— А! ага! — воскликнул Адам. — Вот мы и разбили скорлупу, добравшись, наконец, до сладостной сердцевины.

— В ту самую минуту, когда мой хозяин умрет, — пробормотал Бенхаил, сильно понизив голос, — Аарон сделает людям Самуила знак из окна, и те ворвутся в дом. И никто не сможет покинуть этих стен до тех пор, пока они не найдут чаши! Аарон сначала противился такому решению, давал другие обещания, но Ананий надавил на него, и в конце концов Аарон вынужден был уступить.

Адам в последний раз, словно нехотя, ударил Бенхаила и отпустил его. Постояв с минуту в глубокой задумчивости, он вдруг с такой скоростью бросился к двери, что валявшиеся на полу предметы полетели во все стороны. На ходу караванщик бросил отскочившему в угол доносчику:

— Что ж, может быть, ты и искупил зло, которое совершил.

— А теперь, а теперь, — шептал Бенхаил, семеня рядом с гигантом, — я хочу рассказать тебе еще об одной вещи, которую ты должен обязательно знать. Она касается наследства…

Вот уже более часа Девора находилась в комнате деда. Обе двери были наглухо закрыты. Адам-бен-Ахер, отдав предварительно кое-какие распоряжения, теперь мерил шагами пространство в вестибюле, то и дело бросая взгляды на тяжелые створки дверей, за которыми жил свои последние мгновения его старый хозяин. Лука вновь вернулся в убежище, где застал Василия, страстно работавшего над эскизом чаши. Утренние переживания вдохновили его к первым попыткам. В трепещущем свете масляной лампы он видел, что добился некоторых успехов.

Лука ввел молодого человека в курс дела, рассказал, что Аарон узнал о денежных вкладах своего отца в банк в Антиохии.

— Как только Иосиф будет погребен, Аарон сядет на корабль и отправится в Антиохию, — сказал он. — А Адам повезет туда же Девору по суше. Это будет состязанием в скорости между кораблем и верблюжьим караваном. Прекрасно осознавая, что после смерти Иосифа Аарон и часа не потерпит его у себя на службе, он приобрел себе самых выносливых и быстрых верблюдов на свете. Несмотря на свой грозный вид и грубое поведение, на мой взгляд, очень грубое, у него золотое сердце, и он решил использовать всю силу своих животных в этой гонке.

Василий, который даже прервал свою работу, чтобы лучше слушать, очень заинтересовался и спросил, когда именно Адам собирается отправиться в дорогу.

— Через час после смерти Иосифа. Очень важно, чтобы Девора первой прибыла в Антиохию, поэтому она даже не будет присутствовать на похоронах своего деда. Сердце ее разрывается от печали, но она очень хорошо понимает, что время торопит, и в назначенный час будет готова. А что касается тебя, сын мой, то ты не будешь брошен на милость фанатиков и их кинжалов. Ты покинешь дом вместе с караваном.

— Но как я смогу избежать встречи с охраной, которая окружила весь дом?

— У нас есть один план. Но сейчас я не могу рассказать его тебе.

На столе лежал глиняный эскиз чаши. Василий кивнул на него и спросил:

— Мне продолжать работу?

— Естественно. В разговоре со мной Иосиф несколько раз повторил, что полностью доверяет тебе и что его самое страстное желание, чтобы ты до конца выполнил эту работу. Мысль эта настолько не давала ему покоя, что для этого он положил себе под подушку мешочек с золотом. При первой же возможности Девора передаст его тебе.

Василий взял влажную ткань и накрыл ею эскиз. Затем он повернулся к Луке:

— А как же ты? Разве ты не отправишься вместе с нами? Я не могу вынести мысли, что нам предстоит расстаться. Ты был словно отец для меня, даже больше, чем отец. Ты вел меня вперед, освещая путь. Я не могу без тебя. Что станется со мной без твоей помощи?

