— Я уже говорил вам, что мы вегетарианцы, — сказал Харгрейв. — Лиз, правда, позволяет себе кратковременные отступничества. Кстати, она просит ее извинить. Вчера она очень устала, а сегодня уже снова ушла по делам. В конце концов яйца и молоко мы тоже исключим из рациона, то есть всю пищу животного происхождения. Не бойтесь, я не собираюсь обращать вас в свою веру. Отказывать себе в мясе, живя у нас, вам не придется. Уильямс разводит свиней, и если вы любите сало, то у пего всегда есть большой запас в морозильнике. Найдется у него и ветчина, и бекон, и многое другое.

Хоуэл решил, что улыбка, которую Харгрейв уже не пытался скрыть, относилась к великодушно проявленной им терпимости.

— Хотите познакомиться с работой? — внезапно спросил Харгрейв. Улыбка на его лице сменилась выражением деловитой озабоченности.

— Если вы располагаете временем. Только не считайте, что я вас проверяю.

Они направились в напоминавший монастырскую келью кабинет; на стене висела карта мира из какого-то воскресного приложения с нанесенными на нее зонами максимального заражения в случае ядерной войны, а также районами выпадения радиоактивных осадков. Зоны были обведены четким, не допускавшим никаких сомнений контуром. В случае ядерной войны гибло практически все северное полушарие. Хоуэл заметил, что граница малинового облака осадков проходила на несколько сот миль севернее Лос-Ремедиоса.

Подбор книг, как показалось Хоуэлу, намекал на повышенный интерес хозяина к вопросам существования потустороннего мира — на полках стояли «Божественное прозрение», «Феномен астральной проекции», «Путь в неведомый мир».

«Какое мне дело до его библиотеки», — одернул себя Хоуэл.

Перед ним лежал ворох бумаг, содержавших статистические данные.

В течение часа Хоуэл внимательно изучал бумаги — страницу за страницей, диаграмму за диаграммой.

— Что скажете? — спросил Харгрейв.

Эти материалы производят сильное впечатление.

— Я рад, что вы так считаете.

— Вы, видно, все знаете о жизни колумбийской деревни.

— Мы узнали многое, хотя и не все.

— Вы принимаете хоть какие-нибудь меры? — спросил Хоуэл.

Харгрейв обиделся.

— Все сразу не сделаешь. Сначала надо провести подготовительную работу.

— Что вы делаете практически? — спросил Хоуэл.

Задав вопрос, ответ на который был ему известен, он почувствовал себя неловко.

— Ну, например, в прошлом году мы доставляли самолетом сухое молоко в одну горную деревушку, жители которой голодали из-за неурожая кукурузы.

— Чарльз говорил мне об этом, — сказал Хоуэл. — Там, кажется, вышло какое-то недоразумение?

— Они к нашему молоку и не притронулись. Для нас это было огромным разочарованием.

— Почему не притронулись?

— Кажется, какое-то табу.

Хоуэл старался избегать назидательного тона.

— А кукурузу мы не могли послать?

— На вывоз кукурузы было наложено эмбарго. Ее везде не хватало. Весь урожай свозили в город. Мы так дешево купили молоко, а самолет Уильямс дал нам вообще бесплатно, — рассказывал Харгрейв с обидой в голосе.

— У него собственный самолет?

— Да, у него единственный на весь департамент личный самолет.

— Я начинаю понимать, что с этим человеком действительно стоит дружить.

Харгрейв помолчал.

— Лиз занимается очень интересным делом, — продолжил он. — Оно связано с развитием индейского прикладного искусства. Она все устроила, — он остановился, чтобы найти подходящее сравнение, — с космической скоростью.

— Рад это слышать, — сказал Хоуэл, — а то я уже начал сомневаться, есть ли вообще какой-нибудь смысл в нашем присутствии в Лос-Ремедиосе.

Харгрейв постарел буквально на глазах, в уголках рта под негустой растительностью явственнее проступили морщины, взгляд потускнел.

— Мы делаем все возможное. Местные жители склонны отвергать то, что они считают вмешательством в их жизнь. Мы наталкиваемся на коррупцию, безразличие и высокомерие властей. Мы имеем право лишь предлагать нашу помощь, причем в самой ненавязчивой форме. Многие и так уже считают нас сумасшедшими.

