракитника. Постой-постой, а это что? Чуть дальше — следы от сапог…

— Роман, посмотри! — позвал друга Арсен.

Роман вышел из толпы и нагнулся рядом.

— Тут было, кроме девушки, двое мужчин, — произнёс он уверенно. Как и запорожцы, дончаки умели находить по следу дичь, а если требовалось, то и врага. — Видишь, следы разные: один — от сапог, узкий, длинный со стоптанными каблуками, а другой — короче, на нем ясно видны отпечатки подковок…

— Значит, это не татары. Татарские чирики таких следов не оставляют, да никогда с подковками и не бывают.

— Конечно, не татарские… Тогда чьи?

Арсен ничего не ответил. Сделал знак Роману рукой и, приглядываясь к притоптанной траве и растрёпанным кустам ракитника, нырнул в заросли. Роман поспешил за ним.

След вскоре вывел к лесу. Казаки несколько замедлили шаг. Земля здесь была сухой и следов не сохранила. Только сбитая головка сон-травы или сломанный плечом гнилой сучок кое-как указывали путь.

В овраге, под горой, нашли следы ночлега. Вытоптанная копытами трава, свежий конский помёт и огрызки сухарей говорили о том, что здесь ночевало несколько всадников и что уехали они отсюда не раньше сегодняшнего утра.

Не представляло труда проследить, куда они направились: кованые лошади оставляли такой выразительный след, что с него трудно было сбиться. Под горою Роман нашёл подкову и положил себе в карман. Это была счастливая примета.

Когда поднялись вверх, где кончался лес и начиналась степь, и, увидев, что отсюда следы повернули на юг, в сторону Днепра, казаки остановились.

— Не догнать, — сказал сокрушённо Роман.

— Да, пешком не догонишь, — согласился Звенигора. — Есть же кони!.. Да и теперь я, кажется, догадываюсь, чья тут работа.

— Чья?

— Чернобая! Я рассказывал тебе о нем… Похищение и продажу красивых девчат он сделал своим ремеслом. Решил, что на этом можно нажиться больше, чем выращивать хлеб и разводить скот. Собака!

— А может, кто другой тоже занимается этим подлым промыслом?

— Вполне возможно. Но, думаю, они все связаны одной ниточкой. Если хорошенько прижать Чернобая, то клубок распутается! Но мне почему-то кажется, что Стёха не минует Чернобаевки… Не будем терять времени, Роман. Айда домой!..

С Арсеном, кроме Романа, пана Мартына, Гривы и Яцько, выехало из Дубовой Балки ещё пятнадцать добровольцев. Все — бывалые казаки Лубенского полка. Один Иваник никогда не нюхал пороха и не слышал посвиста татарских стрел, но Арсен не смог отказать ему: очень просился человечек.

— Да ладно, пусть идёт! — махнул рукой и тут же пожалел.

Не успел Иваник взобраться с колоды на высокого гнедого коня, которому не доставал головою и до загривка, как во двор влетела дебелая молодка. Лицо её пылало гневом, глаза блестели, сорочка распахнута, из-под очипка[7] выбилась коса. Заметив Иваника, что пригнулся к гриве коня, стараясь быть незаметным, молодица в сердцах ударила кулаком о кулак.

— А черт бы тебя побрал, муженёк! — завопила она. — В какую это дорогу ты собрался, бродяга этакий, головой бы тебя об неё било!.. Обзавёлся детишками, а теперь на кого покидаешь их, сорвиголова! Или я двужильная — тянуть лямку и за себя и за тебя, разбойник ты несчастный?

Сорвиголова и разбойник совсем сник и побледнел, от этого стал казаться ещё меньше.

— Зинка, п-прошу т-т-тебя, перестань кричать, — взмолился тихо. — Люди ведь кругом! Что п-подумают… знаешь-понимаешь!

— Чихать мне на твоих людей! Слазь живее с коня — и марш домой, не то за чуприну стащу! Негодник! Бродяга! Ишь ты, разобиделся, что родная жинка не тем словом назвала — и наутёк! Бросает детей — и по свету! Воевать ему захотелось! Славы добыть!.. А чирей на… не хочешь?

— Зинка…

— Что Зинка? Слазь, говорю тебе, да веди коня домой! Сам кидается сломя голову и коня ещё ведёт! Намучилась я с тобой, чума б тебя схватила в дороге! А теперь ещё и вдовой хочешь оставить! Не дождёшься!..

Распалилась она не на шутку. Могучей грудью теснила коня, а тот, прижимая уши, пятился от неё. Перепуганный Иваник вцепился в гриву, словно надеялся найти в ней спасение. Но властные руки жены вот-вот достанут и стянут вниз. Что делать?.. Что делать?.. Чего доброго, ещё и подзатыльников надаёт! Ну, куда ни шло, если б это дома, где никто не видит! Так нет же, перед всем хутором осрамить его хочет, противная баба!