С прибытием в дом Деворы радостные крики рабов смолкли, но еще долго затем в доме раздавались быстрые шаги и приглушенный взволнованный шепот. Потихоньку шум стихал, и вот наконец полная тишина, тяжелая, давящая, накрыла печальным покрывалом просторный дом Иосифа. Его обитатели со страхом ожидали того мгновения, когда объявят, что хозяин достиг конца своего пути. И, словно попав под влияние этой жуткой тишины, Лука понизил голос и ответил:

— Твои слова очень приятны мне, сын мой. Но не волнуйся, я отправляюсь с тобой. Павел должен быть отправлен в Кесарию, и там его будут судить в присутствии Феликса. Место мое — рядом с ним. Но мы узнали, что это произойдет не раньше чем через год, а до тех пор ему суждено находиться здесь, в своей темнице.

— Что будем делать с чашей?

— Мне ее доверили, и я не буду знать ни секунды покоя до тех пор, пока она не окажется в надежном месте. — Тут голос его стал более громким и энергичным: — Павел — это голос всех христиан. Он несет слово Иисуса всему миру и, хотя этот человек, сотворенный из огня и железа, не нуждается ни в помощниках, ни в последователях, я, Лука, решил во время суда находиться с ним рядом и разделить его судьбу, какой бы она ни была. Но прежде всего нужно позаботиться о чаше, этой выдающейся реликвии, которая, может быть, в будущем станет очень важной для нашей веры. Если нам удастся вытащить ее из этого дома и покинуть с ней вместе Иерусалим, то я отвезу ее в Антиохию. А там она будет в безопасности.

Тут Лука кивнул Василию и улыбнулся своей привычной доброй улыбкой:

— А ты молодец! Ты действовал очень мужественно и рассудительно. Ты спас Девору! Дорого бы пришлось заплатить за ее безрассудную отвагу. И с тех пор ты подвергаешься тяжким испытаниям. При этом не жалуешься и безропотно все переносишь. Учитывая все заслуги, которые ты оказал, единственная твоя ошибка будет легко прощена. А то, что я скажу сейчас… Нет, я вовсе не стал пророком на старости лет. Но мне кажется, что у тебя будет счастливое и блестящее будущее. И у меня есть веские причины, чтобы так думать. Но дело в том, что пока я не могу тебе их открыть.

Василий в задумчивости посмотрел на свои руки. Они были черными и огрубевшими.

— Если я поеду с тобой, то мне необходимо подготовиться. Как ты считаешь, я могу рискнуть пробраться в бани для рабов и помыться? Только мне нужно хорошее мыло — то, что лежит там, не отмывает меня.

За время своего долгого пребывания в этой каморке, где он даже не мог полностью разогнуться, Василий настолько перемазался, что стал совсем черным. Плечи юноши поникли, и весь он выглядел измученным как физически, так и морально. Лука внимательно посмотрел на него.

— Мне кажется, что теперь тебе больше нет необходимости прятаться. Возвращайся в свою прежнюю комнату, а я скажу, чтобы тебе принесли теплую воду. А пока ты будешь мыться, я подыщу тебе подходящую одежду.

— Помимо того, что сейчас одето на мне, у меня есть лишь колобиум[45]. Правда, мне не хотелось бы говорить о нем в пренебрежительном тоне, потому что это мой знак свободного человека.

— Не скажешь, что это шикарная одежда, — проговорил Лука, оглядывая юношу с головы до ног. — Да и в смысле сукна тоже. Надо подыскать что-нибудь получше.

По дороге в бывшую комнату Василия Лука и его юный спутник прошли через столовую, где обычно ели рабы. К огромному удивлению двух друзей, зала была полна народу. Бывшие рабы были очень активны. Казалось, они рассчитывали остаться дома в качестве свободной челяди и теперь, весело переговариваясь, украшали помещение летними цветами: красным маком, желтыми лютиками, белоснежными дикими фиалками, принесенными с Масленичной горы и из долины Кедрона. По углам залы были расставлены многочисленные свечи, а также свечи из пчелиных сот, завезенных в Иудею римлянами. В дальнем конце помещения женщины, используя толстые рулоны белой ткани, устроили красивый навес, напоминавший по форме кувшинку.

Лука и Василий не стали расспрашивать этих людей о причине всех этих праздничных приготовлений. Взгляды обоих словно по команде повернулись в сторону полки, где на виду у всех стояли чаши для питья.