— Чарльз просил меня написать докладную, и для «Красного Креста» эта информация представляет интерес, хотя в несколько другом аспекте. Нельзя больше расходовать здесь средства, если мы не в состоянии оказать реальную помощь. Сектор был основан лишь потому, что в фонд «Благотворения» поступило пожертвование размером в двадцать тысяч фунтов с условием, что эта сумма будет потрачена на работу в Латинской Америке. Деньги подходят к концу, и надо решать, сворачиваем мы здесь работу совсем или же переносим акцент на оказание помощи индейцам.

— Я не совсем вас понимаю, — сказал Харгрейв.

— У людей во всем мире внезапно проснулась совесть по отношению к вымирающим индейцам. Для работы с ними мы могли бы заручиться финансовой поддержкой нескольких европейских организаций.

— Об этом и думать нечего, — отрезал Харгрейв. — Я имею в виду ваш индейский проект.

— Почему же?

— Колумбийские власти не позволят. Они, как и все, не любят стирать на людях свое грязное белье.

Они скажут так: или не вмешивайтесь в наши дела, или убирайтесь вон.

— Вы считаете, у них есть право поступить подобным образом?

— Я так не говорил, — ответил Харгрейв, — просто я знаю, что это за люди. Я не первый год живу в Колумбии.

— Никто не вынуждает нас оставаться именно здесь, — сказал Хоуэл. — Мы можем переехать в другое место. Если потребуется, мы можем перевести ваш опорный пункт.

— Правда? — спросил Харгрейв с живостью в голосе, поразившей Хоуэла. — Это было бы неплохо.

— Вы бы охотно уехали?

— Да.

— А Лиз?

Посветлевшее на мгновение лицо Харгрейва снова нахмурилось.

— Насчет Лиз не знаю. Она вся в работе.

— Очевидно, мы действительно переедем на новое место. Как вы думаете, Лиз согласится на переезд, скажем, в Бразилию?

— Не имею ни малейшего представления. Никогда не думал об этом. Вы лучше сами у нее спросите. Мне кажется, она не придет в восторг от вашего предложения.

Они ели овощное рагу вместе с вернувшейся откуда-то Лиз. Хоуэл счел, что ее резкая манера обращения с ним граничит с грубостью. «Она все так же привлекательна, несмотря на то, что явно не в духе», — подумал Хоуэл и все же решил, что укрепившаяся за ней репутация самой красивой девушки в «Благотворении» несколько преувеличена. Чарльз рассказывал ему о ее прежней деятельности — она работала в Италии у Дольчи[6], в ЗДК[7] в Калабрии, затем по заданию «Благотворения» провела год в Конго — и намекнул, что она готова переспать едва ли не с каждым привлекательным сотрудником организации, который окажется под рукой.

Украдкой разглядывая Лиз, Хоуэл усомнился в справедливости услышанного им от Чарльза. В ее лице не было и тени кокетства; по меркам прошлого такая внешность могла показаться необычной. У Лиз был длинный, слегка заостренный нос, как бы проведенный с безжалостным реализмом рукой итальянского мастера эпохи раннего Возрождения, умные, но небольшие глаза. Нефотогеничное лицо Лиз произвело на Хоуэла сильное впечатление. Лиз резко изменилась со времени их первой встречи, когда она, вероятно, под влиянием выпитого, держалась несколько развязно. Теперь она лишь отвечала на вопросы Хоуэла, избегая его взгляда. «Неврастеничка», — решил Хоуэл.

Проглотив наскоро ленч, она вдруг сказала!

— Хотите познакомиться с моим проектом?

— С удовольствием познакомлюсь со всей вашей работой, если у вас есть сейчас время. Но спешки в этом нет.

Смущенный Харгрейв молча остался за столом, ковыряя тонким длинным пальцем зазубринку на его поверхности. Хоуэл встал вслед за Лиз.

Они пересекли сад. Солнце сверкало в непросохших лужах. Из-за буйных зарослей бугенвиллей[8] выглянула верхушка главного дома асьенды. Хоуэл услышал голоса детей, распевавших гимн «Даниила подвиг повторить».